Ноль Овна: Сны Веры Павловны

      Попы жаловались, перебивая друг друга как маленькие дети. Оправдывались, заискивали, искали расположения Радзинского. Они каялись в том, что соблазнились силой, и пришли к Рашидову просить помощи и защиты, но — ах! — не подозревали, каким способом тот расправится с обидчиками. Иван Семёныч слушал приглушённое телефонным динамиком бормотание и качал головой.       Радзинский оправдывал его ожидания. Своим глубоким оперным баритоном он заговорил о том, что Церкви ничто повредить не может, кроме утраты христианского духа, который есть дух любви и свободы. Против этого духа, мол, и погрешили они, когда пошли просить защиты у Рашидова. Тогда как следовало прийти к обидчикам, выслушать их, понять и принять. У настоящего христианина нет врагов, как нет врагов у Бога: всё, что существует, всё содержится в Нём.       На эти слащавые сентенции, как и ожидалось, живо откликнулся отец Марк. Рашидов с первого взгляда разглядел в нём человека достигшего порога, которого нужно лишь втолкнуть в Храм тысячи ключей, а там уж он сам жадно бросится подбирать отмычки и набивать ими карманы. Голунов был попроще. У него не было шеверовских знаний и тонких интуиций, хоть и был мистический опыт — простой, но опаливший его сердечно. Ирония ситуации заключалась в том, что если бы отец Евгений не прошёл к этому моменту аскетическую школу умерщвления самости (только не в церкви, а в армии), то он со своими полузнаниями превратился бы за порогом в такого же легковесного эзотерика, с которыми сцепился в борьбе за территорию. Нельзя, нельзя шагнуть за порог и не оказаться в мире Урана самонадеянным дурачком, если ты не отформатирован Сатурном.       — Но если я исповедую Христа воскресшего, — горячился где-то там отец Марк, — то как я могу мирно пить чай с теми, кто уверяет, что Спаситель мой умер и похоронен где-то в Индии? Может, нам на могилку вместе с ними съездить?! Литию отслужить?       Смех Радзинского прозвучал красиво и благородно, даже будучи искажённым телефонным динамиком: густой как медвежий мех и согревающий также надёжно.       — Это же символ, — благодушно басил в ответ Викентий Сигизмундович. — Всё оккультное знание доверено символам. Те, кто попроще — вот как эти ваши эзотерики — понимают всё буквально. Они живут в мифе, в сказке, если хотите. А сказку эту сочинили те, кто не хотел профанировать знание. И скрытая суть этого послания заключается в том, что знание, которое проповедовал Христос, герметично. И это сообщается тысячью разных способов разными людьми в разные времена. Суфии и научившиеся от них европейцы были мастерами аллегорий. Они насочиняли очень много всего и с большой изобретательностью.       — Но ведь это же издевательство, — мрачно констатировал Голунов.       — Не-е-ет, — снисходительно тянул Радзинский. — Это сделано с любовью к людям. К тем, кто ещё не готов узнать суть и кому необходима школа веры — горячей и нерассуждающей. Потому что без умения с безусловным доверием принимать невидимое, ты не сможешь двигаться дальше по пути духовного своего развития. Вот когда ты живёшь так, что другие миры всегда присутствуют в твоей реальности, ты готов к тому, что для тебя отодвинут наконец ширму и ты увидишь всё таким, как оно есть. Так что зря вы это. Символ не теряет смысла, опускаясь на тот уровень, где он непонятен. Он не становится там ложью. Принимая символ в простоте своей за буквальную истину, ты получаешь зерно, из которого вырастет гигантское дерево, по ветвям которого ты сможешь подняться наверх. Туда, где символ раскрывается как цветок и показывает свою сердцевину.       Отец Марк явно понимал о чём толкует Радзинский. У субтильного во всех смыслах священника этих символических зёрен скопилось уже множество. И сейчас они дружно пошли в рост, щедро орошённые мудростью Викентия Сигизмундовича. Всё-таки Радзинский молодец — никогда не упускает тех, кого посылает ему Рашидов. Иван Семёныч в который раз умилился тому, как слаженно работает орденский механизм.       