Часть 1
5 марта 2020 г. в 21:32
Королевский совет, начавшийся сразу после обеда, затягивался. За длинным столом восседали командиры главных военных сил Мидланда, советники из высшей знати и сам король во главе. На собрании поднимались вопросы по поводу торговли с соседними государствами, восстановления отвоеванных земель и планов дальнейших боевых действий. Если с первыми двумя вопросами разобрались довольно быстро, то последний вызвал бурные обсуждения и споры, где никто никого не оскорблял в открытую, но за несколько месяцев во дворце Гриффит так хорошо научился читать между строк, что завуалированные посылы знати он с лёгкостью разгадывал. Решение по поводу дальнейшего ведения боевых действий всегда провоцировали конфликты, вызванные страхом поражения, желанием аристократов выделиться на ратном поле и другими эгоистичными и трусливыми мотивами. Гриффит слышит всё это уже далеко не в первый раз, и эти пустые пафосные речи, смелые безумные предложения его порядком утомили. Голова его в последние недели переполнена размышлениями о том, что будет после завершения этой войны, о том, сколько ещё солдат он потеряет до наступления этого момента, и моральной стороне всего того, что он делал последние четыре года. Поэтому он почти не замечает, как на столе расстилаются всё новые и новые карты, одна другой точнее, как холёные аристократические руки, никогда не державшие меч, не обагрявшиеся кровью врагов и друзей, смело передвигают по ним фигурки солдат – любимая игра придворной знати, никогда не выходившей на поле по трупам, не знающая, на какую ужасную смерть она обрекает сотни солдат только бы выиграть в этой занимательной игре. Гриффит почти не осуждает их – он сам заигравшийся ребёнок. Но Гриффит – дитя вонючих, грязных улиц, отрастивший крылья в бесконечных сражениях и взлетевший сюда – на королевское плечо. Ставка в этой игре – его жизнь, поэтому он двигает фигуры по доске наверняка, с расчётом на десяток сражений и побед вперёд, он не бросается громкими красивыми словами. Нет, каждое его слово – железное обещание, заверенное силой его отряда. Гриффит смотрит на эти карты и фигуры, на рисующиеся стратегии и тактики, и невольно думает о том, как всё это далеко от жизни. Насколько эти карты схематичны и бездушны, насколько они на самом деле не отражают того, что происходит на поле битвы. Молодой сокол знает это, потому что после каждого боя своими глазами видит, как настоящая карта сражений наполняется новыми деталями, видит её каждую ночь перед собой – неумолимо честную и открытую, отражающую всё, что было и что ещё будет. Такое невозможно забыть.
Собрание заканчивается далеко за полночь решением отправить в бой отряд Сокола с тремя сотнями воинов других отрядов. Командир Соколов не удивлён этим решением, оно, может, даже вызвало бы у него удовлетворение, не будь он таким уставшим от придворного лицемерия и собственных мыслей. Гриффит приходит в свои покои, когда на дворе стоит глубокая тихая ночь, и только луна со звездами подсвечивают контуры черных деревьев за окном. В спальне Гатс уже спит на их непривычно широкой и мягкой кровати. Голую спину не скрывает съехавшее на бёдра одеяло, её мягко освещает луна, и Гриффит с минуту наблюдает, как мерно вздымаются и опускаются широкие сильные плечи. Молодой сокол, который взмыл высоко в небо, сбрасывает дорогую одежду и осторожно опускается на шёлковые простыни. Не может удержаться и медленно тянется рукой к открытой спине, невесомо прикасается пальцами к резным узорам. Перед ним расстилается карта сражений, карта побед и человеческих смертей. Вот она, вся перед ним, не скрытая ничем, не приукрашенная, не защищенная доспехами и широким мечом. Но оберегаемая самим Гриффитом.
Гриффит помнит каждый из этих шрамов: он видел, как они были получены, как забинтованы и залечены, чаще – им самим. Он опускает подушечки изящных пальцев на короткую выпуклую полосу на лопатке.
Гриффит помнит, как в битве два месяца назад к Гатсу, занятому сражением с двумя солдатами, один из противников сумел подкрасться со спины. Гриффит, как увидел это, в мгновение ока оказался рядом и снёс голову врагу, но тот всё-таки успел полоснуть Гатса по спине. А мечник будто и не почувствовал удара, лишь обернулся к Гриффиту, благодарно кивнул и ринулся снова в бой.
Командиру не пристало отвлекаться во время сражения, тем более – на мысли об одном рядовом солдате. Но, может, потому что Гриффит не был обычным командиром, а Гатс не был просто солдатом, Гриффит на пару секунд задумался о том, как часто ранят Гатса в битвах, которые он начинает ради своей мечты. Как часто Гатс кидается в самую гущу и берёт на себя больше, чем способен простой человек, чтобы защитить не только свою жизнь, но и мечту Гриффита. Мысль пронеслась в голове и скрылась за криками умирающих солдат, и командир продолжил прокладывать свой путь на вершину.
