В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: «да будет свет». И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.
Верховенский проснулся очередной раз во тьме, будучи полностью уверенным в том, что отчетливо слышал мурчание кота над своим ухом и будто бы кот его вот-вот лизнет. — Черт, — сонный Верховенский пытался продрать глаза, параллельно осмысляя, что принесла ему нега тихого сна. Ничего по сути, кроме очередных кошмаров. Петр оглядывается, зло зыркая глазами в поисках своего рыжего кота, что явно шумел над его щекой. Но комната пуста. Дверь закрыта на замок, стоит тишина, — Евгений, — шепчет Петр, зовя кота, но в ответ все та же тишина, — Бессмыслица какая-то, — хрипит он вполголоса и снова его уставшая голова касается подушки. Он лег примерно 30 минут назад, на часах уже 11:30. Время, возможно, детское, но Петр решительно укутался в голубой плед, подумав, что может это избавит его от плохого настроя. По-хорошему, ему бы продолжить рисовать и доделать алгебру, которую задали на выходные, но сил нет. Вот, вроде бы ты поднимаешь руку, а она с болью опускается сама, словно ни кости, ни мышцы не способны более функционировать. И правда бессмыслица. Еще пару минут он вертится, слушая гулкий стук своего сердца где-то у себя в ушах, а потом все же решает включить музыку. Как всегда, надеть наушники и включить музыку, отрекаясь от этого мира.Моё солнце, тебя так мало — захлебнулось в ливнях… Моё солнце остывало в синих линиях. Моё солнце ненастья за горы загнали, бросили в море. Моё солнце, гори, не гасни или горе мне, горе!
Тонкие пальцы касаются ребра телефона и нащупывают продолговатую кнопку, нажимая пару раз, чтобы сделать звук погромче. Будильник, конечно, заведен примерно на час ночи, чтобы потом все-таки доделать работу, а то не хорошо. Включая музыку, Петр эгоистично миновал, кажется, шесть сообщений примерно одного содержания: «Что случилось? Все хорошо?». Губы парня сильнее изогнулись вниз, выражая явное презрение к этим словам, а взгляд его, до ужаса сонный и пустой, был холоден, как и остальное лицо. Неправильно это. Люди беспокоятся, нервничают даже, но Петру до собственного ужаса все равно. Он утыкается в свои ладони и закрывает глаза, надеясь, если не уснуть, то точно умереть. Хотя, страшно это немного, но уж очень интересно.Сколото с неба ветрами, брошено на дно Золото — единственное, одно. Упаду в моря, утону там, где ты — тело моё забери. Лишь бы только не зря! Только из темноты свети, гори, Моё солнце! Моё солнце!
В первый день Бог создал свет и тьму. В первый день Петр создал тоску, что выступала ему светом, и безразличие, что было его тьмой.Моё солнце, чуть ниже ключицы пронзи, как копьё! Моё солнце, мне тревожные птицы кричат «Больше не твоё!» Моё солнце, осколки твои ищу в лохмотьях туч… Моё солнце, сохраню в груди твой последний луч.
Верховенский проспит до утра, проснется, конечно, по будильнику, но лишь чтобы выключить его и снова в полудрёме с одной-единственной мыслью об усталости, ляжет спать обратно. Так пройдет его первый день. Один создал, второй рушит.И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. [И стало так.] И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. [И увидел Бог, что это хорошо.] И был вечер, и было утро: день второй.
