Крайности

      Дибелла — это теплое дыхание весеннего утра и тонкий аромат свежести из распахнутого окна.       Намира — тяжелый запах прелых листьев над старым кладбищем и плесень на отсыревших могильных камнях.       Это дрожание крыльев бабочки, порхающей над усыпанным лавандой лугом, и пыльца на пушистом брюшке пчелы.       И разжиревшие опарыши, вываливающиеся из зловонного гниющего мяса.       Выращенная в императорском саду белоснежная лилия, и ядовитая мандрагора, пустившая корни под тюремной виселицей.       Невинная улыбка на подобных лепесткам приоткрытых губах за миг до поцелуя, и вечный оскал голого черепа в недрах пыльной гробницы.       Это ямочки на бархатных щеках нарядной невесты и ласковость ладоней жениха в счастливую минуту бракосочетания.       И старческие пятна вдовы на ее пожелтевшем и иссохшем с годами лице, изрытом бороздами глубоких морщин.       Белая простынь, чуть влажная в минуту сладостной близости двух разгоряченных тел, и тлеющий саван в грязных разводах, навсегда впитавший в себя посмертные соки.       Теплое молоко матери на устах младенца, и кровавая рвота с желчью, капающая с подбородка отравленного.       Шумная встреча закадычных друзей после давней разлуки, и полночные завывания одиноких призраков на безлюдном перекрестке у заброшенного форта.       Это расставленный на столе к приходу гостей чудесный серебряный сервиз, и угодившая в бокал с вином навозная муха.       Песня нежноголосого барда под мягкие переливы лютневых струн и легкое движение гибкого стана в такт мелодии.       Беспорядочные судороги предсмертной агонии, дополненной последними хрипами.       Малиновый закат, взмахами кисти запечатленный на полотне художника в приливе вдохновения.       И кислота, искажающая чей-то портрет безобразными чернеющими подтеками.       Это щекотание струящихся по плечам шелковистых локонов, и болезненный зуд вскрывшегося гнойного фурункула.       Причудливые созвездия родинок на спине, складки вокруг смеющегося рта. И волдыри от ожогов, обещающие оставить глубокие рытвины шрамов.       Мечтательный взор, соскользнувший с перистых облаков в вышине на сизую линию горизонта.       Словно смотрящие в душу пустые глаза жертвы, чью плоть жадно рвут зубами каннибалы-культисты…       У каждой из них своя эстетика. Свой идеал красоты и свое понятие об уродстве, сущность которых очевидно или же в подоплеках отражена в бытии смертных.       Но обе они — и Дибелла, и Намира — представляют собой стороны лишь одного явления — жизни во всей ее непостижимой многогранности.