Неудача и солнечный свет

      Айзава был из людей, что плывут по течению. В этом не было ничего зазорного и даже необычного: миллионы отдавали себя на волю судьбы и наслаждались жизнью. Но, как постоянно твердило общество, есть обычные люди, гражданские, а есть герои, которые словно находятся в отдельном мире, где работают свои правила.       Разумеется, законы писаны для всех, но в среде, где бурлил адреналин, опасность и кровь, подобное спокойствие, — безынициативность, как шептали злые языки, — было необычным. Будь это любая другая сфера, кроме полевой работы, Айзава остался бы незаметен и никто про него и не знал бы, но…       К людям, плывущим по течению, может прилипнуть что угодно. Шота Айзава всю свою жизнь путешествует бок о бок с неудачей.       Скептик сказал бы, что напротив: он герой, постоянно сражается и все еще жив. Имеет престижную работу, не подыхает от голода в канаве. Но когда дело касается маленьких, почти незаметных для других моментов, все идет наперекосяк. Развяжется шнурок. Сломается кофемашина, а магазин с техникой окажется закрыт. Отношения оборвутся по идиотской, не зависящей от него причине: может, смерть, может, истинная половинка.       И все они, как одна, виновато улыбаясь, говорят «Просто не повезло» и потирают метку за запястье.       Может, причина его неудач в этой метке. Может, в нем самом. Айзава не задумывается, он просто плывет по течению.       Ночная смена, изматывающие часы в засаде. Холодный воздух, ломота в суставах. Глаза, не перестающие болеть. Преступник, пойманный едва ли к рассвету. Пару часов сна. Уроки в ЮЭЙ. Сон в перерывах. Какая-то проблема с 1-А классом. Работа, еще немного сна. Алкоголь с коллегами после работы.       Неплохая жизнь, не худшая.       Шота поднимает голову, всматривается в расплывающиеся уличные огни, на парочек, которые гуляют по аллеям, и признается сам себе.       Он неплохо выживает, но его жизнь очень-очень-очень изматывающая.       Он родился с таким квирком — пошел в школу героев. Дал другу назвать себя. Пошел на скрытые миссии, как все и ожидали. Течение, отсутствие выбора должно было даровать облегчение, но иногда, очень редко, на него накатывало ощущение, что он заперт в ловушке. Словно идет по длинному коридору, который с каждым годом становится все уже. Это чувство накатывает каждый раз, когда он смотрит на свое запястье.       Ничего.       Абсолютно чистое запястье, ничего удивительного, ведь имя появляется только после встречи с соулмейтом, но неприятное чувство раз за разом накрывает Айзаву, едва он задумывается, что где-то есть человек, который ему предназначен.       Его это грызет, потому что он не имеет никакого контроля даже над этой частью своей жизни, и ему следует вновь отдаться судьбе? Перебор.       А еще… он не мог поверить. Ведь просто невозможно, что кому-то нужен такой скучный человек, как он. Кошатник-затворник, исчезающий в ночи. Вечно занятой и уставший. Вряд ли такое понадобится обычному человеку. И вряд ли это будут здоровые отношения. А раз так… нужны ли они вовсе?       Шоте Айзаве очень-очень-очень не везет.       Многие описывали свою встречу с соулмейтом как паршивую романтическую комедию, кто-то ругался, что ему предназначен мудак или даже злодей, а кто-то спустя годы продолжал рыдать над могилами тех, кто родились не в то время или умерли слишком рано. Разумеется, у Айзавы, заурядного и в то же время необычного, не могло быть все так просто.       Эта встреча была как тот узкий бесконечный коридор… который вдруг расширился, стал светлым, ярким и теплым, словно луч солнца посреди холодной пасмурной зимы. И это было настолько неожиданно, эмоции настолько поглощали, что, дотронувшись до запястья и увидев там метку, Айзава почувствовал ни с чем не сравнимый… ужас.       Ему стало страшно. Впервые. Почти до истерики, до дрожи и горячих слез.       Ощущение тепла ушло, едва он отпустил маленькую ладонь, и на его место пришло опустошение. Отвращение. Неверие. Смирение и горечь от того, что не так с его сраной удачей.       Ее спасли из логова злодеев. Беловолосая, хрупкая и в то же время очень сильная. Эри, храбрая малышка Эри вцепилась в него и заплакала.       