Серыми нитями

      Мир простирался вокруг серой хмарью. Тончайшие серые нити расчерчивали все пространство в обозримом окружении, яркие краски превращая в зыбкую дымку. Невыносимо. Чудовищно невыносимо было видеть мир таким, зная, каков он на самом деле. Или же, он и являлся всегда таким, каким предстал перед ними сейчас, а они просто не видели? Лишенным красок от переплетения миллиардов нитей разрушенных судеб, несбывшихся желаний и надежд? Потяни за одну и из разрыва польется река боли и горечи… Возможно ли, что только сейчас они смогли увидеть, каков мир на самом деле?       Нет, они все еще видят яркие краски. Уже научились избегать касания к нитям, отталкивать их одним лишь усилием воли. Но они все же их видели… Видели всю сокрушительную несовершенность их мира, сокрытую от глаз людей, не перешедших черту. Они шагнули за нее смело, с надеждой в сердцах и отчаянным стремлением все исправить. Они видели… Только это теперь они и могли — видеть.       Звуки в этом новом, не столь давно рожденном для их глаз, мире, были иными. Они имели свои оттенки, которые с упорством пробивались сквозь серое переплетение разными цветами. Музыка и голоса были самыми яркими, вспышками раскрашивая серый колор. Шепот ветра растекался чистейшим серебром, неуловимо просачиваясь сквозь нити, вездесущий, как сам воздух. Шум воды был другим. Он, даже рожденный крохотным ручьем, всеразрушающим искрящимся потоком сметал, разрывал паутину нитей, сотканных болью, поглощая всю тоску. Наверное, именно поэтому прозревшие и жались так отчаянно к воде, находя рядом с ней покой. Вода поглощала все. Возможно, поглотит когда-то и их. Они надеялись на это.       Они полюбили посещать симфонические оркестры. Музыка, захватывающая и прежде, ныне обрела новое, совершенно иное очарование. Буйство симфонического оркестра не разрушало нитей, но давало столько ярких красок, что серость за ними просто терялась, хоть ненадолго исчезая из виду. Это дарило покой. Скрипка плакала расплавленным золотом под аккомпанемент флейты, звуки которой рвались в небеса, окрашивая мир лазурью и бирюзой. Каждый инструмент имел свой, неповторимый цвет, но эти два им полюбились особенно. Они подолгу могли слушать и смотреть неистовство звуков, оставаясь никем незамеченными. Их теперь никто не замечал…       — Знаешь, иногда мне кажется, что стерлось не наше существование, а… стирается все вокруг. Посмотри, — Ланосте плавным жестом обводит рукой затихший концертный зал, когда опустилась пауза перед новой симфонией. — Все становится призрачно-серым, но мы остаемся прежними.       — Нам лишь позволили увидеть больше, чем мы должны были, — Киэль качает головой. — И, знаешь… Я всегда рвался к знаниям. Но знать этого я не хотел. Я не хотел видеть мир с изнанки. Слишком страшно и… безнадежно? Да, пожалуй, что безнадежно.       — Ты не думал, что в этом и есть наша расплата? Мы попросили много и многое отдали взамен… — председатель, коим он уже и не являлся, посмотрел на сцену, где начала надрываться, истекая золотом, скрипка. — Это не дар. Это проклятье.       — Разумеется, — Киэльнод позволил себе легкую усмешку. — Мы исчезли для всех. Нас не видят и даже не помнят. Но даже такое существование было бы терпимым, если бы не… это.       Киэльнод отрывисто кивнул в сторону клубка серых нитей, тревожно закручивающихся в тугой узел. Он был настолько плотным, что даже потоки музыки не могли закрасить эту серость. Они уже научились понимать, что значит подобное. Где-то происходила трагедия. Не обязательно здесь, в этом зале, не обязательно даже в этом городе… Нити располагались хаотично, но почти неподвижно, чутко реагируя лишь на свершение связанных с ними событий. Они появлялись там, где все началось, но откликались на эхо кошмаров, где бы они ни продолжались. А ещё были ужасно хрупкими для тех, кто их видел, при разрыве щедро делясь хранимыми ужасами.       