Утром отец придет будить Петра, потому что тот вновь проспит, опоздает и нахватает двоек, а к чему такой сын, который даже учиться не может хотя бы на 4? — Петруша, — зовет его отец, поглаживая по спине, пытается показать заботу, а Петр молчит. Не спит и не притворяется, просто молчит, потому как нет желания открывать рот, хочется вообще навсегда его зашить, — Мальчик мой, я ухожу на работу, вставай, завтракай и иди в школу, — так и не дождавшись ответа произносит Степан Трофимович и уходит, оставляя после себя шлейф противно-сладких духов. Петр слабо кашляет от першения в горле и сглатывает собравшуюся на языке слюну. Все же найдя в себе силы, Верховенский поднимается на кровати. Головокружение и непонятная апатия злыми демонами тянут обратно к подушке, на самом деле, он бы никуда не вставал, не хотел бы. Все, что сейчас он хочет — отрезать себя от общества, закрыться в комнате и не отвечать никому ничему. Он боялся одиночества до жути, но сейчас лишь в нем видит спасение, хотя… Нет, он не может один, наверное, от этих дилемм и болит голова. Петр берет телефон усталой рукой, силясь сжать пальцами технику, чтобы не выронить и без того разбитую вещь. Кто же… Кто же так выронил твое сердце, милый? Лениво перебирая ногами, он плетется на кухню. Дрожь пробивает все тело, конечно, ничего удивительного, он ведь всего в шортах и майке, но дрожь по телу бежит ручьем не только из-за открытого окна и парочки дуновений ветра. — Кс-кс, — хрипит Петр, сгибая колени, потому что те вдруг подкашиваются, и снова выпрямляется. На кухню забегают три хвоста: рыжий, белый и черный, самый большой. Два кота и большая, большая собака, смотрящая не то что в глаза — в душу! Словно это создание понимает все, но говорить, увы, не может, — Есть хотите? — на лице его слабая улыбка, все же животные отвлекают. Петр включает музыку на телефоне, зайдя во Вконтакте, и пока та грузится, он накладывает котам по три ложки мокрого корма в серебристые миски, а собаке дает ее любимое лакомство — морковь.Тихо лужи покрывает лед, помнишь мы с тобою Целовались ночи напролет под шум прибоя Это лето не вернуть уже я знаю Но когда печаль в моей душе я вспоминаю:
Ноги невыносимо мерзнут, как и все тело, но от холода отвлекает заигравшая наконец музыка. Приятная, даже тоскливая мелодия: звучание гитары и стук барабанов - заставляют Петра прикрыть глаза и попытаться раствориться в музыке. На часах 8 утра, а в груди боль неизмеримая. — Яхта, парус, — подпевает Петр, поднимая руки вверх и сцепляя левую ладонь с запястьем правой руки. Движения больше похожи на танец змеи, но выглядит слишком эстетично вкупе с музыкой, — в это мире только мы одни, — голос его дрожит, но все равно звучит довольно мелодично, по крайней мере, Петру не хочется стереть услышанное из памяти.Ялта, август и мы с тобою влюблены. Яхта, парус, в это мире только мы одни. Ялта, август и мы с тобою влюблены.
Но все же он замолкает, закусывая нижнюю губу и вслушиваясь в голос певца. Парня с головой накрывает какое-то чувство эйфории, вызванное непреодолимой тоской. Он улыбается и смеется вдруг, продолжая танцевать с почти закрытыми глазами, пугая этим живность.Но расстаться нам с тобой пришлось кончилась путевка И вагон плацкартный меня нес в Новую Каховку Не забуду ночи при луне и твою улыбку Ты открытку подарила мне, а на той открытке:
Многие песни о любви берут за душу, потому что сама тема «любовь» очень трепетная и близкая каждому сердцу, интимная. Нельзя сказать, что история, описанная в песне, схожа с петровской, нет, но оттого не хуже. Здесь она даже светлая, тоскливая, конечно, но все же светлая. А у Петра? Веретено со спутанными нитями, которые он не в силах распутать.Яхта, парус, в это мире только мы одни. Ялта, август и мы с тобою влюблены. Яхта, парус, в это мире только мы одни. Ялта, август и мы с тобою влюблены.
Петр останавливает безумство в медленном танце и долго, бездумно смотрит в окно, оперевшись ладонями о подоконник. На улице уже светло и парочку людей уже прошло, видимо, спешили на работу, может, на учебу. В животе у Пети урчит и что-то сжимается, явно требуя заполнить его хоть чем-то, как смешно выходит, что и сердце его по тому же плачет, а может и ревет. Петр и смеется этому, тихо сначала, а затем громко и надрывно, чувствуя, как рот его сводит, и нет мочи больше смеяться, но он продолжает и продолжает, не в силах остановить внезапную истерику. Утыкается лбом в подоконник, а затем поднимает голову и стукается вновь, затем еще и еще, пока к нему не подбегает собака, явно обеспокоенная поведением хозяина.Яхта, парус, в это мире только мы одни. Ялта, август и мы с тобою влюблены. Яхта, парус, в это мире только мы одни. Ялта, август и мы с тобою влюблены.
