увидимся там, где нет темноты

      Город снова надменно играл своим зеркальным лабиринтом без начала и конца с теми, кто еще мог подумать что-то о том, что они видят вне функций и сокращенных данных, предназначенных только чтобы выжить и удовлетворить идею проекта. Солнце сухо и бессмысленно светило из дыры давно грязного неба, походящего цветом на выцветшее полотно, осыпанное словно каплями белизны, на которые налетела пыль. Это все время. Которое взяла система.       Одним из тех, кто еще что-то чувствовал, замкнутый в четырех стенах из однотипных коробок, которые сами уже задыхаются в своем безмолвии и обычности, был Саша. Он снова шёл куда-то, где прячется от мыслей и где они снова, предсказуемо и заезженно находят его и захватывают в ещё большей степени. Это ловушка, замкнутый круг. Сначала тебе кажется, что в этом месте все, от тебя до пыли, твое ровно как и разум, действия. Потом ты расслабляешься и думаешь свободнее, тебе нечего прятать и нечего бояться. На третьей стадии ты оказываешься в начале пути, когда тебя снова пожирают страхи, причем они о том, что точно случится и от этого только хуже, чем ближе объект опасения, тем становится тяжелее, а чувство незавершенности только нарастает. Оно удушает. Беличенко знал о том, что снова ничего не получит от нахождения в брошенных домах, но снова надеялся, что это не повторится.       В одном из районов города была кучка людских жилищ, определенных под снос и среди них всегда было тихо, внутри этих построек было пусто, даже не было окон, но это была их особенность. И ее хотелось наблюдать, пока еще возможно. Пока. Это было самое страшное - однажды не придти. Забыть дорогу и не чувствовать желания снова быть тут, растворить все причины и следствия этому в серовато-желтом свете солнца. Все вокруг с каждым днем всё важнее и важнее и в один, кульминационный момент, это обрывается и просто исчезает.       Беличенко снова влез в окно первого попавшегося взору дома и поплелся на высокий этаж. Ободранные стены словно пытались что-то сказать, кричали своими трещинами и сигналили обрывками обоев. Их звук был молящим, они не хотели теряться и сменяться чем-то типичным. Но для Саши это был звук прекраснейший из возможных, неописуемо великолепный. Эти звуки были страхом с долей принятия, близкие и далекие для парня, в них так легко потеряться. В этих переливах хотелось раствориться самому, а не отдавать свои свойства чему-то противному.       И Беличеко бы снова сел к стене, прощально оглядывая всё вокруг себя, смешивая мысли с шелестом обоев, скрипом деревьев и треском остатков жизни тут, которые уже даже не были материальными, просто проносились ветром в оконные и дверные проемы, играя осколками краски, листами бумаги и по-тихоньку разрушая этот дом. Он бы снова вернулся в начало пути, если бы что-то не прервало идиллических звуковых переливов полурассыпанных жилищ. — Кто здесь? — встал он, вглядываясь в мозаику стен, коридоров и комнат.       Он не видел объективной причины для страха, но какая-то из подсознательных функций разума всё же опасалась дальнейшего вероятного хода событий. Беличенко тихо шагнул вглубь коридоров, проводя рукой по обшарпанной стене, словно она была опорой или как-то могла ему помочь. — Кто здесь? — повторил Саша громче, голос его пролетел по паутине коридоров, врываясь в каждый поворот и разбиваясь на эхо о бетон и кирпич, отдаваясь пустоте с характерными звуками, напоминающими отчасти помехи.       Из одной из комнат вышел юноша. Вася сейчас ожидал чего угодно, внутри всё сжималось с невообразимой силой, наверное, если бы он мог волноваться чуточку сильнее, то точно бы взорвался от превышения давления, как родившаяся звезда. Звездкин недоверчиво шагнул назад, готовый бежать в случае чего. Сейчас ему больше всего хотелось исчезнуть, кем бы ни был парень по ту сторону коридора, не стоило им видеться. Одна мысль о том, что этот человек может рассказать кому-то про встречу с Васей, заставляла его нервничать, побуждала желание пропасть, закончить этот круг пряток по кучам кирпича, бетона и песка. Наконец... Быть принятым структурой этих мест, стать их частью не психологически, а фактически. Остаться, наконец, пылью, осколками, чем или кем угодно, только не собой.       