Боги

Они похожи на нормальную семью. Насколько она может быть нормальной. Собранную на осколках постапокалиптической Земли. Симбиоз техногенного бога и органического таинства. Десятилетний капризный мальчик совсем не похож на отца с тонкими семитскими чертами и невозможно длинными, непрактичной длины волосами. Светловолосый мужчина может быть их далеким родственником, хотя даже самому поверхностному, равнодушному персоналу гостинниц и постоялых дворов в это верится с трудом, учитывая насколько мало в нем от простых человеческих реакций. Именуемый в документах десятками разных фамилий, но всегда неизменно Каином, мужчина слишком нетороплив и безмятежен. Настолько, будто впереди у него целая вечность. И ни днем меньше. Именно такими их встречает девушка-менеджер за стойкой регистрации берлинского отеля с откровенно неприличными ценами. Будто администрация по умолчанию подписывалась закрыть глаза на всякое бесчинство, что за эту плату наличными могло бы сотвориться. Во всем великолепии выточенного из редких пород мрамора холла, в многометровом величии балочных сводов, окутанных росписью современных выдающихся художников; среди состредоточия всех семи смертных грехов, воплощенных в присутствующих здесь, ожидающих своей регистрации или жаждущих узнать о дополнительных, скрытых услугах этого заведения, влиятельных горожан и иностранных инвесторов, это простое трио почему-то кажется менеждеру Агнес Браун самым зловещим. Самым вечным. Мужчина с семитскими чертами и повадками то ли хитроумного алхимика, то ли высококлассного афериста, решает все вопросы с регистрацией, ловко манипулируя фактами как фальшивыми удостоверениями личности. Агнес с удивлением отмечает в безукоризненных документах, что с именем Исаак соседствует никак не еврейская, а благородная фамилия одного из ныне покойных великих аристократов Германики. Блондин, именуемый Каином Найтроудом, в слепяще белом костюме, определенно кажется старше, пусть и не единый знакомый человеку физический признак старости не коснулся прекрасного лица. У мальчика свидетельство о рождении почему-то покрыто алыми пятнами, тем самым выбиваясь из общей идеально выстроенной стратегии, как окровавленный нож, случайно оставленный на месте преступления. Дитрих фон Лоэнгрин будто бы дальний родственник рода фон Кемпферов. Сейчас он прячется за спиной высокого еврея. У Дитриха не по возрасту злые, внимательные глаза и обаятельная, лукавая улыбка. Такая должна соблазнять, а не очаровывать взрослых. Случайный, но искушенный свидетель, коих здесь, в холле имелось немало, наверняка допустил бы логичную мысль, что мальчик в беде. Наедине с чем-то чудовищным. Выше обыкновенной перверсии. Однако, иллюзия вмиг развеется как нехороший сон в преддверии пробуждения, когда тот же засомневавшийся в адекватности происходящего свидетель услышит глубокий, гипнотизирующий голос черноволосого опекуна мальчика: — Мы снимем весь верхний этаж. У вас это именуется президентскими апартаментами, верно? Менеджер Агнес Браун не сомневается, что у путников хватит средств. Все трое одеты слишком дорого, гранича с вычурностью и почти кричащим стримлением доказать, что деньги у них имеются. Однако, она все же не ожидает, что расплатятся эти странные нувориши чистой платиной — унифицированной, международной валютой, что существует вне времени. До Армагеддона и после. Она пытается подавить волнение, когда спрашивает совершенно будничный вопрос, после пояснения о планировке и набора услуг, что входит в стоимость тарифа. — … В таком случае, я велю расположить вас в трех спальнях, господа? Две из них имеют вид на реку Шпрею, третья же — на здание парламента. — Мой господин предпочтет… — начинает Исаак, но его прерывает светловолосый