Каждый живёт, как хочет, и расплачивается за это сам. (Оскар Уайльд, «Портрет Дориана Грея»)
Никто не исключение, даже всесильные и всемогущие языческие боги.
***
Осуждённый Сет был просто неспособен смириться и принять вынесенный богами пантеона приговор. Обернувшись чёрной озверевшей пантерой, он, оскалившись и грозно зарычав, стремительно бросился нападать на всех собравшихся в зале божественного суда, стремясь поймать и разорвать каждого, кто был против него. Кто воспевал его справедливую казнь. Они поймали разбушевавшегося Сета и заставили перевоплотиться обратно в человекообразное божество с головой животного. Все боги желали для него лишь одного — смерти! Не просто гибели, а повторяющегося кошмара, который безжалостно пожирал бы его изнутри до изнеможения, растекался мучительной агонией по жилам, медленно превращаясь в безумное наваждение. Чтобы минуты смерти обернулись негаснущим пламенем, из которого невозможно вырваться и спастись. Оно пылало бы непрестанно, а Сет извечно сгорал бы в нём. Эти минуты он обязан запомнить навсегда, словно это единственное время, что ему посчастливилось прожить за всю жизнь. Боги крепко-накрепко удерживали Сета: кто-то намертво вцепился в запястья и предплечья, настолько сильно и надёжно, что ногтями впивался в кожу; а кто-то цепко схватился за голову, не позволяя даже пошевелиться и вырваться из смертельных объятий, неотвратимо подкрадывающегося возмездия. В глазах затаился страх, Сет чувствовал привкус холодного железа на вытянутом щипцами языке, видя приближающегося Анубиса. Крепко сжимая бронзовый нож, он поднёс его к языку и лёгким движением провёл раскалённым лезвием — страшная, нестерпимая боль пронзила язык Сета, и он не мог больше кричать так, как раньше, лишь нечленораздельное мычание вырывалось из глотки. Боги продолжали удерживать Сета. На их глазах Анубис, не щадя собственного отца, исцарапывал ещё живого бога, стягивал с него человеческую кожу, отделяя её от костей и плоти — кровь окрашивала пальцы, ногти и ладони Анубиса, а из уст Сета вырывалось полное страдания и нескончаемой боли мычание. Едва ли напоминающее душераздирающий крик. Он неподвижно лежал в луже крови, еле-еле дыша, доживая последние минуты своего существования, умирая в мучительной агонии и лихорадочном бреду, растворившись в туманном лабиринте искажённого подсознания.***
Сет, истощённый и измождённый, десятилетиями бродил по узким улочкам лабиринта, видя лишь до боли знакомые, освещённые неугасающим огнём факелов стены, на которых были едва заметны царапины от ногтей. Они были всего лишь неглубокими следами на камне с тёмно-багровыми пятнами запёкшейся крови — нетленными «шрамами» его гнева и ярости. Но даже времени не под силу их уничтожить. Они продолжали жить в подсознании Сета, мелькая перед глазами короткими скомканными воспоминаниями. Вновь накатывало прежнее звериное бешенство, затуманивая разум и ослабляя пробивающиеся изнутри проблески былого милосердия. Бешенство застилало глаза, и ослепляющий огонь безумия бежал по телу, растекался по венам и артериям. Оно отражалось в жгучих красных глазах, пробуждая в памяти трагический день заточения в стенах бесконечного лабиринта. Чудовищное пламя и по сей день яро пылало в груди, подпитываясь нежеланием мириться со своей участью до последнего вздоха. Следы были напоминаниями не только об истерзанной и разгорячённой пылом душе, но и о том, как ему пришлось лицом к лицу столкнуться с горечью разочарования и осознанием собственной беспомощности. Впрочем, злость и ненависть всегда ютились в его сердце. Они глубоко пустили корни и охватили душу ненасытным холодным огнём, ставшим природной сущностью Сета. Они зазвучали голосами, заглушающими и пленяющими разум, и виртуозно играли на струнах его потаённых желаний, которые делали ещё сильнее и свирепее чудовище, живущее внутри него. Оно терпеливо ожидало своего часа, чтобы только вырваться наружу и стать тем, кому под силу не только пробиться сквозь стены, но и посеять повсюду хаос и разрушение, вселить в сердца людей страх. Именно чудовище было его подлинной силой. Эмоции захватили над ним контроль, застлали разум