нас больше н е т.

антон зажимает худощавые пальцы между коленей и ежится; в их квартире чертовски холодно, хотя отопление вроде как дали полторы недели назад. антон думает, что это все арсений виноват, от него весь этот гребаный холод идет, от него у антона на душе холодно. шастун вспоминает, как они в начале сентября спали без одеял, хотя все вокруг уже ныли, как холодно, и как они ждут этого дурацкого отопления, а антону с поповым тепло было — вокруг них тепло было. арсений не может в глаза ему смотреть, стыдно-стыдно-стыдно. его голубые глаза больше не горят, и улыбается он уже не так. антон все заметил, — не слепой — не хотел лишь осознавать. арсений его больше не любит. попов встаёт и, гремя чайником, наливает воду. ставит на плиту, пару раз чиркает спичкой дрожащими руками, от чего она ломается, и арсению приходится брать еще одну. на кухне пахнет сгоревшим, попов кладет два пакетика гринфилд самма букет — а раньше был один на двоих — по одному на чашку. на кухне пахнет сгоревшим, антон знает, это лишь из-за спичек, но ему слишком сильно хочется думать, что так пахнут их сгоревшие чувства. их, да? у шастуна все еще сердце бьется из-за арсения, ради арсения, об арсении. ритм словно выстукивает его имя. арсений арсений арсений он вспоминает как попов восторженно смотрел на балтийское море и повторял, что оказывается даже не представлял, что оно такое. у антона в голове было лишь «как можно не знать о море, когда оно в твоих глазах?» арсений тогда крепко сжимал ладонь шастуна, чуть не грохнулся в воду, и тогда они много-много смеялись от чего под конец дня у них болели щеки. попов кутался в огромные толстовки шастуна и постоянно сплетал их пальцы, не желая отпускать, смотрел на антона каждые пару минут, и в глазах такая нежность, что антон мечтал, чтобы это никогда не заканчивалось. закончилось. сейчас арсений все так же стоит, оперевшись на тумбу, смотрит в окно, а шастуну даже кричать не хочется. когда-то арсений только на него смотрел, взгляда оторвать не мог, и неважно, что там вокруг, а сейчас якобы увлеченно глядит на серый горизонт, на тяжелые и совсем не красивые облака, на голые ветви — лишь бы не на антона. чайник противно свистит, и арсений поспешно выключает конфорку, хватает темно-синее старое полотенце — шастун помнит, сложить вчетверо, чтобы не обжечься! — и разливает кипяток по кружкам. на кухне пахнет дурацким химозным запахом малины, который раньше был так любим. просыпаешься — а тебе в нос кружка с этим малиновым запахом, болеешь — пьешь по четыре пакетика в день на одного, да еще и малиновым вареньем заедаешь. тяжело все-таки жить с арсением. было. арсений подливает им обоим холодной воды, и ставит одну кружку перед антоном. шастун смотрит на руки, которых так часто касался, на красную нить, что все еще не порвалась и не может поверить, это что, правда больше не его? они сидят так около четырех минут — антон правда старается считать, но мысли путаются, после четверки идет семерка, после девятки тройка, а после арсения? что будет, когда от тебя уйдет весь смысл? антону правда не хочется узнавать. — слушай, нам… — арсений потирает висок пальцами и морщится, словно собирается содрать пластырь. — нам нужно поговорить, антон. да именно так. «нам нужно поговорить, антон». у шастуна сердце начинает биться чаще, а в голове набатом «нам нужно поговорить, антон». больше не тоша. теперь антон. шастун впервые так сильно ненавидит собственное имя. антон думает, что это так дебильно и тупо, и вообще по-арсеньевски. они оба сидят тут словно на иголках, и попов начинает разговор с того, что им нужно поговорить! естественно им нужно, блять, поговорить, если они вместе не живут, а соседствуют, если они уже больше не они, лишь он и он. — да, — антон пытается собраться и сделать вид, что разговор об этом всем — именно то, что ему сейчас нужно. не улыбка арсения, горящие глаза и губы, шепчущие «я люблю тебя». разговор, антон. — да, нам определенно точно нужно поговорить. попов опускает взгляд на свои руки, от чего его челка падает на лоб. шастуну хочется встать, откинуть волосы и поцеловать арсения. нет. антон проводит рукой по своим