Ей было шесть. И он полюбил ее так сильно, насколько возненавидел себя.       Тук-тук — стук маленьких башмаков разносится по старому паркету. Закрытые помещения ЮЭЙ покрыты пылью, и беловолосая голова сливается с серым слоем на столах и шкафах. Эри пристроилась за партой, только рог торчал из-за нее и рушил всю маскировку. Но если убрать эту деталь…       Горький угол в сердце, Айзава сдерживает ругательство. Девочка умела прятаться. Сколько лет пройдет, прежде чем она начнет доверять людям и не выискивать самое безопасное место в комнате?       Он не знает, потому что ничего не знает о детях. И в тоже время слишком хорошо знает себя. Эта привычка вечно искать, тихориться, проверять повороты на опасность, ступать осторожно и четко — только он это выучил тренировками, а Эри — выживанием. И вновь ощущение теплого солнечного луча от осознания: она понимает его. Может, не словами, не поступками, но она знает, почему он такой, какой он есть. И счастливо улыбается, когда он находит ее и аккуратно встряхивает.       — Ты собрала всю пыль, которую только смогла найти? — ворчит он.       Эри смеется и тыкает в него пальчиком.       — А сам, а сам!       И тут он вспоминает, что на нем рабочий черный костюм, превратившийся уже в серый, и смеется в ответ. Протягивает руку:       — Идем домой.       Они идут по корпусу, он замечает уже ставшие привычными скрытые усмешки и добрые смешки. Угрюмый герой завел дочурку — разумеется, об этом все знают, но Айзава держит язык за зубами и косится на скрытые запястья. Люди думают, что он перебинтовал руки, чтобы помочь девочке, и он не спешит их переубеждать.       Кто знает, как они отреагируют тогда.       В одном они правы — Айзава понятия не имеет, как воспитывать детей. А уж тем более тех, которые назначены судьбой.       Осознание ударяет неожиданно.       Эри семь, он стирает одежду, придирчиво проверяет бирки и заботливо перебинтовывает руки. Большую часть времени она по-прежнему проводит в больнице, но с каждым днем ей все лучше. Врачи дают хорошие прогнозы, кроме школьного фестиваля Эри выбирается в маленький парк аттракционов на отшибе, а однажды он поднимает ее на вершину школы, показывая ночные огни города, и от искреннего восхищения в ее глазах щемит сердце.       Тогда его ударяет осознание, легко, но пронзительно: он одинок. Айзава стоит на краю небоскреба, смотрит на мельтешение машин, людей… и чувствует дикую удушающую тоску.       Он любит этот вид. Он любит спокойствие, тишину, какое-то постоянство в своей работе… но часть его вместо радости чувствует тошноту. Он не знает, что это. Он боится предположить, но чувство не ослабевает.       Дело в метке? Эри? В том, что он слишком размяк?       Или же, как говорят некоторые, он настолько отдалился от людей, что заставил себя поверить: так и надо. Такой жизнь и должна быть. Плыть по течению, сражаться с неудачей, выживать, плыть дальше… а ради чего?       Он хочет перемен? Или же напротив?       У него раскалывается голова.       Он на автомате ловит преступника, заходит в квартиру и отрубается, едва голова касается подушки.       Ему снится солнечный свет. Обжигающе теплый, что еще вот-вот, и он сгорит заживо.       Просыпаясь от прикосновения, Айзава не сразу понимает, что руки Эри холодные, а он сам задыхается, сидя на полу и дрожащими руками стирая пот с лица. Ему снился кошмар, и, он не помнит, а чувствует — кошмар реалистичный и бьющий так больно, как возможно.       Содержание кошмара он вспоминает спустя всего два дня, когда директор, собрав всех в учительской, с улыбкой говорит:       — Эри нужна семья.       Одиночество затопляет его.       Осознание похоже на ножевую рану. На шрам, который болит и никогда не перестанет болеть, напоминающий о себе в самые неожиданные моменты. Но боль — не худшее. Куда крепче в него вцепилась самоненависть, вина, злость и ворох других чувств, которые с осуждением повторяют: «Почему ты не понял это раньше? Почему не задумался? Почему игнорировал?»       