Ланосте рассматривал переплетение с интересом, но Киэль испытывал безотчетный страх. Такая оживленность проклятых нитей вызывалась лишь взрывами болезненных эмоций, а такой клубок порождался лишь горем большого количества людей. Создать такое могла лишь катастрофа. Но, к стыду своему, Криши не мог не признать — ему было любопытно. От навязчивого желания разорвать этот порочный узел и узнать, что он в себе таит, зудели ладони. Наверное, Ланосте испытывал схожие ощущения…       Нити манили к себе, завлекая загадками, стремились выплеснуть хранимую боль, тоску, разочарование в жизни сотен людей. Их было слишком много, серая паутина обволакивала все. Возможно, такое любопытство у единственных видящих пробуждал сам мир, уставший копить эту горечь и непролитые слезы.       — Удивительно, — голос Ланосте тихий, на грани шепота. — Мы изменили прошлое, но вряд ли хоть сколько-нибудь убавили количество боли…       — Мы старались лишь для себя и своих семей. Да, задело это многих, но… — Киэль помолчал, обдумывая, как закончить мысль. — Наши горести — это не горечь всего человечества. Кого-то мы сделали счастливыми, кого-то, напротив, несчастными.       — В первую очередь себя, — Ланосте фыркнул, смахивая с лица надоевшую прядь волос. — Оно того стоило, но от этого окружения и пафосных разговоров мы рано или поздно сойдём с ума. Представь: два невидимых никому безумца, бесконечно бредущих в этой проклятой серой хмари, затягивающей все больше и больше пространства. Интересно, что будет, когда затянет все?       — Не думаю, что мир от этого рухнет, — пожал плечами Киэль. Однако, он лукавил. Он думал об этом и думал неоднократно. Тысяча лет. Тысячу лет в их мире творилось безумие. И не оттого ли, что этих нитей стало слишком много? Вдруг мир был просто перегружен, зажат в этих серых сетях, которые некому было разорвать? Не за этим ли они здесь, чтобы сделать это? — И так ли уж бесконечно? Когда-нибудь и наше время подойдет к концу, ты так не думаешь?       — Десять лет прошло, Киэльнод, — заметно помрачнев, ответил Ланосте. — Десять. Мы не постарели ни на день. Да что говорить, у тебя даже не начали заживать шрамы после оставленных в Башне ран! У нас даже потребностей нет.       — Я уже предполагал, что мы банально умерли и застряли на грани, — никак не меняясь в эмоциях произнес Криши. С фактом своей предположительно смерти он уже успел смириться. Даже если они и не умерли, их нынешнее существование от призрачного мало чем отличалось. Серая реальность беспокоила его куда как больше… — Мне кажется, мы давно не проведывали их. Я хочу посмотреть, как они.       Ланосте раздраженно выдохнул — Киэль на удивление быстро смирился с их положением. Оно ему не нравилось, но он научился существовать с этим. Ланосте так не мог… Он не контролировал ситуацию, не мог сделать совершенно ничего. Привыкшему к тому, что он способен решить любую проблему, мужчине, было тяжело осознавать свое бессилие перед мирозданием. На фоне спокойствия Криши его эмоции полыхали ярким пламенем.       Киэльнод раздражал его своим поведением и прежде, но когда они стали друг для друга единственными собеседниками, это стало происходить куда как чаще. Криши совершенно непредсказуемо реагировал на все. Там, где Ланосте приходил в ярость, он оставался спокоен, но в моменты покоя у Ланосте закатывал истерики. Он оказался очень чутким эмпатом, поэтому в первые годы, когда они еще не научились осторожности, его раздирали приступы истерики от легчайшего прикосновения к нитям. Ланосте умел абстрагироваться… Но Киэль едва ли не сходил с ума. Вытаскивать его разум с опасной грани каждый раз было утомительно, невыносимо тяжело. Потому что Ланосте не умел поддерживать. Но приходилось учиться, потому что он не желал ни участи умалишенного Киэльноду, ни остаться наедине с самим собой, окруженный серой паутиной.       