мужчина, которому до этого момента не было никакого дела до происходящего. — Всего два спальни, фроляйн Браун. — в глубоком, мягком голосе звучит почти женское кокетство, но весь облик Каина говорит о первостепенности его в этом коллективе. Он важнее красивого мальчика, который жмется к герру Исааку. Каин важнее и самого Исаака, перебивая того, когда ему вздумается. — При одной из опочивален должна быть огромная ванная, ведь так Вы сказали? Агнес Браун хочет бегло заглянуть в базу международного розыска, однако нерушимая компьютерная система отеля класса люкс ломается с лекостью детской игрушки. Давя какой-то необъяснимый, клубящийся внутри, словно ядовитый дым, ужас, менеджер, считавшая себя до этого дня опытным профессионалом, который видел все, вручает Исааку три электронных ключа. Каин перехватывает руку девушки, молча возвращая ей одну пластиковых карт. Может, ребенок и вправду в беде? У богатых гостей нет багажа. Они налегке поднимаются на верхний этаж. Лучезарный светловолосый Воланд и свита. *** Трио занимает огромную гостиную отеля. В президенстских апартаментах обслуживание настолько бесшумное, что кажется, что в номере странствуют вековые призраки. Каин восседает во главе стола, когда они ужинают в абсолютной тишине. Тихое зарево догорающих свечей поглощается черной гладью рассыпанных по спине Исаака волос, словно в гуще черной космической материи. Ясный облик Каина, наоборот, будто наполняет все собственным противоестественным светом, иллюминирующей из середины радиацией рожденной Сверхновой. Исаак слишком часто касается пальцами в неизменных белоснежных перчатках бокала с великолепным красным вином. Как будто это поможет изменить хоть что-то, кроме сознания. Тем не менее его лицо продолжает быть безучастным. Он разрезает мясо well-done с неизменным изяществом. Каин же неизменно предпочитает то, что с кровью. — Я хочу домой! — с сорванным голосом смертника вскрикивает мальчик, по левую руку от Каина, решившись на шаг в черную дыру. Крошечные кулачки разбивают что-то на столе, случайно задевая прекрасный немецкий фарфор. Дитрих знает, что сила его бессмысленна против этих двоих. Он собрал всю накопленную за их долгий путь усталость и растущие в геометрической прогрессии сомнения, чтобы сделать то, что должен. Каин продолжает мягко улыбаться, не отвлекаясь от крайне увлекательного зрелища, как полуприготовленный стейк пускает свои последние жизненные соки под нажимом его ножа. — Дитрих, куда ты хочешь вернуться? К горе оставленных тобой трупов или с повинной в полицию? Будь добр, уточни. — Исаак спрашивает как всегда до тошноты выверенный, правильный вопрос, на который ребенок просто не способен разумно ответить. Дитрих выхватывает бокал вина из рук Исаака и выпивает содержимое залпом, желая сгладить внутренний ужас. Язык словно отрезали. И каждое биение собственного сердца кажется блажью, когда Каин становится свидетелем первого за их недолгое путешествие витка протеста Дитриха. — К той жизни, что у меня забрали! — Дитрих не собирается занимать прежнее место. Щеки его наполняются пьяным румянцем и он неловким движением переворачивает еще что-то. Каин застывает и, невозмутимо сложив приборы по обе стороны от терелки с золотой росписью, останавливается, глядя в пустоту взглядом, потерявшим любое значение. — Мой господин, мальчик не ведает, что творит. — начинает Исаак, склонив лицо так, что прямые, струящиямися бликами света пряди закрывают его обзор, суетливо выскользнув из-за вздрогнувших плечей. Рука ложится на сердце, словно он ранен или присягает, в выражении глубочайшего из почтений. — Нет. — улыбается вновь Каин, все также глядя в пустоту перед собой. — Пусть Дитрих продолжит. Мы ведь не хотим пропустить что-то важное в