Айзава не помнит, как проходит обсуждение. Он смотрит сквозь стену, приказывает себе дышать, и отгоняет панику от болезненного неизменного факта: она уйдет. Маленькой девочке нужна семья, а он что? Он просто учитель, который присматривает за пострадавшей. Не отец. Даже не друг. А просто какое-то извращенное совпадение, которое в любом случае не дает ему никаких прав. Да и что он может сделать? Разбинтовать руку и сказать, что без нее он сдохнет? Мало того, что на него тут же посыпется дерьмо и клеймо педофила, так Эри, бедная Эри, ее ведь это заденет сильнее всего. Ей нужна семья, стабильная, надежная. Не одинокий кошатник, который спит три часа в день и не знает ничего о детях. С ним ее жизнь ничем не будет отличаться от прошлой с тем психованным ублюдком. Да и какая гарантия, что он сам не спятит? Герои должны прежде всего заботится о себе, чтобы спасать других. Но пока он только тонет, и не понятно, куда, и как это остановить.       Мысли перемешиваются, путаются, вызывают бессилие, а оттого — бешенство.       Он идет в тренировочный бункер, запирает его, а потом кричит, раздирая кожу на руках.       Айзава ненавидит себя. Свою сраную неудачу, которая зачем-то свела его с той, с кем невозможно быть вместе, повязала красной петлей на шее и теперь затягивала все туже и туже.       Он ходит по краю. С одной стороны теплый свет, который наполняет его жизнь смыслом, с другой — прыжок в пропасть, лишь бы эта боль прекратилась.       Возможно, ему стоит плыть по течению. Отпустить девочку, а потом проживать свою жизнь, как раньше, пока кто-то из злодеев не пустит пулю в лоб. Или он сам.       Он почти смиряется. Хмуро кивает, невидяще просматривает кандидатуры, отмахивается от разговоров о самочувствии и выходит из кабинета. Они все идут поговорить с Эри, и от ее счастливой улыбки сердце разбивается на тысячи осколков.       А потом приходит еще одно осознание. Но не темное и жалящее, а как то, первое, а пугающе светлое и ошеломляющее. Он уже разворачивается, как вдруг чувствует маленькую ладонь, которая вцепилась в его руку, так крепко, что, даже зная, что происходит, он оборачивается.       И до него доходит. Она вцепилась в него. Именно в него, как и в тот раз, когда ее принесли из логова злодеев. Не в Мирио, не в Мидорию, а в какого-то стремного незнакомого мужчину, а это означало…       Он посмотрел ей в глаза и увидел то же выражение, что ловил по утрам в зеркале. Она знает. Как и с привычками, как с вылазками на крышу: совершенно невозможно, но она его знает, и привязалась к нему так же сильно, как и он сам.       Они оба шли по краю. Но в эту секунду что-то в нем вспыхнуло, и у Айзавы появилась абсолютно четкая цель, которую он определил для себя давным давно.       Они идут по краю. И он не даст ей упасть.       Неудача следует по пятам. Каждый раз, едва он думает — вот оно, это все исправит, все идет наперекосяк.       Айзава сидит на краю стадиона, следит за тренирующимися детьми, готовится если что перехватить обломки здания или заигравшегося подростка, который не может контролировать собственную силу. Но это не первая и не десятая такая тренировка, и взгляд выхватывает Мидорию из толпы совсем по иной причине.       Он следит за тем, как усердно ученик повторяет движения, как искрится квирк и горят глаза будущего героя, следит снова и снова, пока голова не начинает болеть. Почти идеальный: заботливый, невысокомерный, готовый сражаться до последнего вздоха, но… в этом и проблема. Олмайт может считать их за идиотов, но Айзава видит этот бушующий потенциал, направленный на единственную цель — справедливость, защита, Герой Номер Один. Именно Мидория спас Эри, именно он рискнул всем, чтобы выиграть, но будь Айзава проклят, если доверит ему ребенка еще раз.       Изуку Мидории шестнадцать, и он сильно, опасно сильно походит на Олмайта в его юные годы. Сильный? Да. Умный? Разумеется. Наивный? Не то слово.       