Председатель ненавидел Криши. Но был к нему болезненно привязан, с радостью включаясь в любой разговор, будь то философские размышления, воспоминания о прошлом или какая-нибудь ерунда. Он знал, что Киэль испытывает нечто подобное. Мастер ненавидел его за холодность, отстраненность, равнодушие к чужим судьбам, которые раскрывались перед ними в этой страшной реальности. Ненавидел и был невероятно благодарен за то, что все эти качества не распространялись на него самого, когда он тонул, захлебывался в едкой горечи чужой боли.       Они были остро зависимы друг от друга, несмотря на всю свою ненависть. Пусть они стали осторожнее и изведали все опасности своего нового существования, но разойтись в стороны не могли. Не могли перестать поддерживать друг друга, бросить в липкой паутине кошмара. А ещё они безумно боялись одиночества, в стремлении его избежать выкорчевывая ростки ненависти друг к другу, искали компромиссы. И находили их.       — Да, ты прав, — усилием воли подавив раздражение, мужчина легким движением поднялся на ноги, отчего волосы за спиной всколыхнулись карминной волной. — Я успел соскучиться по этому вечно взбешенному взгляду своего сына.       Киэль улыбнулся, поднимаясь следом. Но улыбку быстро сменила сосредоточенность, появившаяся и на лице Ланосте. Им уже не нужно было преодолевать большие расстояния, чтобы увидеть своих близких. Хватало только пожелать и сосредоточиться, чтобы оказаться там, где нужно. Слабое преимущество их нового существования…       Дом, где жили Шикмуон и Руд, представлял из себя красивый двухэтажный коттедж. Неизвестно, чьим он был выбором, но по первости было непривычно видеть, как эти двое живут в столь уютном, мирном месте.       Изменение прошлого повлияло на реальность кардинально: никто и не слышал здесь о королях демонов, не существовало Башни, Опиона и Ассоциации. Руд не являлся здесь магом, а Шикмуон, хоть и был столь же ужасающим, носил звание мага второго ранга. Они жили вместе, познакомившись совершенно случайно и начавшемуся роману не помешали ни характер огненного мага, ни протесты семьи Руда, с которой в измененной реальности у него сложились хорошие отношения. Живая Эферия часто проведывала сына, легко найдя общий язык с его возлюбленным.       Эта реальность была совершенной иной…       Ни Ланосте, ни Киэль не могли объяснить, как все это получилось. Да, они тщательно продумали все, прежде чем начать тогда действовать. Они не хотели, чтобы их действия привели к тому, чтобы кого-то из их близких просто не стало существовать из-за изменений в прошлом. Все было рассчитано именно на то, чтобы они жили и жили счастливо. И сделать это удалось в полной мере. Неизвестно, как переплелись нити времени и судеб сотен людей, что привело к такой реальности, но цель была выполнена. Как подозревали маги, они в этой реальности все же когда-то существовали, чтобы заполнить дыры, сделать ход времени и истории логичным. Но когда их существование стало ненужным, их просто вымарали из реальности, затерли малейшие следы того, что Киэльнод Криши и Ланосте когда-либо жили, даже в их памяти оставив воспоминания лишь о прошлой, неизмененной жизни. Их никто не помнил. Незыблемая воля мироздания подчинила себе время, историю, разумы людей, чтобы выполнить волю двух магов, сделавших свои жизни ценой сделки с силами куда как более древними, чем короли демонов.       