Ноль Овна: Сны Веры Павловны

      С улицы в окна затекала подкрашенная электричеством ночь. По стенам скользили плотные тени и полосы света. День кончился внезапно — рабочий день. Световой истаял часа два или даже три назад.       Пасмурным ватным утром дела толпились просителями — обидчивые, требовательные, назойливые. Мозг щёлкал задачи по протоколу маршрутизатора — ловил, распределял пакеты информации. День рассыпа́лся на детали. Очередной безвкусный день. И вдруг — будто ветка сирени хлестнула по лицу — запах восточных благовоний, яркая россыпь глянца: мандалы, поющие чаши, обещания пробуждения, очищения и гармонии.       Артемий Иванович перебрал рекламные буклеты, глянул вопросительно поверх узких лекторских очков.       — Нельзя ли принять какие-то меры? — с отчётливым укором откликнулся на его взгляд священник.       Скелетная худоба, рафинированная интеллигентность и катастрофическая беззащитность — отец Марк мог бы проповедовать евангельские истины одним своим видом. Тонкие кости, словно пяльцы, натягивали кожу на его птичьих руках, а тяжёлый на вид наперсный крест, казалось, должен был больно бить его по рёбрам, столь скудно прикрытым плотью.       — Какие меры? Лицензии выдавать? — Артемий Иванович был сух и вежлив. Но во взгляде его не читалось вызова — только усталость.       Священник заправил за ухо младенческую русую кудряшку и с надеждой перевёл взгляд на второго иерея, который был гораздо плотнее и плечистей — коротко стриженный, жизнерадостный, но заметно приглушивший свой темперамент волевым аскетическим усилием. Он едва ли ни поминутно хмурился, словно опасаясь оскорбить своей оптимистической бодростью каких-нибудь больных и несчастных.       — Наш храм находится буквально в трёхстах метрах от этого эзотерического центра. Это соседство очень нам мешает. Понимаете, стоит труда удерживать людей на тонкой ниточке христианского пути. А тут — такой соблазн. Не надо тратить годы, прилагать усилий, всё тебе за умеренную плату якобы почистят, настроят, гармонизируют…       — И всё равно я не понимаю, почему вы пришли к нам. — Артемий Иванович сцепил пальцы в замок, украдкой прочитывая на бейджике, приколотом под значком выпускника Московской духовной академии: «Евгений Голунов, иерей»       — Но ведь все эти колдуны, маги, экстрасенсы — они же в вашем ведении? Разве нет?       — Пидарасов забыли, — сухо добавил Артемий Иванович, опуская глаза. Поправил вечно бликующие очки.       — Что, простите? — растерялся благовоспитанный отец Марк.       — Мы не занимаемся ни магией, ни колдовством, — раздельно и внятно произнёс Артемий Иванович — будто надиктовывал текст иностранцам. — Наш Орден представляет интересы исследователей, специалистов в оккультных дисциплинах, а это, — он отодвинул от себя празднично яркие листовки, — не наши подопечные.       — А чьи? — Светлые глаза отца Марка переливались влажным серым шёлком, когда он растерянно моргал, обводя присутствующих умоляющим взглядом.       «Шеверов» прочитал на его бейдже Артемий Иванович. У субтильного Марка Шеверова академического значка не было. Значит, университет закончил. Потому что не может возникнуть такая концентрация интеллигентности в человеке без фундаментального высшего образования! Филолог наверняка. Скорее всего на скрипке играет. Или на фортепиано. С такими-то пальцами!       Артемий Иванович поразмыслил ещё немного и предположил:       — Ничьи?       Отец Евгений, неодобрительно покачал головой, вздыхая, сгрёб эзотерические рекламки.       — Так не бывает, — твёрдо возразил он. И требовательно взглянул на сухого и словно бы перекисью обесцвеченного заведующего архивом — не в том смысле, что тот был альбиносом, а в смысле производимого им невнятного впечатления.       Артемий Иванович только плечами на это пожал.       — Всё, что я могу, это проверить, есть ли в нашем архиве какая-нибудь информация касательно тех персоналий, чьи имена указаны в этих листовках. Но это будет потерей времени, ещё раз вам говорю. Наши подопечные подобным не занимаются — они исследователи и прибывают сюда с конкретными, довольно узкими задачами. Если они состоят в школах, орденах и братствах, то это традиционные школы, ордена и братства, а не секты, группы в соцсетях или семинары доморощенных коучей. Оставляйте официальный запрос, получите подробную справку или подборку дел на каждого, кто в нашей картотеке найдётся.       — А я слышал, что одно из ваших братств занимается религиозной мистикой. Там ведь есть люди, которые могут нам помочь? Хотя бы проконсультировать. — Отец Евгений не торопился убирать глянцевые бумажки с рекламой, которые, к своему возмущению, нашёл в этот раз прямо в храме возле свечного ящика — обстукивал, подравнивая, тонкую стопку о столешницу.       Артемий Иванович обречённо кивнул.       — Есть.       — Тогда, может быть, вы проводите нас к тому, кто в вашей конторе главный? — Отец Евгений как-то по-купечески простовато, но солидно огладил заросшие короткой густой бородой щёки.       — Пойдёмте, — смиренно согласился Артемий Иванович.       Сотрудники с интересом косились на начальника информационно-аналитического отдела, шагающего по этажу в сопровождении двух священников, чьи рясы эпично раскачивались в такт шагам, а широкие рукава словно крылья задевали проходящих по коридору мимо. Многие до сих пор не привыкли к переменам в его образе. Долгие годы Артемий Иванович напоминал подростка-отличника — и телосложением своим безвозрастным, и брючками-рубашками, в которые неизменно одевался, и косым пробором в пыльно-русых волосах. С новым Тёмой в шитом на заказ строгом чёрном костюме и шёлковом галстуке некоторые теперь забывали поздороваться, потому что не узнавали.       — С тобой хотят поговорить два священника, — притворив за собой дверь, бесцветно доложил он отцу. Артемий Иванович был уверен, что оставшиеся в приёмной иереи уже прочитали табличку на двери: «Рашидов Иван Семёнович» и сообразили, что у приведшего их сюда заведующего архивом та же фамилия, и теперь прикидывают, насколько близко их родство — привычный сценарий.       — О! Вестники смерти, — благодушно воскликнул Иван Семёнович. Его внешность была ничем особо не примечательна, кроме разве что слегка крючковатого носа, который выдавал его восточное происхождение. — Что же привело их сюда?       — Просят оградить. Ты же знаешь, они всегда хотят для себя особых условий.       — Их можно понять. — Иван Семёнович откинулся в кресле и привычно одёрнул жилет — на работу он всегда приходил в костюме-тройке. — Раньше была цензура, были законы. Была христианская империя, православный царь. Да и потом новая власть держала в узде всех этих цветастых, горластых блаженных.       — Не там они ищут защиты. Вечно путают царя земного и Царя Небесного, — скептически поджал губы Артемий Иванович. У него был кукольно-маленький рот, и привычка выражать большинство эмоций таким нехитрым способом, как складывание губ сердечком, придавала ему открыточного очарования. Артемий Иванович об этом не знал, и продолжал умилять окружающих этой трогательной гримасой.       — Ой, Тёма, не заносись… — Иван Семёнович погрозил сыну пальцем. Сделал он это ласково и даже игриво, но Артемий Иванович всё равно почувствовал себя так, будто его прилюдно щёлкнули по носу. — Они выполняют сложнейшую миссию. Сложнейшую! Думаешь, легко удерживать целые народы и государства от жизни — полнокровной и полноценной? Считаешь, что не трудно заставить миллионы людей верить в смерть и жить с таким надрывом, будто эта жизнь единственная для них? Ведь только от этой веры в людях рождается жертвенность, просыпается Дух! Ведь только эта вера смиряет людей настолько, что они наконец становятся тем, чем должны быть изначально — безупречными проводниками солнечной воли.       Иван Семёнович прикрыл глаза и продекламировал — вдохновенно и страстно — своё любимое стихотворение Маршака на эту тему:       Все умирает на земле и в море,       Но человек суровей осуждён:       Он должен ЗНАТЬ о смертном приговоре,       Подписанном, когда он был рождён.       Но, сознавая жизни быстротечность,       Он так живёт — наперекор всему, —       Как будто жить рассчитывает вечность       И этот мир принадлежит ему.       — Зови их, Артюха, — махнул Рашидов по-барски. — И будь с ними полюбезней! — И уже сам поднимался навстречу гостям, шёл к ним, распахнув объятия. — Братия! Как же я рад видеть вас!       