Практически никто из учеников не думает о таком, не предполагает или отрицает, словно геройское звание спасает от каждодневных человеческих проблем, а именно — стресса. Айзава не ставит под сомнения способности, но вода точит камень, и он все еще помнит дни, когда после адской недели ненавидел все, кричал, захлебываясь слезами, уезжал на неделю далеко-далеко, пытаясь заглушить вопли убитых в шуме ветра и боли. Может, дело в его неудаче, но Айзава все еще рядовой герой. Не Символ Мира, который должен блистать на вершине, не показывая страха или горечи, копя эмоции, пока они буквально не выжгут его изнутри. С этой точки зрения Эндевор был превосходным героем новой эпохи, но если смотреть в будущее…       Мальчик может сломаться. Умереть. Победить и воссиять. Что угодно, кроме «заботиться о маленькой девочке ценой всего». Даже если предположить, если взять идеальные условия, где он сможет привязать Эри к ее спасителю… Мидория — подросток. Он вкладывает все силы в решение проблемы, видит, что она ненадолго отступила и идет дальше. И, Айзава понял за долгие месяцы, дети так не работают.       Так что, каким бы очевидным ни был вариант скинуть заботу о малышке на подростка, он не может так поступить. И, тяжело вздыхает Айзава, потирая переносицу, может, дело не в Мидории.       Мысль, мимолетная мысль, засевшая у него в голове с того вечера, была очевидной и гениально простой: девочка привязалась к нему, а значит, надо привязать ее к кому-нибудь другому. Хороший план, просто замечательный. Почти невозможный, потому что всех ответственных взрослых (в том числе и кандидатов на «семью») девочка обходила по широкой дуге, а те, что вызывали ее доверие… м-да.       Конечно, есть еще Мирио: уравновешенный, мастерски владеющий квирком, знающий цену безопасности и умеющий общаться со раненными и напуганными — идеальный старший брат. Он точно не будет лезть в жерло вулкана с такой ответственностью и окружит Эри заботой. То, что надо. Хороший опекун… и впоследствии не самый лучший герой. Квирк мальчика еще не вернулся, и он ведет себя как всегда, но Айзава был учителем слишком долго и видит.       Каждая секунда бездействия подкрепляет ощущение беспомощности и медленно точит, подобно текучей воде. Мирио не из тех, что плывут по течению, а редкий экземпляр в современном обществе — подросток, взращенный выживанием и выжиманием из себя всего возможного потенциала. Оставь его на месте, запрети двигаться, и он тихо увянет. Или взорвется. Все возможно.       Айзава трет переносицу пальцами, устало смотрит на разгромленную арену, переводит взгляд на часы и хмыкает: он не заметил, как прошел урок. Давненько он не уходил в себя настолько, чтобы перестать воспринимать реальность. Хотя что там было воспринимать: размышления не сделали пилюлю слаще, и вопрос семьи для Эри петлей висел на шее.       Может, помочь петле затянуться, — возникает мысль и тут же улетучивается с выдыхаемым сигаретным дымом. Урочное время, Айзава сидит на заднем крыльце школы, маленьком уединенном дворике, и курит-курит-курит, не обращая внимания, что сигаретный дым подбирается к окнам классов. Плевать. На все плевать. Если ему повезет, что уже смешно, коллеги и ученики проигнорируют прогул собственного урока, но при любом раскладе даже самый большой тугодум поймет, что с ним что-то не так, и вызовется на «разговор по душам». Айзава, разумеется, отмахнется, чем заработает себе вычитку от директора, а потом и увольнение. Депрессивный расклад, но стоит ли себя обманывать? Айзава нет да нет подумывал пустить себе пулю в лоб, это вполне может помочь.       И головная боль утихнет, и Эри освободится от навязанного судьбой соулмейта. Он читает новости и знает, что многие так и поступают. Либо же сразу дистанцируются от ребенка, чтобы не допустить привязанности. Ага, будто ему могло так повезти.       Он думает-думает-думает, курит как не в себя, голова раскалывается, а от воя одиночества спасает только боль.       Айзава радуется, что бинты у него качественные и плотные. И Эри, бегущая навстречу в протянутые руки, не знает об испещривших их шрамах.       Сотриголова мелькает в чартах по количеству пойманных злодеев. Отпуск от учительской деятельности хорошо сказывается на карьере. Коллеги поражаются, как он ухитряется раз за разом не получить ни единого ранения, а Айзава кисло улыбается в ответ. Ох, если бы они знали.       Он бережется как никогда, параноидально убеждается, что не повредил руки, заводит огромную домашнюю аптечку и раз за разом покрывает бинтами все свидетельства, что мир сошел с ума. Если хоть кто-то увидит эти шрамы, эту метку, то разговоры тут же свернут в другое русло.       