цокольный

вот мой ноль. жизнь на цокольном — чуть подвальна. здравствуй, новое утро в старинной шестиэтажке. пусть ты будешь прохладным, слегка банальным: я пойду на работу привычно писать бумажки, проливая на свитер кофе. из дрёмы в явь. „шаровая” в окне весны достигает вплавь. тёплым вечером вновь зашумят соседи (через тонкие стены я вижу все жизни дома): на пол грохнет цветочный горшок медведин, и затянет аркадьевич с детства мотив знакомый под ворчание эли: «чай-то давно остыл». кто-то пел, кто-то пил. а кто-то не сбавил пыл. вот я мыслями вверх, на чердак-заброшку: там стихами чихает кудрявый наш саша-„пушкин”; он влюблён, и ведь это не понарошку! наяву будто вижу я анины медь-веснушки... я спускаюсь на лифте. аня зубрит фрактал. звёзды ларина светят ярко, на весь квартал. чётче всех звучит истина двух историй, двух друзей (или кто они там? не решили вроде). у меня — занимательный круг теорий, так забавно гуляющих птицами на свободе!.. макс — как книга и кактус. крош — как комок любви. между ними контекст. условность. и c’est la vie. родион на шестом слышит отто герца. тот за стенкой картонной незыблемо тонет в прошлом. как предательски сильно стучится сердце — знает только сам лосев. он в пропасть чужую сброшен. больно. в мыслях у ленца — лётчик, который сбит. герцу грезится космос. дом. астроном не спит. во дворе кавардак — «успокойте стешу!» йох хохочет; юрец как всегда улыбнётся взглядом, непоседу-девчонку, вздохнув, утешит: «далеко-далеко, но внезапно так близко, рядом». телефон на коленях. робби — уютный свет. до полуночи с ним «прощай» да и вновь «привет». ...их сердца горячей раскалённой лавы, они чувствуют — любят! — друг друга и „шаровую”, пусть и разные вкусы, манеры, нравы. благодарною быть за сам факт, что они существуют — вот нужда. это цоколь. холод и пять утра. мой подвал продувают северные ветра.