волосам. арсений резко поднимает голову, сталкиваясь взглядом с антоном. шастуну не хочется думать, что это впервые за весь сегодняшний (да и вчерашний, наверное?) день, что арсений не осмеливается смотреть ему в глаза уже так давно, что шаст не может вспомнить. попов отводит взгляд и смотрит на свои любимые голые ветки. — я думаю, что — арсений перебегает взглядом от окна до растений на подоконнике, а потом прикрывает глаза. спустя пару секунд совершенно спокойно открывает их и ровно произносит: — что нам нужно расстаться. антона словно бьют под дых. знаете то чувство, когда ты знаешь, что сейчас, да, именно сейчас, это самое произойдет, и ты говоришь себе «я готов», а на самом деле нет, господи, нет, не готов, да и вряд ли когда-то будешь. вот и антон не готов. расстаться звучит так неправильно, так странно, словно такого слова в великом могучем русском языке и нет вовсе. гадкое, отвратительное, как гороховая каша, которую арсений обожает. рас-стать-ся, даже по слогам делится неравномерно, неправильно. шастун думает, что это дурацкое слово — расстаться — теперь его самое нелюбимое. после своего имени конечно же. антону хочется морщиться, словно с него сдирают чертов пластырь, хотя, наверное, он этим самым пластырем и является. он сжимает кружку до побелевших костяшек, а потом думает, что, наверное, так себя лишь выдает и опять зажимает дрожащие руки между коленей. — хорошо. — выдавливает из себя шастун. нихуя, блять, не хорошо. в груди так пусто стало, словно ничего не осталось. ни сердца, ни-че-го. — ты, наверное, уже давно все понял, да? я… у меня нет никого сейчас, да и не было раньше. я правда любил тебя, шаст. — попов устало потирает переносицу. — больше чем кого-либо в своей жизни. просто, — он замолкает на пару секунд, обдумывая свои слова. — постоянство не совсем моя фишка. да ты заметил, наверное, уже. антон все еще пытается вспомнить как правильно дышать, он думает об этих идиотских этапах дыхания, что тылдычила им биологичка в восьмом классе. он пытается не думать о словах арсения, которые словно когти царапают грудную клетку изнутри. это ни черта не помогает, попов, ты опять говоришь не то. скажи, что не любил никогда, что изменял постоянно или использовал, не будь таким, черт возьми, святым, чтобы любить тебя было не так просто. — да, я понимаю. — шастун кажется даже не задумывается, прежде чем сказать. говорит потому что по-другому и нельзя. других вариантов нет. — и я тоже чувствую это, арс. чувства, их словно — он задумчиво мычит. — нет. — все в порядке, да? — арсений улыбается и, кажется, даже как-то распрямляется. смотрит на антона прямо, а шастуну хочется лишь спрятаться и сказать, что нет, не в порядке ничего, арсений. — ага. — я съеду скоро, не парься. и плату за этот месяц я отдал уже. — классно, спасибо. — антон смотрит в одну точку на полу, пытаясь вспомнить какие причины остались, чтобы жить. шастун думает, что через две недели у них гребаные гастроли, и, наверное, он просто не выдержит. не выдержит видеть это дурацкое лицо арсения, дурацкую улыбку арсения, дурацкого арсения. эти его шутки несмешные, с которых антону по-дебильному улыбаться хочется, словно рефлекс врожденный; сторис, на которых арсений светится; каламбурчики и хэштэги, которые неустанно генерирует голова попова; все это не-вы-но-си-мо. улыбаться зрительскому залу и делать вид, что все в порядке; продолжать играть, что на сцене, что в жизни, хотя шастун пиздецки отвратительный актер; продолжать жить так, словно ничего и не случилось, хотя в груди пустота и кажется, что сердце не бьется, а давно гниет, разорванное; все это не-вы-но-си-мо. сидеть сейчас в одной комнате с арсением и считать секунды, пока тот уйдет не-вы-но-си-мо. арсений поднимается с места, моет свою кружку и, кинув взгляд на шастуна, выходит из комнаты. шастун думает, что круто было бы, если бы он такой же легкой походкой съебался и с сердца, забрав свои шмотки, чтобы не ныло где-то там под ребрами, чтобы дышалось легче, а не сдавливало грудную клетку, как в десятом классе, когда антон ребро сломал. через полминуты он выходит из квартиры. через полтора дня он уходит насовсем.