твоем маленьком социальном эксперименте, верно, Исаак? Каин знает, что Исаак прав, и мальчик со столь редкой способностью как нейронити станет прекрасной находкой для их Ордена. Однако, путь к осознанию Дитриха своего предназначения долог. Исаак, как и положено смертному, испытывающего инстинктивную эмпатию к ребенку, попустительствует, но Каин хочет ускорить процесс становления нового члена Розенкрейцеров. К тому же, они с Исааком давно не разговаривали по душам. Иногда Каину кажется, что Исаак еще слишком молод, чтобы по-настоящему оценить свое положение и отделить зерна от плевел. Личное от делового. Вечное от проходящего — Я знаю, что есть еще то, что можно исправить. — продолжает Дитрих. — И пускай за моей спиной остались руины, их ведь можно сжечь. Все поглотит огонь. И чужие смерти, и мои ошибки. Моего фамильного наследия хватит, чтобы покрыть все расходы. "И огнем воссоздадим мы мир". Слова мальчика выворачивают наизнанку смысл лозунга Ордена. Это неприятно напоминает их Господину, что и он когда-то был живым, и цеплялся за прошлое не меньше того, чем это делает сейчас несносный мальчишка. Каин заставляет Дитриха замолчать, внезапно заговаривая. Однако, обращается он никак не к Дитриху, а к Исааку. — История циклична, повторяя времена развала великих доармагеддонских империй. Подрастает новое поколение материалистов, Исаак. Знаешь ли ты, что это значит? - голос Каина безмятежен и спокоен, как и всегда. — То, что они не поддаются доводам идеологии, мой господин? — Исаак всегда знает, что Каин хочет слышать. Еще одна прекрасная семитская черта, в дополнение к ладной высокой, тонкокостной фигуре и утонченному лицу. Если уж Дитриху и суждено пройти боевое крещение сегодня, то винить ему некого. Он сам напросился. — Верно. — Легко кивает Каин, рассуждая. — Это значит, что твой демократический стиль правления не работает. Тебе бы стоило больше доверять моему опыту. Сегодня люди хотят поглощать все, как саранча, их не купишь не то что лозунгами, а даже здравыми доводами рассудка. Договариваться с ними на бартерой основе все равно, что попытаться заключить сделку с вирусом, или… дьяволом, если тебе угоден символизм. В этом хаосе огонь приобретает священную миссию. — Совсем как в былую, в Вашу эпоху, господин. — вторит в тон белоснежному существу вторая скрипка этого мертвого оркестра, с черными жесткими струнами. Исаак допускает пошлую мысль, что в эти моменты он похож на какого-то укротителя стихии прошлых лет. Серфингист, ковбой, капитан океанической яхты. Как все-таки хорошо, что Американский континент — рассадник этих вульгарных упрощенных метафор, разлагающих все сущее на отрватительные молекулы неприкрытой житейской правды, похоронен чередой ядерных взрывов навеки. Аминь. Каин считывает Исаака, лишь только взглянув на него. Как и всегда, Кемпфер понял, но не принял. Каин точно знает, что с этим делать. — Хочешь, я покажу тебе, как мы боролись с этим в прошлом? Не дожидаясь очевидного ответа, Каин пригвоздит ладонь Дитриха к матовой плоскости стола ножом для стейка, рассекая плоть просто и нежно, как он ранее делал со своим, сочащимся кровью блюдом. За миг до того, как подсознание отчетливо прикажет Дитриху бежать прочь. И лучше — из огромного окна в модном французском стиле, с многометровой высоты их этажа. — Не кричи. — Исаак говорит Дитриху, разинувшему рот от боли и ужаса, — Умрешь. Ведь его господин любит, когда доказанные историей формулы оказываются действенными. В противном случае, пострадают все. *** Дитрих не может заснуть. Не то, чтобы он не был благодарен Исааку за то, что тот забрал его, как мечтают все мальчики его возраста, подальше от ненавистного дома. Подальше от отца, собравшим всех обитателей их фамильного