После сражения, которое завершилось победой отряда Сокола, Гриффит сидел в одной из палат и перевязывал раны Гатсу. Молодой сокол не обращал внимания на шипения и ёрзания мечника, задумавшись о сегодняшней битве, глядя как алая влага скрывалась за белыми бинтами. Гриффит и раньше видел, как Гатс получал ранения, как на его теле застывали всё новые шрамы, как его руки окрашивались кровью его самого дорогого воина. Гриффит не раз целовал и вылизывал все эти шрамы, повторяя старые и запоминая новые, не раз вспоминал, что Гатс – человек, хоть во время битв он напоминал демона, жаждущего человеческой крови, безумца, играющего со смертью, давая ей прикоснуться к себе, но никогда – забрать с собой. Сейчас, когда его мечта как никогда близка к исполнению, когда король признал его и его воинов, Гриффит поймал себя на том, что всё чаще задумывается о цене своих детских грёз. Он всё чаще смотрит в глубь своих приказов и самого себя: неужели он настолько жесток и бессердечен, раз отправляет всех этих людей на верную смерть недрогнувшей рукой? Сколько ещё солдат должно умереть по обе стороны, чтобы завершить своими телами дорогу до Замка? Гриффит посмотрел на Гатса, который убивал врагов его мечты сотнями тысяч, который выстроил значительную часть этой дороги. Сквозь белые бинты проступила тёплая кровь, пачкая пальцы юноши, и Гриффита прошила неожиданная мысль. Если Гатс тоже станет частью этой страшной дороги, сможет ли тогда Гриффит переступить через его холодный труп и пойти дальше?
Гатс заметил, что Гриффит не реагировал на его жалобы, почувствовал, как потяжелела атмосфера за спиной, и резко обернулся. И увидел встревоженный, потерянный взгляд юноши, который напугал его больше демонов и дворян.
– В чем дело, Грифф? – обеспокоенно спросил Гатс.
– На тебе столько шрамов… и все они из-за меня, – прошептал Гриффит в ответ, и в его голосе плескались боль и сожаление.
– Я покрою всё своё тело шрамами, если это будет значить, что твоё останется невредимым, – ответил откровенностью на откровенность Гатс, прикоснувшись рукой к груди своего командира, где билось человеческое сердце. – Это моё решение – защищать тебя, так что не думай об этом. Просто отдавай приказы, как и раньше, и веди нас к победе.
Гриффит вскинул шокированный взгляд на Гатса, в чьих глазах было столько твердой решимости и глубокой преданности, что юноша не мог справиться с нахлынувшими эмоциями. Гатс так редко искренне говорил о своих чувствах и желаниях, что Гриффит почувствовал, как покраснел, испытав такое непривычное смущение.
– Так и знал, что тебя интересует только моё тело, – улыбнувшись, сказал Гриффит, сбросив неловкость.
Гатс увидел, как мрак ушёл из взгляда Гриффита, засмеялся в ответ и попытался повалить друга на пол, но раны не давали свободно двигаться.
На следующей битве командир не отпускал мечника далеко от себя, держал его всегда в поле зрения, и при угрозе бросался защищать его, не думая о том, как это выглядело со стороны. Если в отряде и заметили странности своего предводителя, то никто ничего не говорил. Только Каска хотела что-то сказать, но в последний момент передумала, видимо, что-то поняв про себя. Но Гриффита не волновало, кто что думает о нём, он вдруг понял, что не хочет, чтобы Гатс становился частью дороги, по которой он идёт к своей мечте. Он готов принять любые смерти, может переступить через тысячи трупов, отправить в пекло сотню людей, но совершенно не готов пожертвовать одним единственным человеком. Впервые в жизни Гриффит осознал, насколько на самом деле был одинок на своём пути до появления Гатса в отряде, и не смог выдержать это одиночество.
Гриффит выныривает из воспоминаний, ведёт рукой к округлому шраму от шальной стрелы рядом с подмышкой, целует Гатса между лопаток и чувствует медовую благодарность со свежестью восхищения, и как медленно их начинает отравлять горькая вина и солёное сожаление. Однако Гриффит не даёт этим чувствам захлестнуть себя, не даёт противоречивым мыслям разорвать себя, и сосредотачивается на этих загорелых мощных руках, на этой широкой спине, не тронутой солнцем, отчего она кажется ещё беззащитней. И всё же под нежные губы и чуткие пальцы попадают выпуклые выбеленные временем шрамы, будто напоминая Гриффиту, что Гатс сделан из плоти и бугрящихся мышц, из нечеловеческой силы и желания жить, а вовсе не из хрусталя. Нет, Гриффит никогда не забывает, что Гатс может защитить себя и своих друзей, может уберечь своё тело от смертельных ударов. Его же хрупкое, уязвимое сердце Гриффит укроет от жестокого мира сам.