Но эти мысли уже так надоели, что Айзава пытается не думать, совсем. Если он застрял в этом круге, где любой выбор плох, где для Эри нет места, а он сам сходит с ума…       Они идут по краю. Он не даст ей упасть, но для этого придется чем-то пожертвовать. Либо своей жизнью, либо вновь здоровьем Эри, потому что Айзава начинает срываться, становясь все больше похожим на её «отца». Это гадко, невероятно больно, но в то же время успокаивающе. К боли можно привыкнуть. К чешущимся запястьям. К косым взглядам и собственному отвращению. К прожигающей ненависти, которая растет вместе с любовью, от которой он не может отказаться.       Течение несет его по кругу, как водоворот, бушующий, но никуда не приводящий. Айзава тонет в эмоциях, одиночестве, в предназначении и собственной неудаче.       Не везет ему и в этот раз. Однажды, в один из дней, когда он с улыбкой потрепал Эри по голове и отлучился в ванную. Он смотрит, как кровь сливается в раковину, вдыхает дарующую облегчение боль, и смотрит-смотрит-смотрит в свои красные больные глаза.       И как Эри смотрит в них? Как не боится? Почему? Как? Что не так с соулмейтами, раз из всех людей девочке досталось такое. Ей бы подошел кто-то другой, совсем дру-       Айзава пораженно замирает. А если… Боже. Он вспоминает старую статью о том, что редко, очень редко, рождаются люди, на запястье чьих соулмейтов написано чужое имя. Люди, заклеймленные на безответную несчастливую любовь. У которых неудача просочилась в вены и повлияла на судьбу.       Руки дрожат. Лезвие выпадает из рук, со звоном падает в раковину. Айзава дышит, быстро и тяжело, адреналин заставляет сердце биться чаще.       Он не может поверить, что не догадался раньше. Да, он менял ей бинты, но на запястье, где кожа была особенно тонкой, находится плотная повязка, а значит… он ни разу не видел имени на руке Эри. А «человек-неудача» описывает его самого слишком даже хорошо.       Может ли быть?.. Это была статья, слух, наверняка выдумка… но мир разнообразен, и среди «пустых» и «меченных» должны попадаться и паршивые семена.       Мысли вертятся, быстро. Круговорот, смерч осознаний, которые ломают и без того хрупкую систему мира.       Айзава не задается вопросом, за что ему такое, неважно. А вот Эри… неужели все это время он держал ее при себе, боялся наложить на себя руки, причинив тем боль, не душевную, а ту самую, что знают лишь соулмейты. Бегал как белка в колесе в панике, когда на деле… он даже не знает, есть ли у нее имя на запястье.       Неужели все это время он убеждал себя?.. Боялся остаться один? Желал, чтобы к нему был привязан такой чистый лучик света? Или же он придумал себе это понимание с полуслова?.. Или вообще все? Или… Или…       Голова кружится, воздуха не хватает.       Он хватается за бортики раковины, чтобы не упасть, и видит отблеск крови на металле. И в ужасе понимает: Эри может это увидеть. Надо убрать, выкинуть, надо…       Айзава был из людей, что плывут по течению. И единственный раз, когда он решил воспротивится, ему банально не повезло.       Дверь открылась, обеспокоенное лицо Эри показалось в проеме, и рука Айзавы, поднимающая лезвие, дрогнула и дернулась.       Порез вышел слишком глубоким.       Происходящее похоже на сон. Не на хороший сон и даже не на кошмар, а на ту часть, ту серую дымку, которую никак не можешь вспомнить при пробуждении: вроде было что-то важное, но разум стер это быстрее, чем удалось поймать.       Так чувствует себя Айзава, смотря на перебинтованные руки, больничный халат и не помнящий, как оказался в психиатрической больнице. Он старается. Помнит, как резанул слишком глубоко, как ослабевшее тело стало оседать, а Эри… он не помнит. Его пугает, что он не помнит.       Девочка навещает его, что-то говорит, но как тот же сон, он вылавливает лишь куски. Как тот же безумный сон пытается понять смысл ее улыбки, ее присутствия, ее… да просто ее. Что произошло? Почему она здесь? Почему он здесь? Почему стены настолько белые, что он не разбирает, проваливается ли в них или пуховую подушку.       Айзава слишком устал, чтобы думать. В голове прекрасно пусто впервые за долгое время, он не беспокоится, не мечется в безвыходной ситуации, даже не вспоминает про метку на своей руке, когда санитары перебинтовывают запястье. Он истощен. Он борется с призраками в собственной голове и неосознанно тянется к теплому свету, который источает мягкая печальная улыбка Эри.       