поместья и прилегающих владений в организованную секту. Дитрих исполняет не роль бога (как бы ему самому хотелось), он скорее священный артефакт, атрибут власти и главный инструмент в надежных, готовых к справедливой власти, руках. Дитрих плачет, когда его голову очередной раз обрили, когда новая боль рассекает череп, когда в голове снова слишком заполнено… пока Дитриху не удается убить всех, кто склонился нам ним в операционной. Хирурги натыкаются на свои же скальпели, высекая на ругательства на лице, неизменно с грубыми ошибками в правописании (все, как его учили). Отца он долго не знает как убить. Наркоз еще дает о себе знать, и почти обнаженное тело, облаченное в больничную рубаху, на ходу сползающую с острого детского плеча, отвечает спазмами рвоты, нетвердой походкой, время от время переходящей в почти младенческое ползание. Голова Дитриха пуста и он рискует разбиться насмерть, преодолевая каждый новый лестничный пролет. Но отец — сейчас приоритет. «Он ведь бог» — шутит полуосознанно Дитрих. Бог-самозванец, тративший миллионы на возрожение старинных доапокалиптических технологий. Судя по последней из операций — очень успешное инвестривание. Финансовый директор дома форн Лоэнгринов был бы в восторге. Дитрих смотрит равнодушно как розовый кишечник змеей выползает из разорванного живота старшего Лоэнгрина. Длинная, словно карающая плеть, она обвивает горло, изможденное от криков, уговоров и проклятий и, наконец, помогает его перевязать. Дитриху нравится быть богом. Это совсем не трудно, когда трупы, остывшие, в нарастающем смрадном гниении продолжают двигатся и жить иллюзией существования, когда Дитрих бродит по обилию комнат поместий. Его уникальные нейронити заставляют кланятся ему даже тех, кто уже разваливается на части. Дитрих вынуждает их драться, сбрасываться с высоты, увечить самих себя, насмехаясь над самой смертью (куда уж глумливей?). Они никогда не будут преданы земле. Тело матушки уже покрылось бурыми сырыми пятнами, скальп с трудом держится на размокшем черепе, но ей придется спать в одной кровати с сыном, играть с ним, даже тогда, когда глазницы ее опустеют. Потому что Дитриху страшно засыпать одному. И тогда, когда Дитрих останется единственным живым существом во всех своих владениях, на мраморный пол, опороченным хаотично разбросанными трупными нечистотами, поломанной итальянской мебелью и разбитым фамильным фарфором и хрусталем, ступит белоснежная нога чего-то более, несоизмеримо великого. Дитрих, грязный, измазанный в крови и следах чужого разложения, с медицинскими швами, все еще торчащими на его шее и затылке, встретит нежданных гостей на своем иллюзорном троне, сооруженном из всего разрушенного, мертвого и того, что никогда не было живым. Каин, облаченный в непорочно белое, с легкой улыбкой ступает навстречу. Он находит чипы в голове мальчика интересными, но никак не самого Лоэнгрина. — Исаак! — мальчик бьется так неистово в двери кабинета Кемпфера, что, кажется, готов даже пожертвовать целостностью своих костей. В красное дерево впитывается свежая кровь. — Исаак, открой мне! Немедленно! Темноволосый, бледный мужчина словно ждал того момента, когда открыв двери, увидит мальчика на коленях, в слезах и пятнах свежей крови на детских пальцах. Такое можно было бы предложить о ком угодно, но только не об Исааке Фернанде фон Кемпфере. Ведь именно он, рискуя собственной жизнью, убедил своего господина в том, что сами микрочипы могут быть не такими эффективными без генетических данных конкретного носителя. И все же Исаак глядел на мальчишку сверху вниз с неизменно спокойным, учтивым самообладанием. Исаак позволяет Дитриху остаться рядом. Дитриху не нужен трон, он лучше бы спрятался под него сейчас. — Я могу проследовать