пеленой багрового дыма, жестокими и кровожадными мыслями. Они сильнее и сильнее очерняли душу Сета, и без того запятнанную бессчётными грехами и злодеяниями. Время нельзя было остановить. Оно неспешно текло по дорогам настоящего, оставляя позади картины минувшего, которые день за днём всё больше превращались в нечёткие и размытые образы, растворяясь в необъятной пустыне призрачных воспоминаний. Вокруг стремительно сгущалось непроглядным туманом прошлое. Оно казалось чёрными тенями, призраками, пробуждающими ото сна его порочных демонов. Они будто мелкие осколки, нанёсшие немало глубоких ран душе — так и проскользнула искушающая тьма, точно едкий дым. У Сета больше не было сил бороться с ней. Он уже не сопротивлялся, наоборот, поддавался соблазнительному шёпоту, голосу, увлекающему за собой на дно тёмных грешных вод. На тех самых глубинах Сет и переродился в древнеегипетского демона со жгучим пылающим безумием в глазах. В тот роковой час он приоткрыл для себя совершенно иные горизонты. В руках безжалостных эмоций — зависти и ненависти — он оказался обмякшей тряпичной куклой, которой они искусно управляли, вытесняя из сердца последние проблески света. Воспоминания ни на минуту не покидали его. Перед глазами вспыхивали картины минувшего как наяву — упорные попытки вырваться на свободу из каменного плена гробницы. Глупые, даже наивные предположения, будто слабыми человеческими ногтями можно хотя бы на миллиметр процарапать себе дорогу на волю через каменные глыбы, по сей день не оставляли его мысли. Но сколько бы он ни пытался, каждый удар по камням был напрасным и безрезультатным, острые когти, впивавшиеся в толщу известняковых стен, оставляли лишь неглубокие отпечатки со следами красных капель. Каждая попытка заканчивалась неудачей: ногти ломались, их крохотные обломки застревали в узких щелях, — и чем усерднее и настойчивее Сет стремился вырваться на волю, тем сильнее отпечатывались на душе шрамы негодования и отчаяния, а сдиравшаяся до крови кожа отражала внутреннюю агонию. Сет всеми силами пытался сдержать её, несмотря ни на что, но сквозь крепко стиснутые зубы из глотки всё равно рвался зычный душераздирающий крик. С надеждой вырваться из заточения он мог распрощаться навсегда. Она угасала так же, как и последний шанс снова почувствовать на коже приятное и одновременно обжигающее тепло солнца и горячее дыхание пустыни, которое несёт удушающий зной на далёкие египетские земли, а на обнажённых ступнях — мягкий и раскалённый песок дюны. Его стремления были сильнее здравого благоразумия. Но свобода и месть казались важнее любой возможности быть по-настоящему прощённым и освобождённым от холода железных цепей, оплетающих душу, точно ядовитые змеи. Выкованные им же из тёмных деяний прошлого, они не только отягощали душу, но и крепко сжимали сердце и разум, однако ради отмщения он мирился с тяжестью незримой ноши. Без свободы, как ему казалось, жизнь с каждой минутой утрачивала драгоценные краски, обретая лишь тёмно-багровые оттенки, которые проходили тонкой нитью через каждый прожитый день. Слепая ярость и жажда мести, поработившие подсознание, запускали острые когти в самые потаённые глубины души, грели сердце и дурманили разум. С трудом сохраняя присутствие духа, Сет сжимал зубы до скрежета, изо всех сил стараясь не закричать. Но внутри ему хотелось лишь одного — взвыть так громко, как только возможно, чтобы раз и навсегда избавить себя от переполняющих душу и сдавливающих горло чувств. Впрочем, Сет продолжал сдерживать их. И, несмотря ни на что, пытался смириться с болью, что сковывала тело в леденящих объятиях. Но, к сожалению, терпения у него было недостаточно, чтобы справиться с угнетающим, преследующим и сводящим с ума бушующим пламенем преисподней, которое уже полностью обступило его подсознание. День за днём отягощающее безумие геенны пожирало божественную сущность, постепенно изничтожая её человеческими слабостями — отчаянием и безысходностью, — так же, как и некогда яростное стремление к желанной свободе. Все потаённые надежды бога неумолимо разбились о стены холодного одиночества за первые годы заточения в длинных сумрачных