Артемию Ивановичу было неловко и немного досадно смотреть, как отец с чувством лобызает вошедшим руки и сердечно их обнимает — одного и другого. Так самозабвенно перевоплощаться умели немногие — с таким упоением и самоотдачей. Зато действовало это на людей гипнотически. Незаметный и даже простой по жизни отец вдруг становился таким притягательным, будто внутри него по щелчку включался супермагнит. И все, кто оказывался рядом, безвольно устремлялись к нему, тянулись, как всё живое тянется к солнцу — чёрному солнцу из антиматерии, сердцу чёрной дыры… Да, у Артемия Ивановича были сложные и очень сильные чувства по отношению к отцу, с этим не поспоришь.       А Иван Семёнович уже увлёк гостей на диван, и они с двух сторон прилепились к нему как дети, пришедшие жаловаться справедливому и всесильному взрослому. Артемий Иванович щёлкнул ручкой, раскрывая блокнот, потому что отец уже распоряжался — неявно, правда, и весьма обтекаемо, но таков уж был стиль его руководства.       — Конечно! Артемий Иванович разыщет всех, имеющихся в нашем распоряжении, специалистов по этой теме… Он с радостью возьмёт на себя труд по созданию двусторонней комиссии… Он обязательно познакомит вас с нашей службой безопасности…       Собственно, после этого день окончательно рассыпался на пиксели. Артемий Иванович впрягся и пришёл в себя только сейчас — в темноте, потому что свет включить позабыл — слепо щурясь в яркий экран монитора.       Нужно было ехать домой. Ночевать на работе Артемий Иванович уже отвык с тех пор, как после назначения на новую должность снова перебрался жить к отцу. До его собственной квартиры было полтора часа пути на электричке — такую роскошь с нынешней рабочей нагрузкой он позволить себе не мог. Да и какая разница, где спать! А больше ни на что сил у Артемия Ивановича после работы теперь не оставалось.       — Вера Павловна, вы вызвали машину? — сухо осведомился он у своей помощницы, запирая кабинет и почти не сомневаясь, что услышит в ответ «ах» и «я забыла», и очередное нелепое объяснение, почему так произошло. Худшей секретарши было не сыскать.       — Ах! — Вера Павловна прикрыла ладошкой рот. — Забыла. — И легкомысленно засмеялась, не догадываясь, что раздражает этим уставшего шефа неимоверно.       — Вчера вы тоже забыли, — ещё суше — до ощутимой колкости — не удержался и напомнил Артемий Иванович. — И третьего дня, — мстительно добавил он. — Вы безответственны и недисциплинированны — совсем как ваш непосредственный начальник. — Артемий Иванович решил не прятать за пазухой и этот — самый тяжёлый камень. Неделя, что он провёл в тесном контакте с Верой Павловной, которая подменяла заболевшего помощника, оказалась суровым испытанием для его нервной системы.       — Это… неприлично просто! И мелочно. Осуждать человека за его спиной. — Вера Павловна не сразу подобрала слова для отповеди своему временному начальнику. Она вообще терялась, когда сталкивалась с грубостью или панибратством, но и в рамках вежливости умела ответить жёстко.       Но Артемия Ивановича пронять было нелегко. Он игнорировал секретаршины нелицеприятные высказывания в свой адрес и устало попросил, заставляя Веру Павловну чувствовать себя виноватой перед измотанным тяжёлой работой человеком:       — Просто вызовите машину. Давайте не будем устраивать склоку.       Они стояли друг против друга как на дуэли. Бесцветный и блёклый как моль мужчина в вечно бликующих очках, которые не позволяли заглянуть ему в глаза, и аскетичного вида женщина с остреньким носом — сухая и лёгкая, но заряженная решимостью на триста тонн тротила, не меньше. Она почему-то напомнила Артемию Ивановичу комсомолку из 20-х годов. Пытаясь понять, откуда взялась эта ассоциация, он сначала припомнил Веру Засулич, но потом вдруг сообразил!       — Вы постриглись? Вам идёт.       — Что? — растерялась Вера Павловна. И, смутившись, заправила за ухо прядь тёмных волос, выбившихся из скромного, но стильного каре. — Постриглась, да. Вы присядьте, — сразу смягчилась она. Одёрнула своё любимое зелёное платье (довольно старомодное, надо сказать) и села за стол, решительно придвигая к себе телефон.       Артемий Иванович сдался. Опустился на мягкий кожаный диван, хоть и не собирался расслабляться, отставил в сторону портфель. Прикрыв глаза, он слушал, как Вера Павловна клацает телефонными клавишами, как разговаривает с начальником охраны — или кто там занимается подобными вопросами?       