Кажется, проходит всего неделя, большую часть которой он спит, словно не смыкал глаз годами. Кажется, его рвутся навестить ученики, но Олмайт следит, чтобы никого постороннего в палате не было. Кроме Эри. Айзаве интересно, как давно Олмайт все понял. И наверняка ждал, когда он сам подойдет для разговора. Наивный.       Течение спокойное — океан после шторма. И все же редкие волны долетают до его ослабленного разума.       Эри, думает он. Вспоминает старые терзания и поворачивает голову. Усталый взгляд падает на стул для посетителей и маленькую девочку на нем.       — Эри, — повторяет он тихо, и, когда она сонно моргает и смотрит на него расфокусированным взглядом, спрашивает: — Почему ты здесь?       Нет, понимает он, не так. Не «почему», а «зачем» беспокоит его куда больше. Она приходит, потому что привязалась к нему и, неважно, как он ранит себя и ее, Эри продолжит оставаться с ним? Хочет узнать о соулмейтах? Приходит, потому что ей сказали? Что?       — Ты болеешь, — просто отвечает девочка, нахмурившись. — Ты смотрел за мой, когда я болела, теперь я смотрю за тобой.       — Эри, — Айзава не может удержать кривой болезненной улыбки, — это не…       — Ты не должен был, — перебивает она, вновь прекрасно понимая, о чем речь. — Папа смотрел, чтобы я была в порядке, а ты… Ты не как папа.       От упоминания ублюдка вскипает кровь, и сознание чуть проясняется. Но вместе со злостью, от простого подтверждения (Эри не думает, что они похожи) становится так легко на душе, что Айзава не выдерживает и смеется. Тихо, некомфортно, чуточку истерично. Но смеется.       Тень покидает лицо Эри, она улыбается в ответ.       — Вот видишь, ты понимаешь.       Очередная волна боли обрушивается на него.       — Ты… — голос Айзавы дрогает. Он делает глубокий вдох и с трудом произносит: — Ты ведь уже знаешь, почему я тебя понимаю, так ведь?       — Потому что ты стараешься, — так же просто и упрямо отвечает Эри, но он видит кулаки и поджатые губы. А значит, она не просто знает, но и явно наслушалась дерьма от окружающих.       — Проклятье, — выдыхает Айзава, сдерживая ругательства. А он ведь так надеялся… Что ж, что сделано, то сделано. А значит, стоит прояснить сразу все вопросы, потому что если он будет держать все эти странные неловкие вопросы в себе… ну, это уже не сработало.       Айзава садится на кровати, поправляет бинты и аккуратно сменяет тему:       — Как твои руки?       — Так же как и твои.       Айзава улавливает нотки раздражения и с удивлением поворачивается. Эри хмурится и показывает ему язык.       — Дядя Олмайт говорит, что мы этим и похожи. Но когда мне было страшно, меня нашел Мидория. Почему ты никого не нашел? У тебя же столько друзей.       О. Айзава чувствует укол вины. Он никогда не думал о ситуации в таком ключе. Эри изо всех сил старалась выбраться, но ей просто не повезло с людьми, которые ее окружали, а он… у него всегда были люди, к которым можно обратится. Может, не самые близкие на свете, но хорошие и понимающие.       Всю жизнь Айзава считал себя неудачником и раздражался от легкомысленности людей, но практически все, к чему он прилагал усилия, сбывалось. Да, было сложно. Да, он учился до полубессознания, но стал героем. Работа тоже была по душе. И чем дольше он об этом думал, то плыви он совсем по течению, то не сделал бы абсолютно ничего…       Он не думает, что раньше смог бы попросить о помощи, он был в слишком большом шоке, чтобы такая мысль даже пришла в голову. Но теперь, если все же поверить в самое лучшее и подумать об идеальном исходе…       Он любит Эри, до одури. Люди так не любят своих партнеров и детей, как он эту храбрую малышку. Ему хочется заботиться о ней, смотреть, как она вырастет, как найдет любовь, как, возможно, у нее самой появится семья. Просто быть рядом.       Соулмейты никогда не были о страсти и безудержных желаниях. Соулмейты были как старые друзья, молча протягивающие кофе с двумя ложками сахара после бессонной ночи. Как морской рассвет, прекрасное понимание, что ты не один, и твои слова услышаны.       