Сломанные вещи🥀

      Санджи умер в подземелье, как и боялся. Как и следовало ожидать. Ичиджи сказал ему, что он там сдохнет, и краткий побег на волю даже в другой мир был лишь издевательской усмешкой Ичиджи. Как человек поймет, что он теряет, если не прикормить его хотя бы кусочком.       Санджи мечтал смотреть на море сколько угодно, быть свободным и о взаимной любви. Перед смертью он получил один поцелуй и море, которое отобрало у него все — и Франа, и котят. Даже чудесное спасение Шипучки в конечном счете не уберегло кошку от водоворота Санджиной тьмы, тот засасывал все без разбору — преступники унесли Шипучку в гулкую темноту коридора: поломанную и придушенную.       Санджи умер в завалах темницы, запертый там и после смерти, и за ним никто не пришел. Быть может, это отчаянное путешествие на волю нужно было для того, чтобы Тьма показала ему, кем он не стал. Завитушкой, которого хотят спасти даже через миры, или о котором помнят всей командой и шумно поминают даже десяток лет спустя. Ощущая себя вновь в темноте и заключении, Санджи почему-то вспомнил о легких шагах и задорном голосе наверху палубы увозившего его в неизвестность Ковчега, когда копии Зоро кинули его на дно трюма. Почему-то подумалось: «А это ведь был наверняка сотый, если не пятисотый спасенный Завитушка». Корабль с Зоро спасал копий Санджи одного за другим, их было неисчерпаемое количество, но ему лично не нашлось места наверху среди них.       Он должен был быть благодарен за последние дни с Шипучкой, за то, что увидел живую и счастливую Козетту невестой, за неожиданный поцелуй от рыжего пирата, но не мог себя обмануть. Все, о чем он думал — как же это мало, как же это отвратительно несправедливо. Неужели вся юность в темнице оплачивается по такому скудному тарифу? Хах, кажется, Санджи по-крупному обсчитали.       Сверху медленно сползла еще одна потолочная плита, засыпая всю камеру густой пылью — он не мог дышать. Когда он проснулся, он точно знал, что мертв. Потому что это было логично, он боялся и одновременно всегда знал, что умрет в темнице. Но ему дали еще одну попытку стать настоящим Завитушкой, это очевидно.       От страха умереть во Тьме и голода Санджи позволил Плевку сделать себя его игрушкой. Ни один из тех Завитушек на палубе точно не дал бы иметь себя на грязном полу за черствые объедки. А он же был слишком труслив и слаб — что ему стоило не соглашаться принимать похлебку за насилие даже спустя неделю? Рано или поздно Плевка бы прогнали, и, быть может, Санджи смог бы дожить до этого без еды. Если бы был сильнее.       Ему дали еще одну попытку, и в этот раз он решил, что ни за что не будет таким жалким. Потому что если ты жалкий и выживаешь, дальше тебя ждет такая же жалкая судьба — трах на грязном матрасе в трюме, пока все хохочут под солнцем на палубе, а потом и вовсе должность королевской дырки. Каждый из Завитушек лучше бы умер, чем на такое согласился. Теперь Санджи поступит так же, чтобы доказать право быть одним из них.       Потому от еды он отказывался. Голод больше никогда не заставит его покорно лежать под насильником. Тьма петляла вокруг его кровати, прятала Плевка в плохо освещенных углах. У него жадно блестели глаза и чуть слюна по подбородку не текла — Тьма спустила бы его с цепи в ту же секунду, что Санджи проглотил бы хоть кусочек.       Тьма подсылала еду с его милой Козеттой, но его было не провести. Он знал, что Козетту убили братья по его вине, как Тьма могла просчитаться, что он забудет такое свое преступление? Он будет хитрым, он станет Завитушкой.       Они хотели снять с него рубашку — оголить перед всем миром жгущие грудь татуировки цифры 6. Он кусался и отбивался изо всех сил, он Завитушка, а не Джерма. Он станет таким же, как все те Санджи с палубы, и когда за ним придет один из спасителей, то он не даст ему увидеть свои метки. Ни за что не выдаст, что на самом деле он ебаная Джерма. Потому он ни за что не позволит забрать его рубашку.       