за тобой, когда ты закончишь работу? Герр Каин позволит когда-нибудь...? — произносит мальчик, прижавшись к ножке дорогого кожанного кресла, на котором восседал Исаак, изучая какие-то бесконечные медицинские файлы на мониторе персонального компьютера. Дитрих так и не принял предложение мужчины сесть напротив, как равному. Сегодня он впервые попробовал горячий шоколад. Для него впервые приготовили что-то, столь сильно соответствующее его вкусу. Приторно, до тошноты, сладкое. — У тебя всегда есть выбор, Дитрих. — говорит Исаак, и Дитрих открывает рот от удивления и ужаса. Ему никогда не предлагали. Даже если впереди — лишь неизбежное. — Фюррер Каин более сговорчив, чем ты думаешь. Польза — его абсолютный аргумент. Он никогда не уничтожит тебя, если не докажешь обратное. — Он так доверяет тебе, Исаак. Почему? В ответ уместилась бы целая Вселенная. Это формула философского камня, которую Исаак никогда никому не раскроет. — А почему ты доверяешь мне, Дитрих? Основы у такого чувства как доверие всегда одинаковы. — отвечает Исаак вопросом на вопрос, однако, Дитриху и этого откровения достаточно, чтобы понять, что сила Исаака — как и у его предков — в ростовщичестве. Он сдает в аренду услуги, что может предоставить только он. Соответственно своей уникальности, они дорогого стоят. Дитрих найдет себя укутанным в кашемировый плед на кресле Исаака, когда проснется на рассвете. Под его голову заботливо подложена подушка. Дитрих знает, что стоит пересечь коридор и заветная замочная скважина самой крупной, вульгарно богатой комнаты, раскроет ему много секретов. Однако, ему кажется, словно сам Исаак одергивает его, теплой, длинной ладонью. Исаак знает, что лучший способ уберечь от неправильного выбора, это - предложить полную свободу. И Дитрих, переведя дыхание, засыпает еще глубже прежнего, до самого обеда. Исаак никогда не остается на ночь в собственном кабинете и вскоре каждая из его комнат по их негласным правилам перейдет в пользование Дитриха. Мальчик все еще не хочет засыпать в одиночестве. *** Их ожидает долгая, совместная поездка в одном автомобиле. Дитрих никогда не сядет подле Каина. В их великолепном белоснежном «Бентли Континенталь» всегда водит Исаак. Его красивые нервные пальцы неизменно облачены в белоснежные перчатки. Его длинные, совсем как и женщины, волосы струятся по правому плечу, словно блестящий поток черной крови. Иногда Каин поддевает прядь, по инерции, устав от дорожной скуки. Наматывает на белоснежные пальцы и вновь отпускает, как поводок бойцовского пса. Каин всегда занимает то место, рядом с Исааком, где мечтал бы оказаться сам Дитрих. Смотреть вдаль бесконечно бегущего серого асфальта. Дитрих никогда не знает следующий пункт их назначения. — Куда мы идем? — наконец, мальчик спрашивает спустя месяц их странствий. Месяца своего молчания и вынужденной безинициативности. Условный рефлекс, выработанный в нем Каином. — Домой. — отвечает Исаак, не отводя напряженного взгляда от дороги. — Тебе понравится, Дитрих. — А как же мое поместье? — Дитрих пользуется тем, что Каин, кажется, задремал, откинувшись на спинку сидения. Но все равно спрашивает тихо. Тонкий голосок его подрагивает, будто связь в помехах телефонной трубки. — Твое поместье по-прежнему записано на имя фон Лоэнгрин. От трупов я распорядился избавиться надежным людям. Акции и ценные бумаги твоей семьи приносят прибыль. Я лично занимаюсь инвестированием твоих средств в выгодные проекты. Исаак говорит с ним, как со взрослым. Того, чего Дитрих боится больше всего, случиться не может. Единственное, что волнует Дитриха, это то, что Исаак не понижает голос, а, значит,… их господин не спит. Каин и вправду улыбается Дитриху, отвлеченно, бессмысленно, без натяжения в