Разумеется, были люди, которые считали эту связь пугающей и невозможной — он сам был среди таких до того, как встретил Эри. Это было возможно, но опасность осталась, потому что нежелание отпускать иногда доходило до одержимости и тогда случалось… всякое.       Какое облегчение, что «всякое» произошло с ним, а не с Эри. С нее достаточно. В том числе и его выкрутасов.       — Эри, — он позволяет усталости просочится в голос, — и все же. Скажи, у тебя есть метка?       Девочка усмехается, совсем как он.       — А ты посмотри.       Дрожащими руками он перехватывает ее маленькую руку и медленно, слой за слоем начинает снимать бинты. И когда последняя белая полоса падает на пол, он поднимает голову.       И улыбается. Его неудача оборачивается удачей для нее.       Запястье абсолютно чистое.       Эри свободна. И у нее впереди целая жизнь.       Ночь в городе светится огнями. Ветер на небоскребе сильный, Айзава моргает, пытаясь унять сухость в глазах, и тихо ругается, что забыл очки в школе. Эта ночь обещает быть тихой, и дополнительное оборудование ему ни к чему, но глаза болят, и он едва видит здание перед собой.       Подобные патрули выводят из себя его, и не только.       — Да возьми ты их уже, — раздражено раздается над ухом. Девушка-подросток в теплом черном костюме садится рядом и упрямо протягивает ему глазные капли. Карие глаза полны легкого «ну вот опять» раздражения. — Я не для того тебя лечила, когда ты лежал в крови на полу ванной, чтобы рухнул с высоты из-за пренебрежения к собственному здоровью.       — Они не помогут, — пытается отмахнуться он, но Эри закатывает глаза и впихивает ему ампулу.       — Это моя разработка, так что помогут.       Ясно, вздыхает он. Вот на что она потратила пару бессонных ночей.       — Не жди скидку на уроке из-за того, что помогла мне.       — Будто ты когда бы ее мне сделал.       Точно, полный абсурд. Они знают друг друга слишком хорошо, чтобы сомневаться.       Он смотрит на нее, на ее задорную улыбку, серьезные карие глаза и светлое карэ волос. Он не может поверить, что ей уже четырнадцать.       — Опекуны просили передать, — внезапно переводит тему Эри, — что если ты пропустишь еще один Рождественский ужин, то они урежут мне время на ночные патрули.       — Да? Звучит, как твоя проблема, а не моя.       — Эй, ну перестань! Ты — семья, поэтому, пожалуйста, приди. Вдобавок Арнольд проел мне все уши тем, как хочет увидеть супер-героя.       — Прямо таки супер, — сомневается Айзава, вспоминая маленького серьезного мальчика, ее брата.       Эри показывает ему язык.       — Почти все нынешние трендовые герои едва старше меня, и он их не воспринимает.       — Хороший подход. А кем он считает тебя?       Эри недовольно сопит и, смутившись, буркает:       — Люком Скайвокером.       Айзава поперхивается воздухом.       — Ты же целительница.       — А ты Магистр Йода!       — Туше. Не такой я и старый.       — А вот и старый.       — Эри!       — Но я все равно люблю тебя.       Пока Айзава подбирает слова, она быстро обнимает его, целует щеку и салютует:       — Я домой. Как только надоест мерзнуть, позвони, я принесу тебе плед.       — Я на работе.       — Я тоже.       — Эри, я смотрю за городом.       — А я за тобой. Хватит упрямиться, — она улыбается и закрывает за собой дверь.       Айзава тяжело вздыхает. Подростки. Он думал, что чаша сия его минует, а нет. Хорошо хоть, не он воспитывает ее, хотя один разговор с родителями и судом по поводу разделения прав добавил ему седых волос.       Седых волос в принципе уже много, и станет лишь больше. Он этому не противился, напротив: плыл по течению, слушал себя и доверял предчувствиям.       Он сидел на крыше и вдыхал морозный ночной воздух. И совсем не чувствовал прожигающего одиночества, столько лет преследовавшего его.       Айзава думал, насколько же ему повезло. И иногда, очень редко, что такое везение невозможно, и происходящее очень напоминает сон, тот самый, очень реалистичный, но с местами, которые ты не помнишь, но чувствуешь, что забыл нечто важное. Как тот день, когда порез вышел слишком глубоким.       Он посмотрел на свое запястье. Чистое, без шрамов, вылеченных Эри. С маленьким именем из трех букв посередине.       Безумный, но счастливый сон о теплом солнечном свете.