Последний припев и песня сменяется на другую, со столь же тоскливым мотивом, берущим за душу. Петр отрывает лоб от подоконника и, игнорируя пса, что явно хочет успокоить, помочь ну хотя бы тем, что посмотрит своими верными глазами и словно скажет: «Эй! Эй! Я! Я тебя люблю! Ты лучшее, что было в моей жизни!», идет к кухонной столешнице, где установлена и плита, и стоят ножи, и дощечки, и фильтры с водой.Кап-кап слезки на платье из ситца, И пусть сегодня он мне не снится. И пусть не ходит рядом, не ищет взглядом меня в толпе.
Сглатывая вновь накопившуюся слюну где-то между нёбом и языком, Петр осматривается молча, словно пытаясь придумать, что сделать. Взгляд его останавливается на ноже, большом кухонном ноже, видимо, новом, со стразиком на ручке. Верховенский берет трясущейся рукой нож и, вдыхая воздух через сдавленный всхлип, смотрит перед собой, прислоняя холодное лезвие к руке, в место где-то посередине от запястья и сгиба локтя.Гори твое фото, гори все что ты мне дарил, Я не буду скучать! Гори твое фото, гори все что ты мне дарил, Я хочу закричать!
Музыка звучит громче и лезвие двигается. Плавно? Нет, истерично и быстро, сразу пуская за собой кровь, но Петр не чувствует ничего, кроме некого спокойствия. Боль переключилась, сосредоточилась на порезах, дышит теперь на них ядовитым своим дыханием. Нож выпадает из рук Петра, почти одновременно с ним срываются несколько слезинок. Звон смешивается с музыкой, а затем и с криком Пети: — Как, как долго не спать, как долго страдать и не делать уроки! — голос его похож на неизбежность, тупое осознание прошедшего счастья. Он падает вслед за ножом, отбивая, кажется, коленки об плитку и плачет, навзрыд плачет, хватаясь за горло от резкого желания закричать еще, но открывая рот, получается лишь немой крик, от которого больнее в сто раз. А лучше бы сорвать голос, оглохнуть или еще чего, но лишь бы закричать.Мама папа в шоке, ведь я уроки делала всегда исправно на пятерки!
Эта песня не кажется ему сопливо-глупой именно потому, что описывает его состояние, оттого-то и больнее. Пес вновь подбегает к Петру, лижет щеки, смазывая слезы, и виляет хвостом, мол, ну же, хозяин, успокойся, мне так страшно за тебя. — Да, моя сладкая, да, — истерично шепчет Петр, обнимая собаку и вновь всхлипывая. Хочется обвинить всех и вся, лишь бы не себя, но у Петра не выходит. Ему кажется, что это он, он был слишком слаб или наивен, что упустил свое счастье, что не ценил и потерял, а затем в голову ударяет мысль, что он всего себя отдавал, а потом и снова накрывает волна безысходной вины.Гори твое фото, гори все что ты мне дарил, Я не буду скучать! Гори твое фото, гори все что ты мне дарил, Я хочу закричать!
Сегодня он останется дома, так и никуда не пойдет, отцу скажет потом, что было плохо очень, хотя ему и правда очень плохо. Ляжет снова в кровать, забыв обработать руку, завернется в одеяло и будет вставать лишь, чтобы погулять с собакой или выпить таблетку от головы, будет пить еще и еще, пока не устанет, и пока живот его не скрутит, вызывая рвоту затем.Гори твое фото, гори все что ты мне дарил, Я не буду скучать! Гори твое фото, гори все что ты мне дарил, Я хочу закричать!
На второй день Бог создал небо твердое, а Петр создал себе вину непреодолимую.Гори!
И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. [И собралась вода под небом в свои места, и явилась суша.] И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя [по роду и по подобию ее, и] дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду [и по подобию] ее, и дерево [плодовитое], приносящее плод, в котором семя его по роду его [на земле]. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий.
