Лето его мечты

«Пусть я не был нужен своему отцу, но я нужен Богу» — Дэвид Берковиц, заново рождённый. Тепло – это освобождённая энергия жизни. Языки пламени рвутся на волю, обжигая кожу. Тепло – это секс; чистое, неприручённое либидо, впрыснутое в вены. Пока горит солнечный факел, а мы рассказываем друг другу личные истории у небесного костра, – жизнь продолжается... Мы плотнее сбиваемся в единую, дышащую горстку у огня. Солнце устало плюётся закалёнными алыми всполохами в тёмные окна полупустого здания напротив – последняя яркая, яростная, вспышка дня, но огонь по-прежнему бьётся внутри меня; теплятся маленькие, проворные язычки, щекочут внутренности, подогревают кровь, а вместе с ней интерес. Я поджигаю очередную мусорку и смотрю, как с пламенем высвобождаются души окружающих меня вещей материального мира. Теперь они на воле. В отличие от меня... Её звали Вероника. Огненно-рыжие волосы и золотистые жгуче-карие глаза. Она была просто огонь! Собственно, только я мог называть её по имени, только я обладал ею вот уже два с половиной часа, только я мог видеть её обнажённую душу... Всему, что я поджигал, я давал женские имена. Всем свалкам, мусоркам и заброшенным зданиям города. Эта была особенно хороша и горяча... Я просидел, словно загипнотизированный факиром, пока огромные клубы едкого тёмно-серого дыма выпучивались в закат, а вздымающиеся над городским асфальтом языки пламени плевались жгучими искрами и жжёными частицами пепла. Несколько раз моя рука соскальзывала к ширинке... Несколько долгих раз я был с ней... Мой член дико пульсировал, его распирало до боли от перевозбуждения. Я впервые не помнил себя, не помнил, как долго стоял там и мастурбировал в закатном зареве пылающего города. Вероника была совершенством стихии. Далёкий звук полицейских сирен привёл меня в подобие чувства, только тогда я сгрёб в охапку брошенный неподалёку велик, оседлал и ринулся прочь, как сам ветер не летал по улицам Нью-Йорка, поднимая в душный вечерний воздух клочки мелкого мусора. Я усердно крутил педали до самого дома как чёрт, колёсная цепь едва выдерживала мой напор, пронзительно скрежетала зубьями, в какой-то момент я испугался, что она сорвётся, и я могу застрять на улице допоздна, или меня сцапают копы, и моему приёмному отцу придётся за меня краснеть... Дома я пришёл даже в большее возбуждение. Взлетел вверх по лестнице на свой этаж, промчался мимо отца, снова закрылся в своей комнате и записал в заветном дневнике, который начал вести с самого первого поджога в Бронксе. Воскресенье, 7/23. 1967 Вероника, 8 p.m. \ продолжительность – 3.45 Она горела для меня всей своей жизнью... Кончил шесть раз У многих пацанов моего возраста есть девчонки, ну и что... У меня есть Вероника! Мне больше никто не нужен. Двести тринадцатая, отличная площадка для наблюдения за закатом и бетонными просторами города. Было круто. Может быть, вернусь туда как-нибудь после школы... Я всегда любил свой город. Нью-Йорк – лучшее место на земле: блестящий, как стеклянный шар с новогодней ёлки, и грязный по уши, взмывающий к облакам гордой стальной птицей и стелящийся по тротуарам осколками мусора. Всегда много людей, всегда много приключений. Я целыми днями пропадал на этих улицах, в этих кварталах. И кажется, искал именно неприятностей. А удавалось разве что нос расквасить в драке, к сожалению, ведь я заслуживал большего, сам мрак должен был поглотить меня...