Данная форма взаимодействия юношей явно могла бы длиться весьма долго, но имело ли бы это смысл? Очевидно, нет. Прятаться никогда не несет смысла. — Кто ты? — прервал молчание Саша. Вопрос был повлечен не только самим фактом того, что стоят вот так не имеет исхода, но и интересом к личности парня напротив. Вероятно, их цели и мысли схожи. — Никто? — доля вопроса в голосе Звездкина звучала скорее как просьба не спрашивать, нежели как конкретный ответ. Вася не хотел бы вообще здесь быть, не хотел, чтобы его кто-то видел, чтобы кто-то запомнил его. Не хотел, не хотел, не хотел! — Саша, — представился Беличенко. — Вася, — не очень охотно ответил Звездкин. — Ты чего тут? — юноша потихоньку начинал доверять новому знакомому. Может, не стоило так поспешно, но Саша не был похож на человека после восемнадцати. Вернее, на его остатки. Нет. Он был другим, он даже, кажется, улыбнулся. Для Васи это было, наверное, лучшее зрелище за последние... Он даже не знал. Год? — Нравится... — пожал плечами Беличенко.       И ведь правда, зачем он сюда шёл? Тут было тихо, не нужно было бояться быть не таким, пролетать по нормам... Тут мысли о том, что уже совсем скоро он всё забудет, становились то несущественно-естественными, то играли день изо дня ту же злую шутку, сутью которой было только то, что это неизбежно. В один момент просто аппарат выполнит свою функцию, это его предназначение и это нормально. В какую-то секунду все вокруг перестанет быть мыслями и игрой эмоций, останется лишь отраженным от предметов светом, который воспринял глаз. Возможно, в этот момент заалеет зарево, уйти в эту минуту будет максимально несправедливо, увидев зарождение чего-то нового, тут же это потерять. Наверное, ему будет также обидно потерять Васю, они ведь только встретились. — А ты тут что делаешь? — поинтересовался Саша. — Тут хорошо... И нет людей. — ответил как-то издалека относительно реальной причины Вася.       Он не хотел бы говорить о конкретных условиях того, что здесь делает. Это все было одним большим следствием ошибки, промаха. Звездкин сам был ошибкой. И общество находило своим долгом избавляться от ошибок, как компьютер. Впрочем, это можно было понять, всякое несоответствие может повлечь сбои системы, но не всякому это нужно. Звёздкин не видел смысла бороться, не представлял опасности, хотя при этом против него были даже стены и кирпичные осколки, они были частью системы и, как и во всякой армии, не были спрошены о том, хотят ли они идти против. Просто так давят. Уже не зная, как по-другому. — Ты тоже не хочешь домой? — спросил Беличенко с долей надежды в голосе. Может, сегодня он не будет один. Сколько осталось ему? Никто не знает. Может, несколько часов. Может, сутки. Никто не знает. — Вроде того, — ответил Звёздкин, отводя взгляд в окно.       Саша воззрился в ту же сторону, думая, хочет ли он домой и что ждет его, если он останется здесь. Если осталось совсем немного, то как лучше провести последний день, часы? Может, сомнительно-привлекательное общество Васи окажется лучше, чем снова вернуться в свою часть бетонной коробки и, при любых условиях и попытках не допускать этого, всё равно поддаться страху. Конечно, пока ещё бояться нормально, но ничего презентабельного в том моменте, когда ты перестаешь быть собой, нет. Стать никем - наиболее опасно.       Начиналось всё совершенно по-другому, и только специфичная обработка человека миром привела юношей сюда. Только родившись под запретом, Вася пришел сюда. Какое-то время он пребывал в обществе, подобном ему, среди людей, которых никогда не примут и которые не смогли принять условия мира, в котором родились. Но вскоре этих людей стало меньше, они терялись, уходили и не возвращались, становились как все, но чаще просто исчезали. Кто-то уходил так, словно гнездо износилось. Оно правда износилось. Звёздкин ушёл и не вернулся, но по крайней мере мог найтись, хотя очень и очень не хотел этого. Потеряться для безупречных людей было его единственной мечтой, не трогать их чтобы не трогали его. В голове ещё настырно сидели образы и символы тех времен, когда было проще (проще не было никогда, но когда-то он не знал, что будет дальше и в каком мире). Ещё воспоминания воспроизводили маму, ее улыбку и голос, которые были так безжалостно разорваны временем, оставившим лишь что-то несвязное расплывчатое. Вася ненавидел то, что позволил этому всему так просто уйти.       