Он укусил доктора.       Это было испытание, все было очевидно. Иначе бы он не мог проснуться подле Него. Зеленые волосы были лакмусовой бумажкой, той самой канарейкой, что берут в самые глубокие забои, они говорили Санджи, что он верно все делает. Когда-то красивая женщина с темными глазами, словно персонифицированная Тьма, сказала, что у Него и у Санджи судьбы связаны во всех мирах, а некоторые пары даже перепутаны по мирам. Глупой сказкой казалось это тогда, но чудо случается только с теми, кто в него верит, как с той девушкой и парусами. Когда-то Санджи предал свою веру.       И если Тьма вокруг искушала его сломаться, подле Него Санджи не забывал, ради чего он должен держаться. Чтобы стать таким же Завитушкой, которого можно желать спасти, преодолевая путь через миры.       Когда Санджи вел себя правильно: отказывался брать еду, чтобы не позволять Плевку касаться его, он чувствовал нежность и волнительную заботу от Него. Тот вздыхал и аккуратно укрывал одеялом. Или даже гладил по голове. Санджи жмурился и думал о том, что умереть стоило давно. Все равно при жизни он был слишком жалким, чтобы к нему приходили и гладили по голове.       С Ним было очень спокойно и безопасно, мерное биение сердца гипнотически завораживало, от его голоса Тьма жалась в угол почти до жалкого пятнышка. Это было очень непривычное, наверное, самое приятное в мире ощущение. Санджи не помнил, когда испытывал его в последний раз.        И если Санджи умрет Завитушкой в этот раз, а не жалкой ебаной Джермой, то останется достойным Него. На всякий случай Санджи даже не пил, вдруг вода тоже считается, и Плевок возьмет его за глоток воды с мерзкой усмешкой прямо у Него на глазах?       Санджи держался, и у него хорошо получалось. Когда пришлось выблевать воду, он даже испугался, что немного проглотил и теперь Плевок имеет полное право оттолкнуть Него от Санджи, заставить жить в вечном аду темноты и запаха выпивки из снежной ягоды.       Но у Него по-прежнему были горячие ласковые руки, они гладили его по волосам, успокаивая. Санджи даже почувствовал, как жестко и горячо у Него между ног, когда его повалили на спину и прижали к постели. Один зеленый глаз смотрел прямо на Санджи, пригвождая, как бабочку иголка. В смысле, действительно на Санджи, а не сквозь него, представляя кого-то другого. Будто Санджи уже стал достойным этого Завитушкой.       Санджи расстелился под ним. У Него такой стояк. Санджи хотелось бы ощутить, каково это — быть с тем, с кем ощущаешь себя в безопасности, с кем забываешь, насколько ты ошибка. Наверное, очень спокойно. И не больно. Санджи покорно расслабил все тело, чтобы не мешать делать с ним все, что угодно.       У Него было расстроенное лицо, когда Санджи отпустили, так и не взяв. Сам Санджи не мог обижаться, все было логично. Санджи еще не до конца стал Завитушкой, чтобы у Него было желание быть с ним, как с любовником. Санджи станет Завитушкой, если умрет, но не примет еды в обмен на унижения.       Санджи был верен своей решимости. И день ото дня уверялся в правоте, меряя по тому, насколько мягче и заботливее становился у Него взгляд при виде Санджи.       У Него были мягкие зеленые волосы, Санджи даже укусил один раз, вызвав возмущенный возглас, — на вкус не трава. На вкус лучше, на вкус как спокойствие. Санджи засмеялся в ответ, от чего у Него почему-то сильно нахмурились брови. Санджи испугался: ему не стоило смеяться, если он все еще не Завитушка? Если он все еще не стал им, а пока ебаная Джерма, которая отдается за кусок хлеба. Или, быть может, у него задралась рубашка, и стали видны эти отвратительные цифры? Санджи запаниковал, не зная, что же ему сделать, принялся нервно заворачиваться в одеяло, когда на макушку легла тяжелая рука и потрепала волосы: «Все хорошо, не волнуйся». А потом Санджи прижали к груди.       