На следующий день Петр все же пойдет в школу, найдет в себе силы, нацепит маску, наушниками заткнет уши и пойдет в школу, смотря на мир уставшими глазами.Боль осталась в тебе, боль осталась во мне. Больно стало всем, боль достала всех. Боль осталась в тебе, боль осталась во мне. Больно стало всем, боль достала всех, достала всех.
Друзьям он улыбнется, весело скажет: — Да, ребята, все в порядке, — и засмеется, чувствуя вновь прокравшуюся к горлу истерику, будет смеяться, пока друзья не оставят его, не примут его слова, как данность. Петр вспомнит, что в его портфеле лежит пачка с таблетками, что отец запретил пить в большом количестве. Подумает, что это несерьезно и выпьет две, запивая их водой из-под крана в туалете второго этажа. Захочет выпить и третью, но холодная, сильная рука и строгий голос остановят его: — Что ты делаешь? — спросит столь же холодный голос, до смерти знакомый и Петр вновь почувствует, как ноги его подкашиваются, а тело дрожит. Рука сильнее сожмет его плечо, — Это что? Транквилизаторы? Ты придурок, скажи мне? — в голосе послышится гнев на чужую глупость, от которого Верховенский поднимет голову, увидит любимые голубые глаза Ставрогина и губы его дрогнут, сумев прошептать лишь: — А что? — жалкое, ничтожное «а что». — Что? — глаза нездорово округлятся и блеснут злостью, — Сдохнешь — поймешь, что! — рыкнул Николай, отбрасывая пачку препарата в сторону и уходя из туалета, громко хлопнув дверью. А Петя не сможет сдержать нервного смешка и впоследствии слез. Подойдет к окошку и сядет на кафель, чувствуя ужасную тошноту и першение в горле, наверное, заболеть успел и тошно от всего вокруг. Тошно от того взгляда, что теперь ярким пятном останется в сознании парня.Ну, как ты, скажи мне, ты действительно, этому рада? Да? Тогда одолжи и мне этого волшебного яда. Да, у меня все нормально, я просто немного растерян. Я, если честно, разорван и больше ни в чём не уверен.
Поплачет, поджимая колени к груди, а затем снова улыбнется, засмеется, да пойдет к друзьям, уверяя их, что все прекрасно, потому что признаться в собственной боли — подобно смерти. Он уж сам как-нибудь справится.Ты говорила: так лучше и нам нужно расстаться срочно; И я не знаю, кому стало лучше, но не мне — это точно. И эта точка для меня стала чёрной дырой. Возьми все эти строчки и в землю зарой.
В третий день Бог создал землю; появились моря и суша, появились деревья и травы. В третий день Пётр создал физическую боль; появились шрамы и полосы, появились тошнота и сердечная боль.Унеси меня, река, Я не хочу к этим берегам; Я не хочу строить там свой дом, Он все равно сгорит огнём.
И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной [для освещения земли и] для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четвертый
. В ночь с третьего дня на четвертый Петр не сможет уснуть. Все будет слышать карканье ворон и будто свое имя в их чертовом крике. Петр закроет уши руками и скрутится в калачик, жмурясь, словно это поможет избежать кошмара.Мы чересчур увеличили дозу вспомнили все, Что хотели забыть Или на рельсы легли слишком поздно.
Петр встанет раньше, чем отец соберется его будить, чем очень удивит Степана Трофимовича, и тот даже обнимет, ласково погладит по голове, целуя сына в висок. А Петя просто будет стоять, опустив руки по длине своего тела и бездумно смотря в сторону, пока отец сам не отойдет, затем Верховенский устало ему улыбнется и пойдет собираться.Бог устал нас любить, Бог устал нас любить Бог просто устал нас любить, Бог просто устал.