Лежащий на сидении телефон начал подпрыгивать вместе с машиной, которая теперь переваливалась по ухабам. Приходилось придерживать его, чтоб не упал. На стекло автомобильного окна с размаху лепились дождевые капли и размазывались ветром по серо-зелёной картинке пейзажа, но можно было разглядеть, что машина уже съехала на грунтовку, которая вела к дому, а впереди показались знакомые сосны. Водитель обернулся, вопросительно вздёрнув брови, но Рашидов махнул рукой, молча приказывая ехать дальше. Когда грунтовка закончилась, он с сожалением сбросил звонок и спрятал телефон во внутренний карман пиджака. Выбрался из тёплого салона в бодрящую, пахнущую холодом, травянистую свежесть, и бесшумным выстрелом раскрыл купол зонта над головой.       Водителю Рашидов велел ехать в дом, там отдохнуть и выпить чаю, а сам побрёл по мокрой траве, потому что тропинка, ведущая к дому Матвея, была покрыта гигантскими лужами неопределимой на глаз глубины.       В матвеевом доме было мирно и сонно как в тихий час в малышовой группе детсада. Но входная дверь оказалась не заперта, значит, хозяин был дома. Тянущийся в сени вместе со сквозняком дым со вкусом жирного бульона и запахом прелой листвы однозначно это подтверждал. Рашидов поморщился: пристрастие Матвея к марихуане вызывало у него досаду. Человеческие слабости вообще казались ему нелепостью и мирился он с ними только потому, что в его глазах все эти грешки были мелкими, вроде налипшего на упавшую конфету мусора, который не станешь разглядывать и подробно изучать — ведь это просто пыль, которая на всё садится.       Матвей неспешно дымил самокруткой, лёжа в подушках на тахте, покрытой «мексиканским» ковром, растерявшим свою яркость в окружающей хмари. Серый день делал комнату теснее и ниже. К оконному стеклу липли мокрые листья отцветшей сирени, посаженной слишком близко к фундаменту. Они затеняли дом ещё больше.       — Проветри, — брезгливо сказал Рашидов. Он прошёл в комнату, постукивая в такт шагам зонтом словно тростью, сел у стола, на котором многозначительно будто на картине застыли остатки трапезы. — Надеюсь, моего сына ты этой гадостью не потчевал? — Он покосился на самокрутку, у которой Матвей аккуратно обрезал подпалённый кончик, распластав её по пластиковой скатерти на столе.       — Да разве он стал бы, даже если бы я ему и предложил? — Матвей усмехнулся и выкинул обрезки в форточку, которую послушно распахнул на всю ширь.       — И то верно, — проворчал Рашидов, отодвигая подальше от себя стакан в металлическом подстаканнике, чай в котором уже покрылся белёсой плёнкой. — Рассказывай, что видел.       Матвей с пьяной нежностью улыбнулся Рашидову, поблистал хмельно глазами и уселся напротив гостя.       — Вы разве не чувствуете как гудит воздух? — интригующе шепнул он. И пафосно, но весьма нелепо взмахнул руками. — Старый лев ворожит очень активно. Тёмная масса растёт и начинает притягивать сюда всех. Скоро тут проклюнется чёрная дыра и нас всех засосёт.       Рашидов расстегнул пиджак и откинулся на спинку стула. Беседы с Матвеем приятно расслабляли его, вставляли не хуже наркоты, наполняли нутро воздушными пузырьками щекотной эйфории. Это могло показаться странным, но именно в этом богом забытом месте Иван Семёныч сбрасывал человечью шкуру и становился собой: сгустком антиматерии, сердцем чёрной дыры, пульсирующим в такт с дыханием вселенной.       — Любопытно, слетятся ли сюда сильфы? — невнятно, словно засыпая, пробормотал Рашидов. И даже глаза прикрыл, с блаженным вздохом запрокидывая голову назад.       — И сильфы, и эльфы, и нимфы, — радостно подтвердил Матвей. Он облокотился о стол и подался вперёд, чтобы быть к Рашидову ближе. — Адвокат вон недавно навещал дриад, — доверительно сообщил он. — Ходил ночью в лес, вернулся утром бледный и в смятении. Не знаю, что уж он там делал: блажил, ворожил, или просто, сидя на пеньке, дрожал и плакал. Хотя чего бояться человеку, который давно помер, не понимаю.       — Это в новолуние было? — открывая глаза, заинтересовался Рашидов.       — Хм… — Матвей обеими руками энергично взъерошил волосы, словно пытаясь расшевелить мозг. — Кажется, да. Луну покойник не любит, но жутко ею болеет. Тогда луны не было, иначе бы он из дома не вышел.       — Налей-ка мне чаю, — буднично попросил после вдумчивого молчания Рашидов. Он пристроил зонтик под подоконником и придирчиво оглядел настольную композицию из грязной посуды. — Только свежего завари, — кривясь, предусмотрительно добавил он.       Матвей нехотя потянулся, встал и принялся хозяйничать.       — Кровинушку-то не жалко? — с интересом поглядывая на гостя, полюбопытствовал он, ошпаривая заварочный чайник кипятком. — Такому монстру в пасть его кинули!       — И что? Шойфет сильно Артюху третирует? — лениво отозвался Рашидов.       — Да как сказать. — Матвей пожал плечами и осторожно, чтобы не обжечься, обхватил чайник полотенцем и понёс к столу. — Пытается выжать из сухаря воду, очень старается, а толку чуть. Плохо обоим. Так я считаю. — Он сел и торжественно водрузил чайник на продолговатый пластиковый поднос, на котором стояла ещё пиала с сушками и поблёскивала разноцветной фольгой горсть конфет.       — Нет-нет, ты ошибаешься! — запротестовал Рашидов, оживляясь и подвигаясь вместе со стулом поближе к столу. — Шойфет умеет — нежно и невесомо. Это Артюха его провоцирует, ему всё кажется мало. Есть за Тёмушкой такой грех. Ему, чтобы раскачаться, нужен атомный взрыв, не меньше. Вот он Шойфета и доводит. И сам этого не понимает.       — Шойфет… Еврей, что ли? — придурковато оскалился Матвей.       — А ты антисемит, что ли? — в тон ему ответил Иван Семёныч и шумно отхлебнул крепкого чая из кружки.       — Не. Я… это… всех люблю, всех уважаю. — Матвей состроил ещё более простецкую мину и затрясся плечами от смеха.       Рашидов, глядя на него, не удержался и тоже фыркнул.       — Ты на Рому нашего баллоны не кати! — шутливо погрозил он пальцем. — Он знает что делает. Шойфет настоящий ас. Он профессионал. И он ни разу ещё не ошибся. Ни разу!       — Да? А мне показалось, что он настоящий пидор. И Тёмку вашего он с чувством так лапал. Мне вообще в челюсть заехал — показалось ему что-то там.       — Господи, какие страсти тут у вас творятся. — Иван Семёныч всхлипнул в кружку от смеха. — Что ещё тебе показалось?       — Показалось, что он дракон, через глаз которого должен пройти каждый, кто хочет попасть на ту сторону, — таращась честными, хоть и слегка окосевшими от дури глазами, отчитался Матвей.       — Да? А что ты курил? — запихивая в рот конфету, с искренним любопытством поинтересовался Рашидов.       Матвей прижал руку к сердцу и горячо заверил Иван Семёныча:       — Ни вот даже четвертушечки! Не пил, не курил ничего. Просто глянул и обмер: мать честная! Дракон.       — Ну а я тогда, по-твоему, кто?       Матвей патетически воздел руки к потолку и с придыханием провозгласил:       — Бог.       — Прям вот бог? — изумился Рашидов.       — Ну, не прям бог. — Матвей сдулся и озадаченно поскрёб когтями затылок. — Скорее дырка к нему. Такая дырка в стене: подходишь и шепчешь. И знаешь, что бог тебя слышит. А если одним глазом туда заглянуть, то там темнота и ничего не видно.       — На дырку я, так и быть, согласен, — снисходительно одобрил это определение Рашидов. Он немного отодвинулся от стола и сцепил руки на животе. — И что ты хочешь попросить у Бога? Говори.       Матвей вдруг смутился.       — Я хотел бы, чтобы Тёмка пожил по-человечески. Жалко его.       Рашидов был заинтригован таким поворотом.       — Ты считаешь, ему это нужно? Что он несчастен?       — Ну… ему вроде понравилось. — Матвей ужасно смутился, даже покраснел и принялся подравнивать со всех сторон кучку конфет.       — Понравилось что?       — Так. Всякое… Мы просто дурачились. Я на рыбалку его пригласил. А этот псих — в челюсть…       — Тебе-то это зачем? — неотступно пытал Рашидов.       Матвей сграбастал конфетный фантик и принялся складывать его гармошкой, остервенело отглаживая каждый сгиб ногтем.       — Он такой… непуганый что ли. Наивный. С ним как в детстве. И он столько знает всего! А я как раз не знаю. Поэтому ему интересно рассказывать, а мне интересно слушать. А этот ваш Шойфет — маньяк озабоченный.       — Ты ревнуешь, что ли? — недоверчиво уточнил Рашидов.       Матвей только пыхтел, терзал фантик и молчал.       — Ну, приехали! — Иван Семёныч беспомощно развёл руками. Оглядел рассеянно стол. — Давай так: Бог тебя услышал и я тоже. Я Артюхе только добра желаю. Захочет он в глуши раков ловить, пусть ловит. Только плохо ты его знаешь, скажу я тебе. Он ведь тоже в своём роде маньяк. У него жажда такая, что одной жизни, чтобы её утолить, не хватит.       Иван Семёныч нервно побарабанил пальцами по столу и придирчиво оглядел понурого Матвея. Тот бросил хмурый взгляд в ответ — будто огрызнулся. И вдруг огорошил неожиданным признанием:       — Я как-то раз с адвокатом беседовал. Давно это было. — Матвей скатал фантик в плотный шарик и щелчком закатил его под сахарницу. — Он считает вас вовсе не богом. Он уверен, что чёрные братья продали вам свои души за некие дары. Как он сам в своё время.       — Ну. — Рашидов скрестил руки на груди и посмотрел снисходительно. — Так всё и есть. Каждый из них получил от меня подарок. Тебя это смущает?       — Да адвокат сказал, что вы и меня чем-то одарили, но не сказал чем. Вот я и хотел спросить.       — Ах, вот оно что! — Иван Семёныч, вздыхая, переменил позу и скучающе глянул в окно. — Хочешь услышать от меня, за что ты продался?       — Хочу.       Рашидов скривился, будто жевал лимон.       — Я был тебе должен. Ты ничего у меня не просил. Но я очень хотел тебя отблагодарить. И я увидел, что ты устал от книг и формального знания, поэтому подарил тебе возможность видеть суть вещей и явлений непосредственно, без участия рассудка.       Матвей так ошалел от этого признания, что забыл корчить из себя идиота, и смотрел теперь на гостя остро и даже трезво. После долгого напряжённого молчания, которое Рашидов и не думал прерывать, Матвей прокашлялся и выдавил из себя:       — Похоже, я от книг уже отдохнул. Если мне приятно даже просто сидеть рядом с человеком, который ими живёт и только о них и говорит. Теперь понятно.       — Что тебе понятно? — Рашидов прищурился и поглядел на Матвея с лёгкой жалостью, как на болезного. — Понятно, чего ты к Артюхе так прикипел? Так причина не в этом.       — А в чём?       — Ты просто не очень хорошо его забыл. Он для тебя человек из прошлого. Симпатичный человек из удачного прошлого. Привычка очень живучая вещь.       Матвей заволновался, облизал пересохшие губы. Повернулся всем телом к Рашидову и руки сложил на коленях как школьник.       — Что? Хочешь вспомнить? — обречённо вздохнул Иван Семёныч. Матвей боязливо кивнул. — Все вы рано или поздно хотите вспомнить, — с досадой проворчал Рашидов. — А зачем? Вспомнят, а потом жалеют. Потому что знание это жить им мешает.       — Но ведь это всё равно знание, — осторожно возразил Матвей. — И оно тоже относится к сути вещей и явлений.       — Ты пытаешься мной манипулировать?! — поразился Рашидов. — Хорошо, Джон, получай свою память. — Он не удержался от дешёвого эффекта и ловко щёлкнул пальцами перед носом ошалевшего Матвея. После чего с достоинством поднялся, с грохотом отодвигая стул, и пошёл к выходу.       С полдороги Рашидов вернулся, как выяснилось, за зонтом, наклонился к матвееву уху и весело предупредил:       — Жаловаться не приходи!