Ах, поскорее бы стать Завитушкой.       В один из дней Санджи почему-то пытались вывести из комнаты. Все это время он жил в покоях Ичиджи, но не боялся, у Ичиджи нет и шанса против Него. Почему-то Санджи точно это знал, каким-то инстинктивным чувством, он не знал, почему. Но не снаружи, в длинных коридорах Джермы таилось слишком много опасностей.       Потому Санджи побежал, как только почувствовал легкий коридорный ветерок по голым ногам, как только ощутил открытое пространство, которое он не может контролировать. В спину доносился возмущенный голос, но Санджи не мог остановиться.       Он пробежал мимо спален братьев, мимо широкой заплатки в лепнине — сюда впечатали его еще маленьким, пустив по стене трещину, а он не смог защититься. Если они нападут, он опять не сможет ничего сделать, и они повалят его на пол, они убьют на его глазах Ракету и Боцмана, а он не сможет никого защитить. Тогда ему точно не стать Завитушкой. Потому он бежал — спасал свой шанс умереть достойно. Но нигде не было спасения.       У Него был такой расстроенный голос, что Санджи чуть не отозвался. Но вовремя запретил себе — куда больнее для Него будет увидеть, что Санджи никакой не Завитушка, когда братья и отец найдут его.       Когда стемнело, стало холодно, почему-то очень быстро мерзли голые ноги, но Санджи не шелохнулся — лишь поджимал плотнее пальцы. Сидел горгульей в своей нише — тут было безопасно, по бокам стены, он видит всех, кто проходит мимо по коридору. Даже мертвая Козетта, что звала и искала его полдня, не нашла его.       Если остаться здесь и не есть и не пить, может еще получится ничего не предать и умереть Завитушкой. Жалко, что не возле Него, так Санджи чувствовал бы себя спокойным, даже умирая. Но это ничего, если бы Завитушкой было стать легко, Санджи стал бы им с первого раза.       Когда совсем стемнело, пальцы на ногах онемели. Санджи зябко поежился, грея их такими же холодными руками, немного всхлипнул от боли из-за холода, поднял взгляд и уставился прямо на Него. — Ну да, надо было сразу догадаться, где ты будешь прятаться. Злюки всегда прячутся в таких норах. Такие уж у них повадки.       У Него была очень красивая улыбка. Безопасная. Санджи нравилось все, что давало ощущение безопасности. Он робко улыбнулся в ответ и не раздумывая спрыгнул в выставленные вперед сильные руки, словно не мог слезть из невысокой ниши сам.       Руки схватили его подмышки и провернули почти круг высоко в воздухе перед тем, как поставить на ковер. Санджи задохнулся от восхищения — у Него в руках он летал.       Санджи быстро заговорил, хотел попросить, чтобы когда он умрет и станет Завитушкой, чтобы он родился обязательно у Него в мире. Чтобы точно встретиться именно с тем, кто носил одноглазый облик с зелеными волосами. Но его, кажется, совсем не поняли в неразборчивом лепете. — Да, да, я знаю, что тебе так нравится. Мелкий Злюка был просто в восторге, — его потрепали по волосам. Санджи решил считать, что это означало: «Конечно можно, когда ты станешь Завитушкой». И улыбнулся изо всех сил — ради Него он будет очень-очень стараться. — Ну раз на ужин с твоими капризами нам все равно не надо, то мы никуда и не опоздали даже после твоего побега. Пошли мыться, Злюка.       В ванной Санджи не дал себя раздеть, не хотел показывать эти мерзкие клейма, знаки, что он еще не Завитушка. После небольшой борьбы он свалился в ванную в чем был, прямо в одежде, и очумело вытаращился на Него, хлопая глазами.       У Него такой красивый смех. Безопасный. — Ну хотя бы так, а то ведь реже меня моешься. Когда узнаешь об этом, вот тебя переклинит, — и вдруг у Него пропала улыбка. Лицо стало серым и мрачным, когда он смотрел на мокрый Санджин торс. Санджи стыдливо потупил глаза, конечно, татуировку может быть видно под мокрой рубашкой.       