Не так уж сложно

      Он устал и решительно заебался. Сил нет ни на что, даже сходить в душ — лень. Лень поесть, лень поставить будильник, лень раздеться. И протянуть руку, чтобы взять телефон и ответить на сообщения — тоже лень.       Бакуго переворачивается на живот, обнимает подушку и жмурит глаза. Цветные пятна расползаются под веками, и Кацуки затягивает в этот калейдоскоп. Он очень утомился, и сейчас хочет только одного — уснуть. Желательно навсегда. Потому что шести часов пятидесяти девяти минут ему недостаточно, чтобы набраться сил.       Бакуго лежит, уткнувшись носом в подушку почти час, и с каждой минутой ему всё больше хочется задохнуться. Цветные пятна под веками раздражают, утомляют ещё сильнее. От них болит голова.       Бакуго старается это игнорировать. Чуть заполночь, в голове роятся мысли, а думает Кацуки обо всём — от того, как он всё-таки далёк от Деку, и до того, что, кажется, они действительно неплохой дуэт. Да, определенно неплохой, — признаёт Бакуго, но вслух не произносит. Переворачивается на спину. Мышцы ноют, болезненно так, непривычно.       По ощущениям, словно его руки — блядский конструктор, который собирал не слишком талантливый, не слишком смышлёный ребёнок. Как Деку например. Да, как Деку.       В половине первого ночи боль в висках разрастается, пульсирует, под веками скачут цветные пятна. Но Бакуго удаётся задремать. Коротко, тревожно, совсем не продуктивно. Перед глазами пляшут вспышки, уродливая рука Деку тянется к нему, а в груди разливаются страх и отчаяние. Бакуго не может помочь. Не сегодня. Не сейчас.       Он слышит, как хрустят кости — во сне. Наяву — морщится, поджимает губы. Открывает глаза и рывком садится на постели, когда ему мерещится скрип двери. Взгляд расфокусирован, отголосками сна слышится мерзкий хруст. Назойливые пятна всё ещё беснуются перед глазами.       В его комнате кто-то есть. И Бакуго точно знает — кто это, знает — какое у его гостя выражение лица, знает — сегодня он не вывезет Тодороки.       — Нахер припёрся? — бесцветно бросает Бакуго. Это их давняя традиция — сразу обозначать причину ночного визита двумордого. Потому что тут, как в русской рулетке — никогда не знаешь какой выстрел на поражение. С Тодороки сложно. Сложно угадать его настроение. Сложно вывозить его истерики. Даже трахаться с Тодороки сложно. Но сегодня особенно сложно, потому что Тодороки молчит. Молчит и, верно, ждёт, что Бакуго угадает, о чём он думает. Бакуго не угадает. Бакуго заебался. Бакуго почти похуй.       — Ты оглох, двумордый?! Я, блять, дважды повторять не буду. Что тебе надо? Говори или выметайся нахуй! — Бакуго срывается, грубит, выплескивает весь негатив, всю головную боль. Он не хочет знать, для чего пришёл Тодороки сегодня. Он хочет, чтобы Тодороки или вышел, или лёг рядом. Молча. Обнял бы со спины так трогательно, тихо, крепко, как умеет только Шото. Чтобы без сцен, без истерик, без драмы. Сегодня Бакуго не готов. Но когда двумордый вообще спрашивал Бакуго о готовности? В тот раз, когда они впервые занялись сексом? И на том спасибо.       — Ему ты говоришь так же? — слишком безразличный тон для такого вопроса. Слишком холодный даже для Тодороки. И Бакуго не дурак — он знает, что за показным безразличием томится такая буря, которую он точно не выдержит. Не сегодня.       — Кому?       Бакуго пасует, он не хочет конфликта. Он хочет спать и чтобы двумордый ушёл.       — Мидории. Ты говоришь так же? — Тодороки чеканит сквозь зубы, и Бакуго чувствует, как накаляется воздух. Чувствует — взрыва не избежать.       