Стать жертвой этой системы представлялось худшим из страхов, порою даже единственным. Беличенко настойчиво старался найти что-то, что избавит его от позиции предмета операции и сделает если не свободным, то хотя бы не безупречным. Можно было стать деятелем науки или крупным управляющим, эти люди оставались обычными, хотя и устанавливались под надзор. Другим обычным человеком. Всё вокруг было одним большим уравнением, разыгранным увлечением власти одним человеком, его эгоизмом и безжалостностью. Тут нет тех кто против, они пропадают по мере возникновения. Каждый человек здесь - лишь металлический солдатик в одной большой игре, которую ведёт заигравшийся ребенок, и всё, что у него есть не представляет цены.       Беличенко не отчаялся, но и новых способов и попыток было не из чего предпринимать. Сдаться - весьма относительное понятие, и Саша хотел верить, что это не про него. Ведь в данном случае сдаться - это не просто перестать действовать, а принять то, чего боишься, верно? Сейчас он не принял, и вряд ли успеет это сделать. Может, что-то случится, и это поможет, как бы глупо ни звучало, но вдруг.       Сегодняшний день казался достойным того, чтобы стать последним. Об этом думалось обоим присутствующим. Они, безусловно, не хотели бы этого, но в случае чего, было бы не так жалко. Наверное. О чем можно поговорить с возникшим изниоткуда человеком, который явно не до конца тебе верит? Стоит ли... Сейчас уж точно не хотелось бы тратить время на молчание.       В данный момент слова упорно не находились и нужда в них со временем исчезла. Юноши просто сидели у стены, ожидая чего-то от пустого окна, сквозь которое в комнату влетало солнце, пронзая здание своими лучами, казалось, здесь нет тени, словно нет самого дома. Нет дома. Что у них есть вообще, если любой момент - последний и они даже не знают, что будет дальше? Почему они вообще рядом? Такой близкий парень, который на самом деле никто, но его образ хочется ухватить и запомнить.       Сколько они уже тут? Час? Кто они друг другу? Друзья? Почему они должны задавать эти вопросы? Потому, что мало знают? Вероятно. Вася смотрел на своего... Друга? Он весьма красив, особенно когда расслаблен. Наверное, он сейчас ни о чем не волнуется. Возможно, через несколько часов он станет безупречным, а может, Вася присоединится к нему.       Саша не мог сказать, что ему бы хотелось стать ближе (??) с Васей, но игнорировать присутствие человека представлялось неприятным. Он чуть подумал, а затем выдал: — Как ты здесь оказался? — его интонация отдавала робостью, но Беличенко все же добавил: — Если ты не захочешь отвечать, я пойму. — Убегал от полицейских, — чуть погодя ответил Звёздкин. — Их было просто запутать среди домов, они ушли незадолго до того, как появился ты. Мне неприятно в этом мире. Почему он построен так, что есть геноцид, почему кому-то нет места? Будь все по-другому, неужели было бы так же сложно? Вся безупречность этих людей вокруг начинается и оканчивается тем, что тот, кто это придумал, сказал, что это будет высшая раса, а все их отличие - отсутствие чувств и то, как же ими легко управлять, они стали хуже. На самом деле они обычные. Да. — Думаю, всегда кому-то бы не находилось места, но в другом мире эту проблему было бы проще решить. Было бы проще говорить в другом мире. Хотя вряд ли бы что-то сильно менялось. Сейчас мы тоже можем говорить, кричать. Наверное, это даже нужно сделать. — ответил Беличенко. — Наверное, ты прав, — сказал Звёздкин и встал с пола. — Наверное, если мы не хотим терпеть все то, что происходит, надо попытаться хоть что-то изменить. — Вася говорил так, словно ничего не отличало его с Сашей.       Словно не мог в один момент стать тем, кого опасается. Это даже воодушевляло и лишний раз подтверждало то, что все на самом деле одинаковые. Беличенко перестал бояться.       Вася еще чуть подумал, а затем поднял взгляд на Беличенко. Кажется, они оба понимали затею, это было ясно из ухмылки Васи и чуть приподнятых бровей Саши. Что им терять? Юноши вышли на улицу. Предрассветная мгла, такая одинокая и родная, окутывала спящий город, словно одеяло. Её прохлада даже грела, была приятной, запах сырой земли наполнял легкие и отдавал верой. Вероятно, сегодня станет особенным. Возможно, найдутся еще люди, которые будут с ними. Обоих парней не покидала мысль, что они точно не одни в этих порывах. Во влажном воздухе с волос Звездкина начал сходить черный цвет, которым он, видимо, прятал свои зеленые волосы. Ему так даже больше идет. Сколько еще обычных вынуждены прятать то, что любят?       