Его волос опять коснулась горячая шершавая рука, успокаивая. — Тебе надо есть, Злюка. Ты такой худой, что страшно за тебя.       Санджи доверчиво вгляделся в печальное лицо: что его так огорчило? Санджи нарушает какие-то правила и отдаляется от того, чтобы стать Завитушкой, которого так ждут? Он подался из ванной вперед, не зная, что делать, и боясь, что каждая секунда бездействия все больше отдаляет его от шанса стать настоящим Завитушкой.       Он обнял широкие плечи в шерстяном кимоно, струи воды с мокрой рубашки потекли по чужой спине. Уткнулся в горячую шею, там всегда чувствовался сильный пульс. Если сейчас все закончится, если сейчас он не выдержал испытания и навсегда лишится шанса стать Завитушкой, он хочет на последок изо всех сил, сколько можно, пока не отнимут, обнимать Него. Купаться в непривычной безопасности. — Ты должен есть. Ты не должен так умирать. Как же я тебя спасу, если ты не хочешь жить, — у него был такой красивый голос. Безопасный. Санджи слушал просто его течение с ямками хрипотцы и равнинами мужественного баса.       Сильные руки тоже обняли его спину — смяли на ней мокрую рубашку. Санджи испугался, что нечаянно покажется кончик большой тату, и плотнее сжал объятия, изо всех сил зажмуривасясь. Крадя до разоблачения себе еще одну секунду. Вторую…       Горячие руки скользнули по его спине, вернулись, сжали крепко кожу на лопатках и заскользили по телу, словно жадно что-то ища, но не находя удовлетворения. Было приятно, как будто он был большой Шипучкой и его гладили. От необычных ощущений Санджи издал негромкий стон.       Руки стали еще горячее, словно нагрелись маленькими утюжками, сильнее сжали его так, что дышать было немного трудно. Да и не хотелось, Санджи забыл об этом, тоня в ощущениях. Он вжался в шею тоже сильнее, показывая, что тоже не хочет отпускать, что очень старается, чтобы наконец стать Завитушкой и обязательно найти Него потом, когда у него будет на это полное право.        Одна жаркая рука сорвалась с поясницы, нырнула под воду, хватая Санджи за ягодицу в мокрых брюках. Вторая схватила Санджи за затылок, заставляя отцепиться от плеча, предстать с раскрасневшимся лицом, часто мелькающими от странных ощущений ресницами и приоткрывшимся ртом с растрескавшимися губами.       Рука жестко держала, заставляя ощущать, какое у Него горячее дыхание. Санджи не боялся, он понял правила этой игры, пока рядом его канарейка, это означает, он на верном пути к своему второму шансу прожить короткую жизнь без ничтожности и стать Завитушкой в ее финале. — У тебя такие впалые щеки, — пальцы трогали его скулы, непривычная под годами в шлеме кожа ощущала, что пальцы словно оставляют на ней горячие дорожки. – Что я творю!       Его оттолкнули обратно в ванную, брызги от падения разлетелись по всей комнате. Санджи быстро вынырнул, боясь наглотаться воды и дать Плевку повод касаться его. Он ободряюще посмотрел на Него: подожди, осталось недолго, скоро я умру и стану Завитушкой, только дождись меня. — Ладно же, — у Него в руках появился цветной флакончик. — Раз ты такой слишком уж ручной, думаю, шампунь твоего кошака тебе в самый раз. Заодно и стирка, да?       Пена пахнет клубникой, и Санджи смеется от пальцев в его волосах. У Него лицо мрачнее тучи, оно становится еще хмурее, когда он яростно вытирает Санджи несколькими полотенцами прямо в одежде, прощупывая каждую худую конечность, каждое ребро под кожей. Оно темнеет еще сильнее, когда Санджи оказывается у Него в руках, завернутый в махровое полотенце, слишком легкий для человека с металлическими вставками в теле.       Санджи продолжает ободряюще улыбаться и жаться ближе. Нужно только немного потерпеть, и он станет Завитушкой для Него.       