Надежды нет

Ясиро очень бы хотелось верить, что Ханако-кун придет. Придет за ней. Со своей неизменной улыбкой и развевающимся черным плащом. Ледяными призрачными руками сожмет в объятиях и мягко потреплет по светловолосой голове. И всё пройдёт, всё это, наконец, кончится, всё останется позади! Но Ханако нет. И надежды больше нет тоже. Он не появится. Никогда не появится. Есть только его искажённое отражение с острыми сверкающими в полутьме клыками, чёрной печатью на левой щеке, руками, выпачканными в чём-то бордовом. Эти руки пахнут гнилью. Ясиро ненавидит их. Ясиро ненавидит Цукасу. Ненавидит за всю боль, что он ей принёс, за весь тот дикий ужас, клокочущий у нее в груди, за то, что Ханако больше никогда не вернётся… А в особенности она ненавидит его, когда он почти ласково ведёт ладонью по ее волосам, шепча над ухом: — Ну, прости. Больше так играть не будем, веришь? И она, содрогаясь от рыданий, доверчиво жмется к его плечу. Он источник ее боли. Он же и единственный, кто может утешить. Потому что в этой проклятой грани больше никого нет. Никого, настолько на него похожего. Цукаса даже не хищник. Цукаса просто безумец, и он никогда не сдержит обещание оставить ее в покое. Он так похож на Аманэ, что Ясиро хочется взвыть. И так не похож на него, что охота упростить дьяволенку задачу и самой на себя руки наложить. Ведёт почти нежно по её мокрой спине. — Больше не буду, правда… Она смеётся истерически и неестественно быстро кивает головой, почти решаясь обнять своего мучителя в ответ. Потому что Ханако-кун не придет, а спина у его брата точь в точь такая же худая, потому что вообще никто не придет и сопротивляться бесполезно. Потому что есть только Цукаса, его сумасшествие, её боль и их фальшивые объятия. Потому что Ясиро больше не во что верить, кроме его обещаний прекратить. Она в них верит. Всем своим измученным сердцем. Всем своим израненным существом. Верит, хоть и знает, что Цукаса каждый раз ей лжёт.