Несомненно, это все выглядело слабо и даже глупо, но если юноши не были уверены, что сегодня будут не одни, то и не начали бы. Зеленая голова Васи казалась знаменем, вскоре какая-то девушка уже неприметно шла по тротуару неподалеку. Она была в капюшоне и, наверное, тоже что-то прятала. Беличенко не знал, что они будут делать и стоит ли это начинать. Но, по правде говоря, очень хотел, ему точно было безразлично, что будет дальше, ибо безразличие вскоре могло настигнуть окончательно и бесповоротно. Он хотел бы успеть посмеяться в этом чувстве прежде, чем оно станет им самим и все поблекнет. — Погоди тут, — сказал Звёздкин, остановившись у какого-то дома и забежав в подвал.        Вернулся он уже с рюкзаком, чуть ободранным и грязным. В нем явно что-то было. Беличенко за эти несколько минут осмелился подойти к девушке, которая до сих пор шла чуть позади. Она что-то говорила о том, в какой момент заметила парней, когда Вася подошёл. — Это мой друг Вася, — сказал Саша, когда тот пришел.       Вася улыбнулся слову друг и чуть кивнул девушке, которая только робко улыбнулась представлению. Они продолжили путь уже втроем, говоря о разных вещах, Вася достал из рюкзака значки, которые довольно нацепил на куртку, а когда трое вышли на внешнюю сторону улицы, парень достал балончики с краской. Два он положил на землю, чтобы желающие могли взять, а с одним подошел к стене одного из зданий и принялся выводить крупными красными буквами: "Все обычные". Вскоре и Беличенко, и их новая знакомая, ее звали, как оказалось в разговоре, Алиса, вырисовывали вокруг надписи цветы. В этот момент друзья были очень счастливы, это было ясно из улыбок, солнце уже поднималось, улицы окрасились его оранжевым светом.       У какого-то дома на другом конце улицы возник полицейский, который, очевидно, уже вызывал сослуживцев. Заметивший его Саша дернул Васю за рукав. Тот обернулся и, поняв, в чем дело, лишь огляделся, снимая значки с куртки. Он собрал балончики в рюкзак и подошел к Алисе, которая ещё рисовала. — Это было сложно найти, я бы хотел, чтобы не пропало зря, — он протянул ей рюкзак. — Они мне очень дороги, — юноша развернул кулак со значками и положил их в карман рюкзака.       Она кивнула, накидывая рюкзак на плечи и смотря на друзей. Неужели все так быстро кончится? — Может, вы сможете тоже пойти? — оглядела она Сашу с Васей. — Лучше ты, — ответил Саша. — Мне и так недолго, например. — А меня знают, — усмехнулся Звёздкин. — Там, где мы встретились, если пойти дворами направо, будут заброшенные дома, там можно спрятаться если что, — сказал Беличенко. — Пока. — прощально помахал он рукой и улыбнулся. — До встречи! — сказал Вася.       Очень погрустневшая Алиса помахала парням на прощание и аккуратно направилась во дворы, ее выправившаяся из-под капюшона напоследок прядь ярко-розовых волос показалась мановением чуда и символом (??) надежды. Саша и Вася направились спокойным шагом по улице, Звездкин даже натянул капюшон, они надеялись непримечательно нырнуть в какой-то переулок прежде, чем прибудут товарищи того полицейского.       Вокруг было тихо, юноши уже почти дошли до поворота, куда метили взглядом, как вдруг сзади на них навалились служащие. Все затихло.       Проснувшийся Вася испытывал весьма странное чувство, первым вопросом конкретно вслух стал "Где Саша?". Бетонные обшарпанные стены внезапно сомкнулись словно на шее Звездкина, а не вокруг. Он приподнялся и сел к стене, потирая до сих пор закрытые глаза, и пытаясь рукой отыскать очки. — Вася? — послышался голос Беличенко. — Как ты? — видимо, он только проснулся. — Я... В порядке, — наконец нашёл очки Звёздкин. — Как мы тут оказались? — Мы шли по улице, но не успели зайти в переулок. — вспомнил Саша, поднимаясь к окну, чтобы прикинуть, сколько сейчас времени.       Вместо полосы зарева на горизонте уже поднималось солнце, с улицы тянуло прохладой и все той же сыростью, пахло свободой. Кажется, прошло не так много времени. За стеной слышался говор, монотонный и безэмоциональный. Беличенко сел рядом с Васей и откинул голову назад, уйдя в мысли.       