И конечно, Кацуки мог бы попытаться угадать, что хочет услышать его ревнивый отморозок. Начать оправдываться, критиковать, злиться, орать или просто сказать, что Шото всё это себе надумал. Мог бы даже, стиснув зубы, выдать что-то вроде: «У меня с Деку ничего общего, а общение на острове — просто часть задания». Но Бакуго слишком заебался.       — Ты уебан? — Спрашивает Кацуки, заранее готовясь к любому исходу. Крики, драки, ледяные иглы в лицо, громкие хлопки дверью — всё это они уже проходили.       Но двумордый молчит, смотрит пристально, а Бакуго кажется, что в комнате становится холоднее. Это нормально, это пройдёт, ведь это Тодороки Шото.       — Если это всё, то уходи, ладно? — говорит Кацуки, наверное впервые не на повышенных тонах, без агрессии, без вызова, — Я устал.       И он действительно устал. На ругань нет сил, и голова всё ещё болит. Под веками пляшут блядские цветные пятна.       Двумордый делает шаг вперёд. Бакуго не уверен, стоит ли ему отшатнуться сейчас, нужно ли брать инициативу и бить первым. О чём думает Тодороки?       Бакуго не успевает определиться, когда Шото до кровати остаётся один шаг, не успевает, когда он садится на пол рядом. Теряется, когда холодные пальцы сжимают его горячие ладони. Боится сделать вдох, когда Тодороки касается их дрожащими губами, прижимается щекой, просит ласки.       Бакуго страшно, потому что Шото у его ног целует ему ладони. Бакуго страшно, что Тодороки перестанет. Бакуго с болезненной осторожностью кладёт руку ему на голову и перебирает цветные пряди, очерчивает кончиками пальцев ухо. Старается — нежно.       — Я ревную, — признаётся Тодороки, отстраняясь. И на плечи Бакуго с новой силой обрушивается усталость, с новой силой болит голова. Перед глазами беснуются красные пятна, — Пообещай мне, что не будешь…       — Иди нахуй, — рявкает Бакуго, отшатываясь, — Не указывай мне, блять, что делать и с кем общаться!       Бакуго почти рычит, чувствует себя обманутым, уязвленным. Двумордый слишком много на себя берёт.       Тодороки пытается взять Кацуки за руку, но тот выворачивается. Его ладони предупредительно искрят.       — Кацуки, послушай…       — Иди нахуй!       — Бакуго.       — Нахуй.       — Бакуго, блять!       Тодороки вскидывается, кричит, хватает его за плечи. Бакуго толкает, смотрит разъяренно. Искры играют в его руках. Шото стоит рядом и готов принять бой. В три часа ночи. В комнате Бакуго.       — Пообещай, что не будешь скрывать, если у тебя кто-то появится, — выкрикивает Тодороки, едва уворачиваясь от предупредительного взрыва. Бакуго жалеет его — Шото видит. Ему действительно не хотят навредить. Выгнать, закрыться, но не навредить. Сегодня без насилия, Бакуго?       Кацуки замирает, стоит совсем рядом, смотрит растерянно. Словно не верит, ждёт подвоха. Его кожа горячая, Тодороки хочет к ней прикоснуться. И он делает это, проводит рукой вверх - от локтя к обнажённому плечу. Бакуго позволяет, а между лопаток снуют мурашки. У Шото холодные руки. Бакуго это охуеть, как любит.       — Ты конченный уебан, — шепчет Кацуки одними губами, делает шаг и утыкается лбом в плечо Тодороки. От него пахнет мылом и мятным шампунем.       — Это «да»?       Бакуго не отвечает, только крепко-крепко обнимает двумордого, прижимается ближе. Слышит чужое сердце, неровный пульс. Шото улыбается в колючую макушку, целует висок, утягивает на кровать и обнимает уже со спины. Так тихо, трогательно и заботливо, как умеет только он.       Бакуго закрывает глаза, цветные пятна не бегают под веками, усталость больше не давит, а приятно обволакивает. Голова не болит.       Кацуки улыбается, чувствуя поцелуй в затылок.       Возможно, с Тодороки Шото не так уж сложно.