Гриффит слышит, как сбивается дыхание у Гатса, и знает, что тот проснулся. Однако не прекращает целовать его спину и гладить руками его бока, чувствуя, как под губами и пальцами напрягаются мышцы, как Гатс лениво потягивается и на протяжном выдохе поворачивается к нему. У Гатса сонный, мягкий взгляд и чуть припухшие ото сна губы, и сам он весь такой тёплый и податливый, что Гриффиту хочется заобнимать и зацеловать его до смерти, спрятать его такого, спокойного и расслабленного, от всего мира и даже от себя самого. Но он только улыбается, догадываясь, что эта улыбка выдаёт все его чувства с головой, и не предпринимает решительно ничего, чтобы это предотвратить.
Гатс видит в полумраке спальни, как Гриффит улыбается ему и как смотрит на него: с невозможной нежностью, неприкрытым восхищением и каким-то затаённым голодом. Гатс не в первый раз ловит на себе этот ласковый взгляд, который вгоняет его в ступор. Он даже пытался выяснить смотрит ли Гриффит так на кого-то ещё, или же… Нет, только мечник удостаивается этого окутывающего заботой взгляда, который находит его везде: в пылу битвы, на баллах среди пёстро одетых людей и в самых удалённых уголках дворца и лагеря, куда мечник уходит тренироваться. Наверно, этот внимательно следящий за ним одним взгляд должен настораживать воина, но Гатс доверяет Гриффиту и совсем его не боится. Он боится жара, обжигающего рёбра, сбивающегося дыхания, сердечного трепета и готовности пойти на что угодно ради человека, который смотрит на него так. Гатс не знает, как называются эти чувства, которые он раньше никогда не испытывал, но которые так легко рождаются, стоит только Гриффиту посмотреть на него так по-особенному, дотронуться как-то особенно нежно и улыбнуться особенно тепло. Гатс одновременно жаждет этих новых ощущений, этого трогательного нечто, что даёт ему Гриффит, но одновременно и боится этого, боится того, что это может значить и к чему привести. Однако инстинктивно Гатс понимает – ему от этого искреннего переполненного взгляда уже не сбежать – да и не очень хочется, если честно.
Мечник чувствует, как теплеют щёки под ласкающим взглядом Гриффита, как от его тёплой улыбки по спине бегут мурашки, и пытается перебить эту смущающую тишину.
– Ты долго сегодня, – чуть хрипло со сна шепчет Гатс.
– Собрание затянулось, всё никак не могли решить отправить на грядущее сражение наш отряд или же дать кому-то другому проявить себя, – на лице Гриффита становится видна усталость, уголки губ опускаются, и он не выдерживает и закатывает глаза, на что Гатс усмехается. – Они меня кошмарно утомили.
– Я бы лучше провалялся весь вечер с тобой в кровати. Уверен, мы бы смогли заняться чем-нибудь интересным, – игриво продолжает Гриффит, хитро улыбаясь и подмигивая Гатсу, будто и не было этого минутного недовольства. И глаза его снова блестят в темноте, но теперь в них отчётливее видно желание, что смущает Гатса только сильнее. Он хмурится и отводит взгляд. А Гриффит находит невероятно милым его смущение и сдвинутые брови, и недовольное сопение. Кто бы мог подумать, что эта устрашающая двухметровая гора мышц, покрытая шрамами, бездумно кидающаяся в самое пекло, поражающая своими простотой и преданностью, однажды станет самым дорогим человеком для Гриффита.
– О чём бы ты сейчас ни думал – прекрати, – бурчит Гатс в подушку, что смешит и умиляет Гриффита только сильнее.
Но он и правда выкидывает из головы выматывающие последние несколько месяцев мысли, не дающие спокойно спать, праздновать победы вместе со всеми и просто наслаждаться тем, как невероятно и удивительно складывается жизнь. Гриффит запускает руки в жёсткий ёжик черных волос Гатса, ласково гладит его по голове и целует в складку меж бровей, прикрытые веки, мягкие щеки и сухие тёплые губы. Слышит, как Гатс тихо урчит от удовольствия, и не может остановить разливающееся в груди и по всему телу тепло, в котором исчезают все сомнения, опасения и сожаления. Гатс чуть ли ни весь целиком ложится на Гриффита, придавливая его своим телом к кровати, кладёт голову ему на грудь и слушает размеренный стук сердца. Гатс тяжёлый, даже очень, но в противовес этому у Гриффита вдруг становится так легко на душе, из головы уходит назойливый шум и грохот, уступая место блаженной тишине. Он и правда ни о чём не думает, чувствуя под руками горячее сильное тело. Гриффит не думает даже о том, как легко ему забыть самое важное, когда рядом с ним Гатс.