Обо всем и ни о чем..

Глубокий вдох и рука со старой любимой кистью любовно прикасается к чистому холсту, чтобы перенести на него то, что сейчас находится перед глазами. Минута, другая и аккуратные черты любимого лица начинают появляться, выходя из-под умелой руки художника. За ними следуют изящные изгибы тела, удобно устроившегося на небольшом разложенном диванчике в центре большой и светлой комнаты. Подушки и одеяла разбросаны в аккуратном беспорядке, который создаёт необходимое настроение.  Юнги сосредоточенно выводит тонкие линии, которые, будучи прирученными его мастерством, послушно превращаются в прекрасные слегка прикрытые глаза, обрамленные ресницами с возвышающимися над ними бровями. Нельзя забыть про родинку на лбу и правой щеке, за ними ровный и маленький носик, а ещё, немного ниже, мягкие губы, слегка растянувшиеся в улыбке. Руки, украшенные тёмными временными рисунками для образа, находятся на уровне красивого лица и чуть прикрывают его, формируя нужную позу. Совершенство. Искусство. Чимин – искусство. Его личное искусство.  Юнги смотрит пристально, откровенно любуясь и боясь упустить даже самую мельчайшую деталь вроде ещё одной  симпатичной родинки на шее, неровной полоски на задравшейся футболке или же крохотной пылинки на чёрных штанах. Он жадно впитывает каждую мелочь, перенося их все на почти ожившее полотно.  Чимину немного неудобно так лежать, но ради Юнги можно и потерпеть. Тот выглядит так сосредоточено прекрасно, что на него только и хочется смотреть не отрываясь. Собственно этим Чимин и занимается вот уже целую вечность. Его взгляд скользит от чёрного берета (которым старший удобно собрал волосы  так, чтобы они не мешали) до чуть нахмуренных бровей, свидетельствующих о глубокой погруженности в работу. Потом взгляд следует по лицу и до тонкой бледной шеи с красиво выпирающим кадыком, затем исследует слегка запачканный фартук, и, наконец, останавливается на руках художника, пока тот старательно прорисовывает все нюансы. Тонкие и немного перепачканные в краске пальцы крепко держат кисть, а закатанные рукава позволяют любоваться выступившими от напряжения голубыми венами. Чимин ненадолго залипает, после чего повторяет траекторию взгляда ещё раз, а потом и ещё раз, особенно обращая внимание на сосредоточенное лицо. Таким Юнги можно увидеть только когда он рисует, и Чимин безумно обожает такие моменты. Он улыбается, немного ерзая, чтобы чуть размять затекшие мышцы.  – Лежи смирно. – Притворно строго говорит Юнги, весело выглядывая из-за холста.  – Ах, простите, господин художник, – хихикает Чимин, – я почти не чувствую конечностей.  – Потерпи ещё немного, я скоро закончу, – улыбается ему Юнги.  Чимин только забавно фыркает, застывая в прежней позе. Он лежит так ещё минут тридцать, прежде чем старший со вздохом удовлетворения потягивается на стуле и отодвигает мольберт.  – Готово, – выдыхает он, откладывая кисти с палитрой. Чимин благоговейно откидывается на лежащие рядом подушки, хрустя позвонками. Он хитро смотрит на Юнги, улыбаясь ему.  – Любопытно? – зеркалит улыбку тот.  – Не то слово! – отвечает младший, уже поднимаясь с дивана.  Он медленно подходит к Юнги, сразу же попадая в его тёплые объятия.  – Я тебя утомил? Прости, ты же знаешь, как я люблю детали, – шепчет старший, крепко обнимая повисшего на нем Чимина. – Все в порядке, я готов позировать часами, если тебе будет так нужно, – тихо говорит Чимин, вдыхая запах свежей краски с одежды Юнги.  – Давай посмотрим, что получилось, – говорит, наконец, тот, медленно разворачивая младшего лицом к мольберту.  Чимин внимательно всматривается в холст, в очередной раз восхищаясь талантом Юнги. С холста среднего размера на него из-под ресниц глядит прекрасный юноша, в котором Чимин едва узнает себя.  – Ох, хен… это великолепно. Неужели это я? – восхищенно выдыхает Чимин, все ещё разглядывая рисунок.  Юнги уже не первый раз рисует его, но ему всегда кажется, что на его рисунках Чимин выглядит совершенно по-другому: лучше, во много раз красивее.  – Это то, каким я вижу тебя, – говорит Юнги, обнимая его со спины, – ты прекрасен, – добавляет он, легко целуя Чимина в висок.  – Эй, это грязный приём, – хихикает младший, разворачиваясь лицом к Юнги, – у меня вообще-то сердце слабое, оно может не выдержать! – Ты первый начал, нечего было рождаться с таким милым личиком, – корчит смешное лицо Юнги, уворачиваясь от лёгкого шлепка маленькой ладони и отпрыгивая на безопасное расстояние.  – Так это я виноват?! – шутливо возмущается Чимин. – Ну держись, Мин Юнги! – угрожает Чимин, пачкая руки в оставшейся на палитре краске, после чего резко делает выпад вперёд, опасно на двигаясь на старшего.  Они носятся по студии, надрываясь от смеха, пока Чимин пытается догнать Юнги и измазать того в краске. Осуществив задуманное, младший заливисто хохочет, а после с визгом несётся в противоположный угол комнаты, сбегая от бросающего в него угрозы старшего.  Чимин как раз огибает разложенный диван, когда Юнги, резко подавшись вперёд, хватает его за руку, роняя на диван. Он все ещё весело смеётся, уворачиваясь от щекотки. Чимин пытается отомстить, руками хватаясь за бока старшего, но тот, ловко перехватив его руки, крепко прижимает младшего к дивану, нависая сверху.  Чимин все ещё пытается отдышаться, глядя на старшего с мягкой улыбкой на губах. Юнги снова пристально смотрит на него, удерживая его руки в своей крепкой хватке.  – Что же ты делаешь со мной, Пак Чимин? –  спрашивает он, часто дыша над расслабленным под ним Чимином.  – Разве я что-то делаю, хен? – невинно (вовсе нет) спрашивает тот.  – Я из-за тебя  сошёл с ума… – шепчет Юнги и наклоняется совсем низко, чувствуя на себе частое дыхание младшего.  – Ты первый начал… – тихо выдыхает Чимин. Он осторожно высвобождается из плена восхитительных рук, чтобы протянуть свои к лицу напротив, нежно обхватить его и, придвинувшись совсем близко, прошептать, почти касаясь его губ своими. – Я из-за тебя  сошёл с ума гораздо раньше…  Они целуются волшебно долго, говоря друг с другом через прикосновения. Слова здесь совершенно не нужны. И все перестаёт иметь какое-либо значение, потому что во всем мире сейчас есть только они: двое почти с ног до головы измазавшихся в краске юношей, абсолютно сумасшедших и безумно влюблённых.