***

Признаться, я хотел встретить Веронику однажды вечером на улице. Вот так просто. — Хей, привет, я Дэвид! Мне не пришлось бы её кадрить или что-то в этом духе, мы понимали бы друг друга с полуслова, полудыхания — я ведь любил её всем сердцем, мою единственную. Мы гуляли бы ночи напролёт и занимались сексом в каждой подворотне, как бездомные собаки. Я даже прикупил «Бульдога», 44-го калибра. Но она всё ускользала... Незримо терялась для меня в призрачном мраке нью-йоркских ночей. Как же я тосковал! Я тосковал по твоей любви, твоему теплу. Каждый день своей жизни я только увязал в непроглядной тьме своих мыслей. Я думал, что погружаюсь в само зло, самое мрачное, депрессивное крутое пике в неизбежность. Мне стало всё равно, что со мной будет. Я в действительности верил, что от меня отказались все в целом мире, и я не нужен даже самому себе. Нужен ли я тебе, милая?.. Когда я поступал на службу в вооружённые силы, я надеялся, что меня наконец зашлют поглубже в какой-то подобающий мне ад, во Вьетнам, в самую горячую дыру, но меня определили в мирную Корею. Я был в отчаянии, я должен был жить... Несколько раз я примеривал дуло к виску, но так и не решился. Голову наводняет сразу такое количество мыслей, за которые цепляешься при попытке свести счёты с жизнью. И я цеплялся за тебя... Хоть я и не видел никакого света впереди в этом чёртовом тёмном тоннеле родного города, я вернулся, чтобы погрузиться с головой в его унылый, беспросветный мрак, выползать по ночам, как таракан, притаившийся в грязи его трещин и швов, голодный, питающийся кровью и страданиями. Я только хотел обрести тебя, Вероника! Я не хотел, чтобы и ты отворачивалась от меня. 8 марта, 1977 Нью-Йорк Я снова вышел на одну из своих смертельных вечерних прогулок. Я был в активном поиске. Попросту задыхался в душном городском смраде от одиночества. Я знал, что где-то ходит по этим тротуарам моя Вероника, я просто должен выйти ей навстречу. Но получилось так, что она вышла из-за спины, обогнала меня на тротуаре и поспешила в жилой массив через улицу. В темноте я даже не разобрал выражения её лица, она поморщилась от отвращения или просто бросила равнодушный опасливый взгляд на очередного незнакомца. Равнодушный и пустой? Длинные тёмные волосы и распахнутый элегантный светло-коричневый плащ развевались на прохладном мартовском ветру. Я к тому времени сам порядком озяб, пока кровь не подожгла пролетевшая мимо ураганом Вероника. Хотелось окликнуть её, типа: «Девушка, простите, можно с вами поговорить...». Но она же чуть не врезалась в меня на улице, даже не остановилась и просто поспешила прочь, не взглянув и не извинившись... Я ускорил шаг вслед её сиянию. Она от меня никуда не уйдёт! Достал из-за пазухи револьвер и на ходу прицелился в спину. Может, хотя бы в эту минуту она почувствует меня и обернётся... Но она так и не посмотрела... В момент выстрела приходила сладостная разрядка, но после оставалась жизнь, заполненная мраком и пустотой. Всего пять выстрелов в живую плоть. Это похоже на секс. Особенно если растянуть этот момент, как в замедленной съёмке, до конца жизни. Ты стала моей тогда, когда я увидел огромные пятна крови на плаще и ощутил привычный жар рукоятки в ладони. Никогда ещё я не был так близок к цели — затеряться среди грязи на самом чёрном дне этого мира. Съесть самого себя живьём вместо погребальных червей. Я не хотел изгонять дьявола из своей жизни, я хотел выгрызть сердце зла и стать им самим. Но Вероника отдала свою жизнь за меня. Даже не сказав ни слова тем ветреным вечером, она протянула мне руку и вытащила из страшного забвения. Из самой ямы безумного, ядовитого города, чьим сыном я останусь до конца своих дней. Сыном Сэма. Божьим сыном. (Пока горит пламя, сердце согревает надежда)