Затылок мягко, будто чья-то заботливая ладонь, облапила диванная обивка. По телу разлилось тепло — такое густое, как варенье. Артемий Иванович подумал, что это сравнение родилось от ассоциации с той сонной негой, которая охватывает, когда доберёшься поздним вечером наконец до дома, выпьешь чаю и засыпаешь после этого, едва упав на постель. А к чаю конечно же полагается…       — Тёмушка, — вкрадчиво прозвучало вдруг над самым ухом. — Привет, родной.       Артемий Иванович вздрогнул и распахнул осоловелые глаза. Не сразу понял, что кто-то фамильярно привалился к нему сбоку и, приобняв, интимно дышит в висок. Отстранившись, чтобы разглядеть нахала, он содрогнулся вторично и едва не перекрестился:       — Тьфу, Шойфет! — схватившись за сердце, выдохнул он. Спросонья он машинально назвал Вия по фамилии, которую в конторе никто отродясь не упоминал. — Ты здесь откуда? Тебя же в другое подразделение перевели!       — А я здесь по делу, — ласково сообщил Вий, задумчиво поглаживая пальцем плечевой шов тёминого пиджака. — В чёрном теперь ходишь? Ну-ну.       Вием Рому Шойфета прозвали за его любимую присказку «опустите мне веки». Или «поднимите мне веки» — в зависимости от того, хотел Рома что-то увидеть или развидеть. Его способность читать чужие мысли и состояния, а также абсолютная беспринципность и небрезгливость с самого начала сделали его любимцем отца и незаменимым человеком в Ордене, где собралось слишком много благородных чистоплюев, как в сердцах частенько говаривал Иван Семёныч. Но в прошлом году Вий попался-таки на одном из своих некрасивых дел, замять которое не удалось. За нападение на сотрудника Вия отправили «лечиться» к мистеру Дарси — работать над самоконтролем и избавляться от агрессии. По мнению Артемия Ивановича, это была чистая формальность, потому что вылечиться от сволочизма невозможно, а самоконтроля у Шойфета и так было с избытком. Неожиданно Вий пожелал остаться в подразделении мистера Дарси в качестве эксперта и исчез из дома Рашидовых на несколько долгих счастливых месяцев. Жаль, не навсегда.       — А тебе идёт синий, — вежливо отозвался Артемий Иванович и нервно поправил очки. Он не сразу и разглядел, что привычный Виев сюртук, как и вся униформа его нынешнего подразделения, теперь непривычного синего цвета. Но не глухого оттенка, какого обычно бывает костюмная ткань, а чистого и яркого, как небо сразу после заката.       Вий ответил ему взглядом пристальным и долгим.       — Открой мне хранилище, — вдруг сухо потребовал он. Его тонкий хищный профиль зловеще колыхнулся прорисованным тенью дублем на стене.       — А до завтра это не подождёт? — сдержанно возмутился Артемий Иванович.       — Нет. Но если торопишься домой, можешь просто отдать мне ключ. — Вий весьма условно обозначил губами улыбку.       — И не мечтай! — отрезал Артемий Иванович. Сунул руку за пазуху, выудил из внутреннего кармана связку ключей. — У тебя полчаса. Пойдём, — распорядился он.       Из уютной приёмной, похожей на внутренность старинной деревянной шкатулки, они вышли в гудящий люминесцентными лампами коридор. Шероховатые бежевые стены тянулись, тянулись, поворачивали. Испорченный мастикой паркет спотыкался утраченными дощечками и поскрипывал в привычных местах. Бугристо окрашенная филёнчатая дверь хранилища приоткрыла одну створку. Изнутри пахнуло канцелярским клеем и пылью.       Вий вошёл первым и… растворился в темноте. Артемий Иванович шагнул было следом, но неожиданно для самого себя испугался. Бесконечные ряды стеллажей непривычно давили — не высотой и не массивом своим, а каким-то потусторонним молчанием. Полным всего того, что хранилось на полках, в коробках и папках. Артемий Иванович ощутил, как его вытесняет, сплющивает, наваливается, в панике зашарил рукой по стене, ища выключатель, и… проснулся.       Коньячный цвет дубовых панелей, которыми были обшиты стены в приёмной, тепло подсвечивался настольной лампой с зелёным абажуром. Гобеленовая диванная подушка под головой была жестковата, а узор на ней — слишком рельефным. Наверняка отпечатался на щеке.       Артемий Иванович сел, снимая с себя жаркий колючий плед. Ботинки и портфель аккуратно стояли возле дивана.       Звякнула о блюдечко ложка, и Вера Павловна тихо кашлянула, привлекая к себе внимание.       — Машина ждёт. — И добавила после паузы: — Скоро полночь.