Он снова отправится в школу, снова нацепит маску и будет утопать в лживом, истеричном счастье, словно оно и правда есть. Николай простит его за препараты, хотя прощать не за что по сути, они снова обнимутся, будто ничего и не было. Петр хотя бы на полдня почувствует облегчение, а затем снова, уходя в одиночество, уходя домой, ощутит отвращение. Тупую, голодную боль. Поймет, что ничего не изменилось, что все так же ужасно примитивно, тривиально и больно, по-прежнему больно. Идя домой, он снова посмотрит на свое запястье, на котором уже ровно 16 четких порезов и все еще запекшаяся кровь, усмехнется и переведет взгляд на небо. На единственное чистое в этом мире.Вот она гильза от пули навылет, Карта, которую нечем покрыть. Мы остаемся одни в этом мире.
Вечер наступит быстрее, чем мог того ожидать Петр, слишком быстро. А казалось, он только сел делать русский язык, а за окном темно и на часах семь давно. Куда подевалось все то время? Пойди, найди ответы. Отец предложит сыну пойти вместе на прогулку с собакой, и Верховенскому ничего не останется, как согласиться. Оденется теплее, возьмет поводок, да пойдет, медленно моргая и словно находясь в прострации, движимый лишь болью и мимолетными галлюцинациями.Бог устал нас любить, Бог устал нас любить Бог просто устал нас любить, Бог просто устал.
А на улице свежо. Хорошо так. Дует прохладный ветерок, завывает тихо, словно передразнивая душу Пети. Парень отдаст отцу поводок, идя позади них и глотая ртом холодный воздух. — Пап, — скажет Петр, — Пап, мне плохо, — почему-то сейчас он перестал чувствовать себя взрослым и независимым, так нужно тепло родительское, особенно, когда птенец сломал крылья, нужно, чтобы кто-то выходил и обязательно полюбил. — Что болит, сынок? — обеспокоенно спросит отец. «Душа» — пронесется в голове Петра, но ответит он: — Живот, не знаю, пап, голова очень болит и плакать хочется, — Петр будет смотреть в небо и стараться сдержать слезы. — Поплачь, сынок, дыши полной грудью и поплачь, если тело просит, — тихо, ласково ответит Степан Трофимович, за что Верховенский-младший будет ему благодарен. Петр прикроет глаза и заплачет, будет идти вперед, за отцом и собакой, убрав руки в карманы курти и будет плакать, как хотел сам, дыша полной грудью.Я рассказал бы тебе все, что знаю, Только об этом нельзя говорить Выпавший снег никогда не растает
В четвертый день Бог создал солнце и луну; одно светило правит днем, другое — ночью. В четвертый день Петр создал истерику и галлюцинации; одно правит днем, другое — ночью.Бог устал нас любить, Бог устал нас любить Бог просто устал нас любить, Бог просто устал.
И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. [И стало так.] И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый.
На пятый день Петр проснется с гулкой пустотой, будто голодом внутри. Встанет с мягкой кровати и зайдет на балкон. Его встретит ласковое, сонное солнце, и глаза его будто бы на все откроются: деревья полуголые плавно шатаются на ветру, слышится гул ветра, по улицам, как муравьи, снуют люди, спешат пешеходы по делам своим, а им улыбается солнце, и небо чистое встречает. Впервые за пять дней он поймет, что так было всегда. Как? Да просто, хорошо, красиво. Впервые он вздохнет со скрипом, словно открывают старый, пыльный шкаф, и захочет жить.Прочь из моей головы! Наугад в темноту С середины концерта, сквозь толпу, Сквозь охрану, сквозь двери, сквозь парк, Чтоб чуть-чуть постоять над водой на мосту.
Отцу улыбнется в этот день, с собакой поиграет, весело вскрикивая. По-настоящему весело, словно боль отпустила его из когтистых лап, оставляя после себя лишь испорченный желудок, да раны от острых ногтей. Степан Трофимович сына не узнает, но обрадуется, успокоится, словно все наконец отошло в прошлое. Сердце его за сына порадуется, да уляжется в спокойный ритм снова.Прочь из моей головы! Здесь и так кавардак. Разбросав фотографии, выбросив вещи, Уничтожив улики, Все диски отправив в мусорный бак.