Умирать вот так совсем не страшно. — Что, опять убаюкать тебя, чтобы ты скорее уснул? — теплое большое тело рядом. Накрывает одеялом, прижимает сверху рукой — совсем не пугающе, как делал Плевок. От этой руки только еще спокойнее. Санджи быстро ловит руку, пока она не ускользнула, держит его всей пятерней за два пальца, как ребенок. Смотрит просящим взглядом, никто не знает, сколько ночей еще осталось, потому, пожалуйста, еще разочек… — Ладно, ладно.       Мелодичное мурлыканье колыбельной, в этой песне у Него нет слов. Потому что она идет не из головы, а от сердца. Но Санджи и не нужно, слова он знает сам: «Где ты сегодня прыгало, где скакало, мое сердце». Как жалко, что с каждым вечером сил все меньше, и он засыпает все быстрее.       С каждый днем Злюка чах. Упрямо отплевывался от еды и шел на всякие подлые ухищрения, лишь бы не быть накормленным. Зоро не прекращал попыток, но все было втуне.       А соблазниться бросить попытки было легко. Если не пугать Злюку едой, он был что ручной котенок: послушный и ласковый. Погладишь по голове — прильнет, погрозишь пальцем сурово — присмиреет виновато. Зоро был не мастер ладить с людьми словами, так что общий язык с бессловным Злюкой нашел на удивление быстро. Даже иногда удивлялся, когда вспоминал, что тот умеет говорить, стоило ему начать голосить на вошедшую Козетту.       Та вздыхала, но заботы о Злюке из обиды не бросала. Именно она неумолимо считала дни, которые сбились у Зоро в один ком, потому что он практически не покидал комнаты Злюки. Именно она решила, что пора бы искупать Злюку. Тот, конечно, дал королевского деру, стоило Зоро открыть перед ним дверь.       Бегать тот мастер, даром что неделю не жрамши. Так быстро сбросил Зоро с хвоста, что они всем замком, то есть втроем, до ночи блуждали в его поисках. Пока Зоро не вспомнил другую похожую ночь, когда Злюка не был в себе и прятался от всех бед и напастей в узкой нише, потому что там ему было безопаснее.       Зоро нашел его в одном из ближайших коридоров и отослал жестом Козетту — опять напугает невзначай. Подошел к сжавшемуся Злюке сам, тот почти посинел от холода, но выбираться и не думал. Жался брошенным совенком, смешно поджимал пальцы на голых ступнях. Сразу пошел в руки — без толики сомнений и раздумий, бросился на вытянутые руки Зоро, и было ощущение, что он бы прыгнул вниз, даже стой Зоро с такими протянутыми руками внизу высокой скалы, на которой стоял замок.       Такой ручной дурачок, нельзя такого обижать.       И Зоро старался. Очень старался. Порой его тело откликалось на доверчивые объятия Злюки так, как ему совсем не нравилось — диким всплеском гормонов, неуместным для ситуации возбуждением. Зоро сжимал зубы до скрипа и заставлял себя игнорировать позывы плоти. Это просто тело — оно глупо и слабо перед духом. А дух говорит, что нет чести ринуться в ванну следом, стащить с мокрого Злюки в ванной узкие липкие штаны, войти в него прямо под водой, уговаривая не бояться, и двигаться так яростно, что волны от толчков Зоро будут биться о борт и выплескиваться на пол, пока Зоро не вытрахает так половину ванной.       В этом нет чести, и глупая плоть не будет властвовать над Ророноа Зоро.       Потому Зоро намыливает Злюке голову клубничным шампунем. Тот не отводит от него внимательного взгляда, и пена конечно попадает в снежно-серые глаза. — Ты что — дурак? Зрачки мыть не надо, — приговаривает Зоро, умывая пригоршней отплевывающегося Злюку. Вода стекает по торсу Злюки, и Зоро видит проступившие ребра даже под плотной мокрой рубашкой.       Если продолжать долбиться в одну точку, уговаривая Злюку поесть, тот скоро умрет.       До чего упрямый засранец.       