тоннелях гробницы. Сету больше уже не хотелось видеть один за другим пустые и запутанные коридоры злосчастного лабиринта со своим запечатлённым на стенах прошлым. Оно безжалостно напоминало ему о времени, когда жизнь ещё не была разрушена, а будущее ещё не стало полутёмной дорогой, ведущей в неизвестность. «Когда-то меня и вправду почитали и боготворили люди…» — про себя бесстрастно рассуждал Сет о минувших днях, воспоминания о которых были почти выжжены из его памяти. Он не мог отрицать очевидную истину, глядя на стены с потускневшими и повреждёнными фресками, увековечивающими его сражения с тьмой, что начинались на закате и продолжались до рассвета. «Не будь меня, любой слабак, проигравший бой с самим олицетворением зла и мрака — змеем Апофисом, — мог бы лишить людей дневного света. Поэтому во мне они видели опору и надежду. Своего непоколебимого защитника, который для них каждую ночь с отчаянной храбростью и доблестью сражался против огромного змея Апофиса, защищая небесную ладью солнечного бога Ра от нападений того, кто жаждал и стремился поработить солнце в тёмных глубинах подземного Нила и повергнуть во мрак всё человечество. Именно я своим копьём поражал змея. Я возвращал людям солнечный свет, в котором они так сильно нуждались. Я стал тем, кто сыграл важнейшую роль при смене дня и ночи, расположившись в ладье бога Ра, — всегда ожидал врага солнца, никогда не отступая…» Продолжая размышлять, он осторожно коснулся ладонью стены и, опустив голову, едва слышно добавил: — Но почему я не сожалею о том, чего лишился? Сет не мог понять, почему на сердце так и не потеплело от ностальгических воспоминаний, которые теперь стали казаться осколками безразличных ему событий, последними пятнами света в жизни. Идя вдоль коридора, он осторожно проводил подушечками пальцев по шершавому камню стен, видя одни и те же повторяющиеся картины и развилки лабиринта. Всё, что днями и ночами окружало Сета, было не более чем туманными крохотными обрывками минувшего. Мелькая перед глазами, они оживлялись и постепенно становились более яркими и чёткими. С каждым прикосновением Сет будто лишался ясности мысли. Ещё сильнее и прочнее застревал на перепутье своего незыблемого прошлого. И уже начинал им жить. Оно медленно превращалось в тёмную и холодную темницу, где он томился, точно маленькая бабочка в крохотной, тесной коробочке, откуда нельзя было сбежать. Прошлое, казавшееся тенью потаённого страха, нависло над головой. Оно следовало за ним повсюду, не отпуская от себя ни на шаг. Подобно сорняку, буйно разрастающемуся вглубь и вширь, тьма постепенно завладевала подсознанием и становилась всё отчётливее, приобретала очертания худшего ночного кошмара, от которого нигде нельзя было спрятаться. Она стала неотъемлемой частью Сета, каждым хрупким воспоминанием, за которое он неосознанно, но рьяно пытался схватиться и удержаться. Они растворялись в небытии, становились обычной пылью бренных тёмных дорог. Ядовитая мгла былой жизни понемногу заполняла его память, заменяя собой невольно ускользнувшие моменты и оставляя лишь крошечные обрывки воспоминаний. Истина очевидна: Сет помнил лишь то, о чём ему могли поведать только стены, и отрицать это глупо и бессмысленно. Всё, что вспыхивало в памяти, — отчётливые движения и удары по врагу, повторяющиеся день ото дня при каждом бое, — было не более чем простыми изображениями на фресках. Даже ликующее наслаждение от очередной победы — и то казалось и фальшью, и реальностью. Нельзя сказать наверняка, были ли его воспоминания истиной или всего лишь прахом минувших времён, развеянным по закоулкам памяти. Но ещё оставалась слабая надежда на то, что сражения бок о бок с Ра против их общего врага, огромного змея Апофиса, — как и возвращение домой к супруге, — и вправду часть его незыблемого прошлого. Лишь губы, растянутые в коварной улыбке, и огонь, пылающий в красных жгучих глазах, — последнее, что до сих пор не стало тлеющим пеплом. С каждым монотонным днём, похожим на предыдущий, он постепенно исчезал среди одних и тех же повторяющихся картин, а жизнь всё больше напоминала замкнутый круг, который состоял из череды