***
Принцесса фей расправляет крылья и летит. Она часто снится Марко: в странных, красочных, но не вычурных нарядах, смеющаяся или, наоборот, молчащая, осторожная созерцательница с душой изобретательницы. Когда он просыпается, на изнанке век отпечатывается её тёплый взгляд. Они так давно не виделись, но он помнит всё, что делало Франческу Франческой, и теперь её образ ступает за ним след в след. Приворожила, с наигранной досадой думает Марко, приручила и отпустила, мне на беду. Сквозь пальцы летит иллюзорный песок. Время до тура стремительно утекает, но он снова едет скитаться. Облекает новые ощущения в материальную форму и отпускает их, преследует идеи, что раньше казались недосягаемыми. Мир ненадолго падает ему в руки, и Марко держит ладонями земной шар, задыхаясь от возможностей. А потом реализует всё, о чём раньше боялся помыслить. Игра, подкасты, встречи, студии, чашки кофе, случайности, горы и чьи-то байки из прошлого — он поглощает все их с жадностью исследователя. Перемалывает, прикладывает к философскому камню внутри своей души и смотрит, как сверкает золотым слитком новая история. Он отдаёт почти все истории в мир — порой кажется, непозволительно много. Но несколько позволяет себе утаить. Рассказы о красивых смелых людях, мозолистых ладонях бедуинов, мятном чае в утомительную жару и дороге без конца. О том, как сковывает самые храбрые помыслы страх. О том, как восстают против ненависти и несправедливости под пёстрыми флагами. И о том, на что способна настоящая любовь (к чему угодно, уточняет сразу, к любому существующему понятию) — концентрированный сгусток света, вырывающийся из-под рёбер. На свете есть всего несколько людей, кому он может всё поведать — перелить сияющую воду памяти в подставленные ладони. Но за прошедшие годы все они стали дальше. И дело совсем не в километрах — расстояние между душами чувствуется куда больнее. Марко делает из воспоминаний бумажные самолёты и отпускает их в небо; они же режут ему руки острой кромкой крыла. Но последний самолётик лежит в ладонях Марко, и ветер не смеет его шевелить. Марко не нужно даже бросать взгляд на самолётик, чтобы узнать его владелицу. Самолётик, который никогда не умел быть белым. От носа до хвоста раскрашенный в дикие принты, с размашистым «BOLIVIA» по левому борту. «Я хорошо смешиваюсь с остальными цветами, я люблю смешиваться с другими, не загрязняя при этом свой собственный цвет, я люблю сравнивать себя с другими, люблю слушать, люблю, когда меня удивляют, люблю общаться…» Когда-то Франческа напоминала ему робкого оленёнка; но каждый оленёнок так или иначе становится мудрой ланью. Лань-Франческа выросла, стала рассудительнее и строже. Она всё ещё в поиске, но уже знает, к чему будет стремиться. Перед ней расстилается отличный от Марко, но такой прекрасный в своей тернистости путь, что ему ничуть не обидно. Иногда она, его Ливия Бо, фея электронной музыки, пишет без предупреждения и подсказки. Обычно говорит о вещах, сделанных Марко; реже — о себе. «Пишем новый трек. Ты знал, что если оставить тарелку на столе в хорошую погоду, в неё зальётся солнце?». «Мы здесь уже десятый час. Съешь за меня фалафель» «Эта запись — как капля, что никогда не упадёт со стебля; и я не знаю, как сказать это ещё трагичнее» «Иногда я сама себе напоминаю Google: мой поиск никогда не закончится» Когда Марко спрашивает, что ищет Микьелин, Франчи печатает неожиданно долго — чтобы отправить приглушённое сообщение из одного слова: «Себя». И он понимает без лишних вопросов.***
В тур он едет с благоговейным энтузиазмом; места на концерты раскуплены потрясающе быстро, к нему едут из других городов и стран — Марко это знает. Программа во всех городах одинаковая, но она пронизана ним сверху донизу, она дышит его идеями, историями, нанизанными на леску, говорит его мыслями. Марко до самого начала тура хранит надежду, что фанаты поймут его подход к «Atlantico». И они отзываются такой благодарностью, что после каждого концерта он ходит оглушённый и восхищённый. Только нерассказанные истории жгут сердце — истории, которые поймёт лишь принцесса фей да ещё с пяток человек, разбросанных по глобусу. Марко думает написать ей, пригласить на концерт… но тянет до последнего города. А затем прячет слабый всполох как можно дальше. Франчи не до него, у неё новые знакомства, записи, огромная семья и тихие минуты уединения между делами, которые было бы кощунством отнимать. От тоски он так невесом, что на одном дыхании выплёскивает «Duemila volte» в изнывающую от жажды голоса толпу. И, наверно, звучит она как-то иначе, обнажает давно зажившие раны, ибо зал потрясённо замолкает на три минуты ровно — чтобы следующим аккордом пронзительно взреветь, да так, что трепещут своды огромной арены. А на рассвете, когда край неба окунается в молоко, его телефон звонит настойчивой трелью, и Марко не может поверить в то, чьё имя светится с экрана. Он торопливо чистит зубы, накидывает одежду, поверх — пальто цвета речной гальки и кашне. Его пальцы подрагивают, когда он завязывает шнурки ботинок, кто вообще их придумал? Франчи стоит под стенами отеля у автомобиля, простая в своей заспанности, но всё такая же пленительная. Она смеётся, когда Марко вычурно целует ей руку. — Доброе утро, Ливия Бо. — И тебе доброе, Симба. Дутый рукав бирюзовой куртки касается лба, как целительный холодный компресс. Сколько дней он спал — и почему лишь сейчас проснулся? — Ты знаешь, что так петь, как поёшь ты, нельзя? — Постой, так ты была на концерте? — Как бы я ещё здесь оказалась? — нарочито удивлённо пожимает плечами Франческа. «Не ступай в ведьмин круг, с феями не танцуй, не пей их вино и не ешь их еды»… Марко делает шаг к дочери Титании и заключает её в долгожданные объятия. Франчи охает, ошеломлённая порывом; но после её руки скользят по тёплому пальто и свиваются на спине Марко. Колдовское кольцо замыкается и вспыхивает огнём; пути назад нет, он вступил в царство фей без железа и грусти, и больше не будет прежним. — Поехали, прокатимся, — говорит Микьелин. — Мне так много нужно тебе рассказать! Не разжимая рук, Марко усмехается: — Да. Мне тоже. Его подруга выворачивается из объятий, лукаво смеясь, и скрывается на водительском сидении; а Марко смотрит ей вслед, не в силах сделать шаг. Разве думала яростная Титания, отправляя свою дочь в царство людей, что рано или поздно она затмит собственную мать в науке очарования? Память не утихает, перетасовывая воспоминания: русый локон, спускающийся по шее, мягкость рук, мудрость и забвение в глазах, перемежающиеся тёплыми искрами. Нет, говорит про себя Марко, захлопывая дверь автомобиля и привычно щёлкая ремнём. Нет, повторяет решительнее, глядя, как Франческа едет в неизвестность. Перед ней Титания — меркнет. Ho bisogno di perderti per venirti a cercare altre duemila volte, anche se ora sei distante ho bisogno di perdonarti per poterti toccare anche una sola notte anche se siamo soli come l’acqua su Marte…