Не его Арлекин

Харли слышит гогот наёмников этажом ниже и чуть не воет. Подрывается на сымпровизированной из матраса постели, ещё недавно так сильно хотелось спать, но на плечи легла бессонница, толкнув непрошено в бодрствование. Прежде шум посторонних совсем не мешал, Квинн спала после вылазок как убитая. Лишь теперь каждый звук отдаётся в ней чудовищным раздражением. Что-то словно не так. Ей противно здесь быть, до невыносимого тяжело. Какой день.        В тёмной комнате свет от маленькой лампы единственный. Предмет ярко-жёлтого цвета стоит на столе в углу, за которым работает Джокер. Под бледнющими руками шелестят бумажные листы да скрипит карандашный графит. За кудрями волос не видно лица мужчины. Что смотреть, даже хаос вносить порой стоит по расписанию. Вот таким предстаёт тайм-менеджмент убийств и прочих верениц насилия.        Клоун чует на себе взгляд, выпрямляется. В расслабленном повороте обращает внимание на Квинн.        − Хочешь спать?        − Уже нет.        − Пойдём, прогуляемся.        Он бросает карандаш, бумажки. Встав и сняв со стула пальто, устремляется к Харли, но той нужно время прийти в себя. Скоморох отходит к дверям, махнув ей ладонью, и делает шаг за порог, где поступь его утопает в шуме лающих разговоров.        Слышен выстрел, а после другой, они оба практически слиты в один. Квинн спускается немногим позже в гробовой тишине наступившего тихого часа. Пара трупов сидит на стульях, замерев, съехав вниз, испуская из глоток кровь.       

***

Навскидку минут как сорок Джокер водит её незнакомыми закоулками, меж домов, переулков, по узким дорожным пересечениям и дворам. Держит рядом посреди беспросветной готэмской ночи, умудряется ориентироваться. Ведомая Харли потеряна в калейдоскопе теней, её зрение не складывает маршрут.        − Не могу запомнить дорогу. Если будем так быстро идти, то сама обратно не доберусь, придётся тебя искать.        − А ты что, хочешь вернуться назад?        Поникает и слишком долго молчит. Не хочет. Устала. Заебалась терпеть всё это дерьмо. Клоун с чутьём провидца-из-сказочных-баек давно в курсе.        Лабиринт их выводит в заброшенный парк, ветер гуляет здесь куда более агрессивный, бьёт наотмашь. Зато под ногами земля вполне твёрдая, простор на аллее даёт осмотреться спокойнее, хоть и света тут почти никакого, лишь подбитый фонарь, как метка, как обнадёживающий маяк.        Джокер тормозит и легко поворачивается на носках, преграждая путь Харли собой, заслонив невидимый горизонт. Та вслед за ним замирает, пока руки паяца хватают её лицо (в темноте оно будто ушло в монохром, посмотреть на Квинн целиком невозможно). Всё, что видят глаза скомороха – прямую полоску губ, напомаженных чёрным цветом. Он целует, склонив голову, сражается в попытках раскрыть чёртов рот, но без толку. Полоса затеряна в холоде, безучастная, безразличная.        Шаг назад в отступлении. Как ни в чём не бывало, мужчина устремляется снова вперёд и тащит свою спутницу дальше вдоль парковых кустарников и деревьев, мимо разбитых в щепки скамеек да луж крови.        Убедился.        Они молча идут, продвигаясь по парку, на ничтожную долю небо над ними светлеет. Харли движется тихо, с её стороны исходящая пустота. И живой-то девушку не назвать, разыгралась сцена прогулки, где Джокер ведёт за собой и чует лишь призрака, а на деле с ним нет никого. Пальцы лезут в карман штанов, зажимают там пачку, на ощупь открыв и наружу выудив сигарету. Зажигалка лежит в соседнем, так что медиум свой контакт вынужденно прерывает во имя желания закурить. Квинн по прежней инерции движется рядом, не отстаёт и не обгоняет. Может дальше идти сама.        Первые затяжки клоун совершает медленно, с наслаждением. Глаза его ненадолго прикрываются, большой и указательный пальцы свободной руки проходятся по переносице, сжимают и трут. Выпущенный дым кутает впереди вид дороги, после сносится ветром то влево, то вправо, то куда-то за спину. Морок обрамляет нечто внутри, вычерчивает образ, который становится всё яснее, и сдержать это в себе Джокеру трудно.        avec le temps, va, tout s'en va, on oublie le visage et l'on oublie la voix*        Ему нет нужды поворачивать голову или смещать с дальней точки взгляд, чтобы чувствовать, как Харли морщится от непонимания, которое смешивается затем со всплывающей изнутри злобой на это нежное издевательство – пение. Оно царапает глотку мужчине и теми же когтями слов скребёт по мозгам его Арлекину, хриплое, никудышное, как сквозь толщу воды. Под ногами крови и черни всё меньше, приграничная зона пустынная, тихая. Небо вновь озарилось чуть большим сиянием.        même les plus chouettes souvenirs, ça t'a une de ces gueules        Не суждено Квинн знать, в чём дело. Таково прощание, путаное, с толикой абсурдной драмы, считай, что уродливой мутации комедии. Зеркально их первым встречам, лишь разница в мелком нюансе: девушка верила больше, чем надо, в простую, несуразную ложь, а теперь перед ней пляшет острая, редкая правда, но глаза перевязаны. Она никогда не понимала. Или же понимать перестала. Возможно, что клоун и сам обнадёжил себя когда-то этой неоднозначностью. Отличная шутка, неоценённая, созданная и подохшая в тот же миг. Кому её скажешь теперь?        pour qui l'on eût vendu son âme pour quelques sous, devant quoi l'on s'traînait comme traînent les chiens        Двое ближе и ближе к черте. Хоть идут они рядом друг с другом, отмеченные близкой дистанцией, по нутру в их телах возвелись штыковые границы людей отчуждённых и незнакомых. Скопившееся общее пережитое кочует за горизонт событий, навсегда исчезая за гранью, так известной своей неотвратной безвыходностью. Мелкие капли зарождающегося дождя влажной акупунктурой испещряют бледные лица.        В насилии трупов, быть может, вначале и есть свой момент увлекательности, но вот проку от этого нет. Если мозг уже мёртв, то веселью приходит конец – оболочка снаружи теряет шарм, сколько не прыгай над ней и не дави сквозь грудину в попытках сердечко хоть завести.        Темнота отступает опять, её гонит как дикую псину притопом рассвет. Джокер замер на месте, его спутница вышла вперёд, но потом обернулась через плечо, чтоб увидеть, в чём дело. Смотрит недолго, думает тоже, отворачивается и уходит.        Харли дальше идёт, к ограждениям. По ту сторону ей маячат огни, слышны голоса людей и звуки не спящего Готэма. По эту – мрак запретной зоны, стоячие воды постоянного хаоса, грязи, зла. Воспроизводящийся раз за разом цикл, круговорот, что не пустить по иной траектории, не сделать линейным, не разомкнуть.        Каждым шагом своим Квинн топчет пение Джокера, то становится всё приглушённее, память девушки вырывает из этих кусков лишь общий и блеклый мотив. Паяц смолкает, перебрав большую часть строк, его сигарета дошла до фильтра, бесполезно истлевшая. Он выбрасывает её и приминает каблуком ботинка, чертыхается и шипит, мажет жжёный след по мокрому асфальту.        Силуэт вдали полностью чернеет на фоне ореола из расплывающегося света, к которому он приближается всё скорей. Джокер смеётся сухо, вполголоса. Над самим собой и больше не его Арлекином.