неизменных событий — выживания и скитаний. Уже без надежды на долгожданную свободу. И сколько бы он ни блуждал по едва освещённым, запутанным и пустым дорогам своего прошлого, они неизменно приводили его к полутёмному переулку. Но что-то останавливало Сета пойти именно этим путём — то ли шёпот сомнений, то ли трепещущий страх, который, как горький дым, заполнял разум и подсознание. А может, всему виной его неизменные предубеждения, что по ту сторону ничего нет, кроме напрасных надежд. Смерть подкрадывалась ближе и ближе, молча цеплялась костлявыми пальцами за пятки. Он чувствовал спиной её ледяное дыхание. Он уже не выглядел как прежде: иссохшее тело, туго обтянутое тонкой и бледной кожей, сквозь которую отчётливо проступали кости и вены, — теперь он был больше похож на скелет с головой животного, чем на человекообразное божество. С каждым вздохом Сет чувствовал только опьяняющую слабость. Остатки жизни уходили из него по капле, а сердце билось медленнее и слабее. Само время для него превратилось в злейшего врага, непреклонного и беспощадного, забирающего последние силы и надежды; а лабиринт стал кошмаром во сне и наяву, в его стенах он боялся умереть и сгнить. Насколько бы сильно его дух ни сопротивлялся и ни цеплялся за плоть и кровь земного существования, всё равно жизненной энергии становилось меньше и меньше. Подобно золотому песку пустыни, она ускользала сквозь пальцы, настойчиво загоняя Сета в пучину отчаяния. Свобода для него оставалась далёкой несбыточной мечтой. И, переступая через себя, он вошёл в полутёмный узкий проход, на стенах которого было красноречиво — пусть и не полностью — описано его мрачное и тёмное прошлое. Оно насквозь пронизывало невидимыми осколками и мысли, и тело, и душу. Почти забытые сладко-горькие воспоминания нахлынули волной — и сердце забилось чаще, а губы слегка дрогнули в лёгкой и приятной улыбке. Он уже больше не хотел забывать те минуты, когда коварные мысли дурманили голову, а кровь бурлила и кипела в жилах от предвкушения. Всё это опьяняло сильнее, чем ячменное пиво и вино. С каждым мгновением Сет больше и больше утопал в событиях минувшего, что ещё ярче вспыхивали перед глазами, затмевая явь. Он представлял себя там, среди гостей им же устроенного пира. Ему слышались голоса льстивых демонов, проскальзывали и его собственные обманчивые слова, обращённые к брату. Клятвы в братской дружбе и любви. Даже по телу пробежало то незабываемое волнение, которое беспокоило Сета в тот день, а в глазах снова блеснула прежняя злость, затаившаяся глубоко в сердце. «Отныне он твой, возлюбленный брат! — Эхо хлопка от закрывшейся крышки сундука, ехидное замечание и раскатистый хохот раздались в голове. — Так и умри же в нём, пусть он будет тебе гробом!» Всё переплелось и превратилось в бесформенный комок мыслей, что тешили и согревали сердце. Безумие радости захлестнуло Сета, а душа по-настоящему запела: чёрная зависть со жгучей ненавистью к брату и по сей день жили в нём. В своих воспоминаниях, старых как мир, он годами растворялся, позабыв самого себя — настоящего Сета, искушённого шёпотом из темноты, завистью к старшему брату — она сильнее точила сердце бога, изживала из него всё хорошее и доброе. Он только сейчас нашёл истинный путь — не вымощенный благими деяниями, а усеянный осколками души, разбитой совершёнными им же злодеяниями и убийствами. Но его подлинные воспоминания были куда темнее и мрачнее, чем могло показаться на первый взгляд, за ними скрывался жестокий и безжалостный монстр, самое что ни на есть настоящее зло и чудовище, охваченное безграничной жаждой власти и страхом лишиться всего того, чего Сет добился вероломством и бесчеловечностью. Разбушевавшийся огонь злобы и ненависти перешёл все границы дозволенного. Схватившись за острый меч и поддавшись голосу опасений, Сет не побоялся запачкать руки по локоть в крови несчастного и невинного брата, временной могилой для которого стали обширные земли Египта — там были разбросаны окровавленные останки разрубленного на несколько частей тела Осириса. Сет ещё помнил, как случайно наткнулся на мёртвое тело родного брата, как со звериной ненавистью набросился