Доктор говорит, что если сознание не пришло в норму в первые три дня, дело может затянуться на годы. Говорит, посмотрите на Налу, ее сознание повредилось после того, как пираты убили у нее на глазах жениха, и быть больной для нее куда менее травматично, чем быть здоровой и все ясно осознавать. То же самое с этим Джермой, его сознание было угнетено и оказалось не способным справиться с сильным потрясением.       «Примерно так люди и сходят с ума», — деловито убирает доктор инструменты в чемоданчик. Злюка смотрит обиженно поверх его макушки, обычно Зоро держит его крепко в объятиях во время визита врача, но не сегодня. Потому что у Злюки почти что нет сил кусаться, и он лежит. Иногда только порывается встать с кровати и потащиться за Зоро, когда тот собирается выйти из комнаты.       Так что Зоро бросил эти попытки, убьется еще.       Глаза у Злюки сильно впали, и это пугает. И его ребра под рубашкой, и его кровящие от трещин губы, обжигающе горячий лоб. — Поставите ему трубки, чтобы накормить, да? — Зоро с сомнением рассматривает Злюку. Упрямства в нем еще хватит, чтобы перегрызть любую трубку, и тогда она упадет ему в желудок… — Ну да, боюсь, аппетит как был раньше ему уже не вернуть, — качает головой доктор. — Как было раньше… — повторяет Зоро, когда в голове у него крутится странная мысль. То и дело всплывает перед глазами одинаково смеющийся в руках высоко поднятый Злюка: мелкий под ластиком и взрослый, контуженный. Они в тот момент были неотличимо похожи. — Доктор! А ведь те пираты оставили Ластик! Что если мы накапаем ему немного, чтобы вернуло на месяц назад, да и накормим? Он ведь останется сытым, когда вернется. — Ластик? — доктор хмурится. — Категорически не советую его применять, это слишком опасно! Лучше трубку. — Почему? — Зоро было обрадовался, что придумал гениальное решение. — Применять его может только семейный доктор, который лечит человека с детства. Он должен знать все травмирующие события в жизни пациента и уметь рассчитывать дозу до дня, чтобы не отправить его из травмирующей ситуации в еще более травмирующую из прошлого. Я только читал о ластике, но судя по всему, он помогает перезапустить психику с новыми настройками. Но представьте, что будет, когда после ластика больной вернется в прежнее состояние еще более напуганный и подавленный! — строго сказал доктор. — Но ведь… нужно просто, чтобы он прожил день под Ластиком счастливым? — Зоро помнил, как засыпал мелкий Злюка, преисполненный счастливого ожидания завтра, и после этого взрослый Злюка очнулся в нормальном настроении после странной хандры. Нужно просто вернуть Злюку в прошлое и один день провернуть так, чтобы он был счастлив. И вот оно — спасение. — Не смешите меня, король Ророноа, не все горе можно исправить сиюминутно. Некоторое придется пережить. А что, если вы попадете в чудовищный момент памяти, который нельзя исправить пейзажами и вкусной едой, да побольше? Нет, нет, нет, это слишком рискованно. Велите вашей помощнице приготовить питательную протирку вот по этому рецепту, а я приготовлю трубки и распорки, чтобы он не прокусил шланг.       Злюка не прокусил шланг. Когда он понял, что распорка во рту не даст ему выплюнуть шланг, он вырвался и изо всей силы ударил себя по животу. Зоро попытался схватить его руки, но он извернулся ужом и ударил еще раз, и еще, пока сильные внутренние спазмы не вытолкали шланг изо рта наполовину. — Все, все, хватит! — Зоро грубо, забыв о медицинской аккуратности, достал оставшийся конец. - Не бей себя. Все, все, на сегодня все.       Злюка жался к нему и скулил, в этот раз тщетно Зоро гладил его по волосам — он почти не успокаивался. Боялся отпустить объятия, чтобы в него не стали снова против воли пихать еду помощники Тьмы, и заснул только обессилев, прямо сидя в руках Зоро.       Тот аккуратно уложил его на подушку, убрал со лба челку.       Он обещал Злюке, что отпустит его живым и свободным через год, а Ророноа Зоро держит свои обещания.