И в школе Петр не оставит никого равнодушным. Уж такой он человек: нельзя к нему однозначно, нельзя никак. Либо любить, либо презирать. — Петь, ты с ума сошел? — спросит Кириллов, обнимая друга. — Нет, жить хочу, — ответит он, улыбаясь наконец искренне, измучено, правда, но искренне. И сердца друзей на место встанут, переставая переживать за Петра. У него словно наконец все хорошо, да и сам Верховенский думает так.Прочь из моей головы! Твой новый бой-френд Пробил все пароли, вскрыл все твои ящики, Прочитал мои письма к тебе, Ни хуя себе! Ни хуя себе!
Колю весь день забыть пытается, даже, когда рядом, все равно старается забыть, отпустить, принять. Не хочется снова тот гадкий ком ощущать, он только начал дышать.Прочь из моей головы! Босиком, кувырком, С чемоданом в руке или без чемодана в руке — Налегке, вдалеке, Пока я по тебе не проехал катком.
Может, то была обычная убежденность. Просто Петр верил, что все ужасно? Да к чему теперь гадать, он хочет все это наконец послать, забыть, переварить. — К Шатову сегодня пойду, — наконец услышит Петр, выходя из своего любимого, теперь дорогого ему счастья. — Что? — переспросит он с улыбкой, поворачиваясь к Николаю. — К Шатову, говорю, сегодня пойду, — Ставрогин улыбнется счастливо, кажется, впервые и уткнется в свой телефон. — А, — помычит Петр, улыбаясь так же по-дурацки и начиная снова чувствовать холодное дыхание ужасной боли.Прочь из моей головы! Над Москвой на метле, Через тернии к звездам, с буквой «У» В левом верхнем углу, в треугольнике Равностороннем на заднем стекле.
Он не запомнит, как добереться домой. Весь путь будет бороться с мыслями, с собой буквально, не понимая, отчего так больно. Отрицая. Он ведь забыл, переболел, так отчего так жмет в груди и крутит в голове? Отчего душу рвет на части, и сердце бьется вновь на клочья, разбиваясь о призрачное счастье.Прочь из моей головы! Оборвав провода, Спутав карты, фигуры сметая с доски, Разбивая шлагбаумы на полном ходу, Оставляя разрушенными города…
Не запомнит и как до ванны дойдет, наберет уставшими руками воду и, бессмысленно смотря, залезет в нее, вздрогнув от кипятка. Не поймет и что залез в одежде, словно прибывает в трансе.Из моей головы! Где сферой становится плоскость, Где то горит фейерверк, то тлеет свечка из воска, Где музыка Баха смешалась с полотнами Босха, И не дружат между собой полушария мозга.
В пятый день Бог создал жизнь в воде. В пятый день Петр захотел жить на этой земле.Где крутится строчка одна днем и ночью: «Вали из моей головы очень срочно!» И вместе с собой забери о тебе мои мысли, Чтобы Богу не показалось, что мы в этом мире слишком зависли.
И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями, ] и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими [и над зверями, ] и над птицами небесными, [и над всяким скотом, и над всею землею, ] и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; — вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому [гаду, ] пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так. И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой.
Ночью, между шестым и седьмым днем, Верховенский все еще будет лежать в ванной, бессмысленно смотря в потолок, поглощенный безысходной болью. Моргнет пару раз, может быть пошевелит рукой, да поймет, что вода уже холодной стала. Отец уже спать ушел, не особо заботясь, чем занят сын, да и друзья не пишут. Все уверены, что Бог с ним, что все хорошо. Но он опять один, выносит это одиночество, сжимающееся тугой нитью на кадыке. Петя сглотнет пару раз, пытаясь продохнуть и снова прикроет глаза, размышляя пару минут и поймет: все зря. Стремления стать кем-то, быть с кем-то. Он так быстро полюбил, так безумно и ужасно сильно и так быстро был оставлен. В этой темноте он снова один, страшно, может быть… Он откроет глаза и посмотрит в сторону ножниц маникюрных, улыбнется скромно, возможно, засмеется, да возьмет их в руки. На шестой день Бог создал душу, создал человека. На седьмой день оставил Землю, закончив творить. На шестой день Петр убил душу, изуродовал человека. На седьмой день ушел, оставив Землю. И казалось, что Бог создал Землю за семь дней, а Петр — разрушил свой мир. Но на деле же, хватило 7 секунд.