Их желание было простым — встреча короля демонов и принцессы Лильтопаз так и не состоялась. Люди обрели магию много позже и иным способом, не повлекшим за собой столько трагедий. О, сколько времени они потратили на расчеты! Неисчислимые бессонные ночи были проведены в безумной надежде исправить то, что натворили люди тысячу лет назад. И у них получилось, а цена… была соразмерной, но они уплатили ее без колебаний.       — Ты готов? — Ланосте бросил косой взгляд на замершего в нерешительности перед домом Киэля. Он понимал его неуверенность, ведь и сам ее ощущал.       Они оба безмерно скучали. Скучали по родным лицам и голосам, хотели увидеть свои семьи. И столь же безмерно боялись. Навещать их было тяжело. Болезненно тяжело было видеть их, наблюдать за их жизнью в невозможности даже прикоснуться. Невероятно больно любить тех, кто не только не способен увидеть, но даже не помнит. Каждая встреча была сладким ядом, который дарил наслаждение, взамен оставляя в душе гноящиеся раны. Они были счастливы за семью, но глубоко несчастны сами по себе.       Криши решительно кивнул, делая шаг вперед. Ланосте отвел взгляд от напряженного лица, не отпустил даже колкого комментария о напускной браваде мага. Просто не мог так поступить, ощущая, с какой силой Киэль сжимает его ладонь, в которую судорожно вцепился секундой ранее. Он лишь молча делает шаг вслед за ним, чуть сжимая ладонь в ответ.       Внутри дом кажется ещё более уютным, чем снаружи. Почему-то ни Киэль, ни Ланосте, не сомневаются в том, что обустройством занималась Эферия, не доверив столь важное дело двум парням. Но что действительно отличало этот дом от всех прочих, в которых успели за прошедшие десять лет побывать маги — это полное отсутствие серых паутинок. Еще в самый первый визит Киэльнод с истеричным упрямством оборвал все, заявив, что жить рядом с этой дрянью брату не позволит. Ланосте, хоть и сомневался, что нити пагубно влияют на невидящих их людей, не стал его останавливать, доверившись уверенности Криши в том, что серая вязь действительно та ещё мерзость. Более того, даже помог с устранением этой гадости, видя, что с каждой новой разорванной нитью Киэлю становится все хуже. В тот день он был, как никогда, рад почти полному отсутствию у себя эмпатии.       Шикмуон сидит в кресле, со скукой рассматривая потолок и, всего на секунду, но Ланосте чувствует, как перехватывает дыхание. Не только Киэльнод скучал, но председатель свои чувства предпочитал скрывать.       Огненному магу уже двадцать шесть лет, но кровь давала о себе знать — на свой возраст он совсем не выглядел, скорее походил на ровесника Руда, недавно справившего своё двадцатилетие. У Криши к двадцати годам тоже проявилась наследственность — ни у кого уже язык не повернулся бы назвать его коротышкой или мелочью. Теперь это был высокий статный парень, который, пожалуй, пользовался бы огромной популярностью у противоположного пола, если бы не грозная тень огненного мага за его спиной.       Пока Ланосте рассматривал сына, Киэль успел подойти к брату, стоя к нему почти вплотную, но не решаясь дотронуться. Знал, что прикосновения не почувствует ни он сам, ни Руд, перебирающий какие-то бумаги, лежащие на столе.       — Послушай, — вдруг замерев, произнёс младший Криши. Его брат, напротив, вздрогнул, отступая на шаг. — Ты никогда не испытывал такое чувство, словно… кто-то за тобой наблюдает? Совсем близко, но ты его не видишь, а он все смотрит и смотрит…       — За тобой кто-то следит? — Шикмуон мгновенно напрягся и подался вперед, пристально всматриваясь в лицо парня. Ланосте чуть улыбается, чувствуя гордость — сын готов был начать решать проблему, только узнав о ее существовании. — Если так, то я найду урода и поменяю ему руки и ноги местами!       — Да нет же, — блондин с улыбкой качает головой, но тут же хмурится. — Безвредное внимание. Знаешь, словно кто-то близкий, беспокоящийся… Словно член семьи. Демоны, я не знаю, как объяснить! Это звучит, как полнейшая чушь!       Ланосте и Киэльнод переглядываются, видя на лицах друг друга одинаковый шок пополам с надеждой и ужасом. Неужели их правда чувствуют? Вот только… Стоило ли этому радоваться? Даже догадываясь о присутствии незримых наблюдателей, ни Руд, ни Шикмуон, увидеть их никогда не смогут… Но старший Криши все-равно, словно завороженный, медленно тянет руку к брату, осторожно, словно огня, касаясь его волос и проводя по ним пальцами. Ланосте в этот момент сам замирает, выжидая. Но мелькнувшее на лице Киэля отчаяние говорит лучше всяких слов. И, тем не менее, руки он не убирает, словно все еще на что-то надеется.       — Ерунда это, Руд, — жестко говорит Шик. — Все наши родственники при необходимости могут навестить нас и так. И, если честно, уже успели с этим задолбать…       — Да, наверное, ты прав, — Руд резко мотает головой, словно действительно чувствовал прикосновение брата и пытался сбросить его руку. — Просто кажется, только и всего.       Лишь после этого Киэльнод отшатывается, будто бы обжегшись, и вот теперь его отчаяние можно увидеть даже не всматриваясь. И Ланосте даже не знает, как реагировать, смотря на закусившего губу в попытке побороть эмоции мага, пространство вокруг которого вдруг подернулось серой рябью, формируя пару знакомых до боли нитей. Киэль, впрочем, и сам их заметил, тут же приходя в себя.       — Вот еще чего! — шипит сквозь зубы Криши, движением руки разрывая едва успевшие появиться серые паутинки.       — Пойдем, Киэль…       Ланосте уже сам хватает мага за руку, насильно выводя его из дома, зная, что там ему успокоиться точно не удастся. И председатель в этом ему совершенно не помощник, так как… он успел увидеть то, на что Криши внимания не обратил, сосредоточенный на своем брате.       Уводя своего невольного спутника прочь, Ланосте с замиранием сердца вспоминал взгляд сына, который метался с председателя на Киэля. Он смотрел прямо на них. Смотрел, но… совершенно точно не видел. Лишь чувствовал, благодаря своей чудовищной интуиции ощущая гораздо больше Руда. И Ланосте даже не мог понять, стало ли ему легче или хуже от этого открытия. Потому что в их случае именно чувство было совершенно бесполезным, ведь ни Шик, ни Руд, даже не знали, что именно они ощущали. Не помнили, не могли услышать и увидеть… Они никогда не смогут понять, чье внимание улавливают.       И, пожалуй, от этого все же становилось намного тяжелее. Лучше бы они не подозревали, не дразнили ложной надеждой на то, что когда-нибудь все изменится. Ланосте видел, как разрушительно действует несостоявшаяся надежда, на примере Киэльнода и… Он больше не хотел этого видеть, как и самому испытывать нечто подобное. Лучше уж не верить и не надеяться, не ждать чуда…       Поэтому он не скажет о своих наблюдениях ничего. Не подарит намека на надежду там, где и надеяться-то не на что. Может быть, у них и есть шанс, но… Слишком он был эфемерным. И пока Ланосте не убедится в том, что надежда действительно есть, высказывать свои соображения вслух он не будет. Лучше уж и дальше тащить Киэля за руку подальше от этого дома, не позволяя ложным упованиям сломить его.       Он не хотел, ужасно боялся остаться здесь в одиночестве. Даже такой раздражающий спутник был лучше тоскливого ожидания, полного смутных надежд и одинокого существования. Поэтому психику Криши он будет хранить столь же бережно, сколь и память о прежних временах, когда все было пусть и тягостно, но так просто…       Если им действительно предстоит бесконечное блуждание в мире, прошитом серыми нитями, то этот путь они проделают вместе.