на труп и с неистовой яростью расчленял его на четырнадцать окровавленных частей. В те минуты во взгляде кроваво-красных жгучих глаз разгоралось пламя одержимости и безумия — Сет до последнего был уверен, что старший брат обязан навечно сгинуть во мраке небытия, чтобы земной трон навсегда принадлежал только ему одному и никому больше. Войдя в полутёмный колонный зал, наос, ошеломлённый Сет увидел того, кого уже давно не было по эту сторону земной жизни — погибшего брата, гранитный колосс которого предстал перед ним, как призрачное видение из прошлого. Из последних сил он упорно и неотступно, шаг за шагом приближался к брату, пока не упал от слабости и истощения возле его ног. Не поднимая взгляда, Сет умоляюще прошептал: — Брат, прошу у тебя прощения за взыгравшие во мне чувства, которые стоили тебе жизни. Прошу, не держи на меня зла! Но обращённые к брату слова не были искренни. Он нисколько не раскаивался и не сожалел о содеянном. Сет только искусно играл свою роль, лукаво и притворно рассыпаясь в извинениях, которые ничего не стоили. Они были лишь словами, сотрясающими воздух. Впрочем, ему никогда не было нужно прощение старшего брата. Он искренне хотел только одного: спастись из лабиринта и обрести желанную свободу, чтобы вновь ощутить на коже тепло солнца и горячий ветер пустыни и вдохнуть полной грудью свежий воздух. — Осирис! — яростно заорал Сет что было сил, поднимая усталый взгляд на брата. — Ты не хочешь даже меня услышать, проклятый змеиный демон! Мои покаяния для тебя лишь пустые слова, на которые тебе жаль своего внимания. Но стены не дрогнули, а огонь в факелах не погас — и брат непреклонно продолжал молчать в ответ на каждое прогремевшее слово. Он не слышал никаких обращений к себе, будто их и не существовало, как и самого обратившегося. Вокруг только полумрак и недолгая тишина. — Признайся, ничтожный раб людей, что я и есть твой жуткий кошмар, которого ты боишься даже после смерти. Молчание брата лишь ещё сильнее раззадорило Сета. Всё пуще разжигалось внутри него стремительное пламя от безудержных эмоций, и он поддавался этому неожиданному порыву разгорячённого своенравия, захлестнувшего сердце и разум. Сет, опустив голову, глубоко и шумно вздохнул и продолжил свою пылкую, пламенную речь: — Слышишь, мне не о чем жалеть, чтобы часами вымаливать у тебя ничтожное прощение. В нём я отныне не нуждаюсь! Да мне и не важно, каким было моё прошлое: почётным и правильным или мрачным и кровавым — раз я принял его таким, значит, оно мне более чем по душе. Он судорожно сглотнул и продолжил после короткой паузы: — И знай: я убил тебя потому, что устал быть твоей тенью! Твоя смерть стала для меня настоящим счастьем, приоткрыла дорогу к тому, чего меня несправедливо лишили, — к власти. У меня были равные права на земной трон — я получил то, чего всегда заслуживал, через насилие и жестокость, но по справедливости. С души Сета упал тяжёлый камень гнетущих и тягостных мыслей, день за днём лишавших его внутреннего покоя. Разум и сердце наконец обрели долгожданное умиротворение и гармонию. Но не разыскиваемую тысячелетиями вожделенную свободу — лишь душа и тело, связанные незримыми цепями, оказались свободны. Пусть освобождение и было исключительно моральным. С каждым словом он только сильнее погружался в тёмную морскую пучину, стремясь ко дну, где его уже поджидала предрешённая и необратимая судьба — неминуемая смерть в сумрачных коридорах запутанного лабиринта. Без надежды на прощение и свободу.***
Боги отпустили его и, взяв пропитанные кедровым маслом и смолой льняные бинты, начали обматывать изувеченное тело Сета. Тёмно-багряная кровь проступала через них, насквозь пропитывала каждый миллиметр тонкой ткани. Последнее движение рук, и тело было с головы до ног обёрнуто в кроваво-красные повязки. Анубис подошёл ближе и поднёс зажжённый факел к забинтованному телу Сета — вспыхнуло яркое пламя, сжигая вероломного бога. Без капли сожаления он наблюдал, как сгорал труп в священном огне. Анубис накинул кожу отца на плечи, отправившись в святилище Осириса, где выжег калёным железом на человеческой шкуре жестокого тирана личное клеймо.