Звездкину не приходило в голову совершенно ничего ободряющего, он только погружался в раздумья о том, на что он потратил жизнь, если сейчас конечные эпизоды напористо дышат в спину. Он в стыдобе перед самим собой опустил лицо и едва сдержался от того, чтобы сказать что-то обозленное. Что произошло за эти 19 лет в жизни Васи, чтобы ему жалеть сейчас? Он только прятался и бегал, бегал и прятался, игрался с опасностью и снова бежал, теряя места, даты и лица, посвящаясь целиком и полностью лишь тому, чтобы остаться в живых, хотя это и не имело смысла. Возможно, он бы встретил обычную, с которой было бы хорошо, а стал ли бы он счастлив, если теперь пришлось бы бежать с ней, постоянно опасаясь не только за себя? Это даже хуже. Следующий вопрос Звёздкина к самому себе: зачем он юлил и скрывался, бегал и играл, смеясь в шаге от смерти? Неужели только чтобы посмеяться, чтобы скрасить будни? Почему не остался где-то, не нашёл дом, близких, хотя бы подобие такого? Сейчас Вася не мог себя понять.       Саша почти задыхался чувством незавершенности, пониманием того, что возможно осталась жалкая минута, а он даже не знает, что ему будет досадно оставить. Вспомнит ли он Васю, будет ли видеть его врагом или другом? Кто они друг другу теперь? Солнце целовало и пронзало городской силуэт и Беличенко ощущал теплоту его лучей на лице, сравнимую с последними прикосновениями кого-то (??) дорогого. Звуки оживающего города были похожи на гимн поражения юноши. Сегодня его мечты станут ничем, жалким воспоминанием. Если, конечно, будет, кому вспоминать. Единственное, о чем он пожалеет - Звёздкин. Он больше не сможет ощущать его, а может, и видеть. Всё может исчезнуть, как детское воспоминание во взрослеющем сереющем разуме. Если это правда конец, он должен же быть достойным?       Саша посмотрел на Васю и, дождавшись, когда тот поднимет взгляд, неожиданно даже для самого себя, поцеловал парня. Наверное, ему больше не доведется подобное, так почему нет? Теплые губы Васи весьма умело, но нерешительно отвечали Беличенко. Сейчас внутри всё сжалось от чувства счастья в смеси с волнением, которое набрасывалось и мертвой хваткой держалось внутри. Но такое красивое. Отпустить сейчас друг друга было равносильно тому, чтобы отпустить все, что они имеют. Это был последний аккорд, после которого только забытье. И сейчас не тот случай, когда признаешь окончание последовательности. Шаги за стеной напоминали метроном, только вот, звучали все ближе. Хотя до тех пор, пока они рядом, даже плевать. Сердце бешено стучало, словно хотело промотать всю жизнь, руки юношей произвольно сплетались, губы впивались друг в друга.       Скрип двери прервал молодых людей, Вася даже вздрогнул при виде вошедших. Он понял: он будет жалеть, что не увидит Сашу. Парень почти и не заметил, как его руки оказались скручены, а очки упали перед Сашей, который попытался сопротивляться тому, что происходит, но и сам оказался крепко ухвачен солдатами. В попытках кричать он лишь повторял имя Звёздкина так, словно это что-то изменит. Сам же он лишь настойчиво пытался вырваться, будто бы есть куда бежать. Снова бежать. Страх, сковавший теперь тело Беличенко, позволил ему лишь смотреть на то, как Вася уже никогда не станет взрослым, никогда не станет безупречным, уже никем не станет. У бетонной стены тощее тело с зеленой головой лишь протестующе подергивалось, пока Саша даже не пытался что-то изменить, испуганно смотря и ненавидя всё то, что происходит.       "Увидимся там, где нет темноты", прочитал на губах Васи Беличенко за долю секуды до оглушительного выстрела, пронзившего рассветную тишину. По посеревшей футболке выступило ярко-красное пятно, а тело юноши лишь безобразно лежало на все том же бетоне, холодном и бесчувственном. Его губы уже не дрогнут в улыбке, его глаза не прищурятся от солнца, волосы не лягут беспорядочно на ветру, он больше не согласится на глупую затею и больше никому не подарит что-то важное. Неужели человек так просто исчезает? Неужели от него останется только блеклое, как пасмурное небо, воспоминание и кровь на бетоне? Почему он должен был пропасть именно так, именно пропасть, среди непроизнесенных имен и быстро подписанных бумаг. Как обыденность. Почему он встретился тогда Саше, зачем, к чему это привело? На одну звезду на небе стало меньше, и теперь этой звездочкой для спрятанных по подъездам и разрушенным домам должна стать та маленькая, но смелая Алиса.       Все эти мысли быстро пронеслись в голове Александра в тот момент, когда по телу пронесся электрический заряд, а по сосудам разлетелся "медикамент". Последним, и самым ярким моментом стали губы Звездкина. Беличенко улыбнулся в самый последний момент, прежде чем потерять все это.       И больше ничего.