уголках рта. Глаза его скрыты стеклами солнцезащитных очков. — Исаак называет Орден домом, хотя, по иронии, ни у кого, кто живет в этой штаб-квартире, нет дома. — У улыбки Каина появляется смысловое значение, и от этого только хуже и больнее. — Его слова все больше разнятся с мыслями. Истинное падение забывшегося человека. Каин еще никогда не был так многословен с Дитрихом. И мальчик скорее объяснял это тем, что обращался Найтроуд вовсе не к нему. Он говорил с Исааком, только с ним, на понятном лишь им обоим языке. Машину резко качнуло в сторону и непристегнутого Дитриха отбросило назад. Он больно ударился о кресло и вскрикнул, скорее от удивления, чем от ужаса. Исаак всегда водил более чем аккуратно. Они ехали на старом узком мосту, возвышавшимся над пропастью и быстрой горной рекой, и почему-то у Дитриха не было не малейшего сомнения, что Исаак сдеалал это намеренно. Каин движением белоснежной руки, кажущимся невесомым, повернул руль вправо, забирая инициативу у Кемпфера. Еще секунда и их бы зашвырнуло бы в сторону, роскошный белоснежный автомобиль разбился бы вдребезги, вместе с пассажирами. Вместе с бессмертным крусником, нуждавшемся в постоянном искусственном поддержании собственной регенерации. Обогнавшая их машина пронеслась вперед навстечу плывущей линии утомленного жарой горизонта. «Неужели Исаак и сам все находит бессмысленным?» — мысли Дитриха готовы поглотить его целиком, без остатка, забирая у реальности. — Исаак — мастер самообмана. — заключает Каин в тишину. Мужчины встречаются ничего не значащими (а, возможно, слишком значащими) взглядами, и Дитрих, разглядывая их острые, хищные профили понимает, что в этом лагере у него нет союзников. Он ненавидел бы Каина, если бы страх перед ним не был столь силен. Такие чувства, вероятно, и стоит испытывать к настоящему богу, если бы тот существовал. — Прости, Дитрих. Исаак впервые попросит прощения у своего воспитанника, и Каин, плавно обернувшись, вновь посмотрит сквозь мальчика, словно того и вовсе не существовало. — Образование, которое ты даешь мальчику, крайне одностороннее. — заметит Каин беззлобно. — Не думаю, что это послужит на благо Ордена. *** Дитрих учится, как и положенно мальчику его возраста. Исаак приучил его видеть поставленную цель как эпицентр своего существования. Остальное — побочный шум и пыль. Стряхнуть и забыть, словно пережитый момент. Исаак учит Дитриха языкам. Английский Кемпфера академически поставленный и вторит слогу классиков. Красив в своей заученной утилитарной неестественности. Русский — язык Империи Истинного Человечества — из уст учителя больше похож на правду. В эти моменты Дитриху кажется, что Исаак тоже живой. Исаак источает тепло живого тела. Дитрих чувствует это, сидя подле него, касаясь его рукава своим собственным. Однако, и эта иллюзия проходит, словно случайное наваждение, мираж в пустыне, когда они садятся за изучение утраченных технологий. Дитрих снова превращается в само внимание. Медицина, нейропрограммирование, генная инженерия — словно портал в другой мир. Именно того измерения, из которого рождаются тени и демоны Исаака. Все виды тьмы, сжатые до размера сверхмассы. — Так ты не маг, Исаак. — на щеках Дитриха играет стыдливый румянец, когда он признается в этом вслух, словно берет на себя ответственность за чужой обман. — В моей голове столько микрочипов, что иногда я не чувствую собственных мыслей. Почти как ты. — Кемпфер открывает новую книгу перед Дитрихом. — Это техника боя, не более. Усовершенствованный вид автомата в твоих руках. Магия в другом. Во владении духом, своим и чужим. Магия в том, куда заведет тебя собственный разум. Сила убеждения, ссылка на авторитет, ложь во благо и бесконечная лесть, зеркально отражающая все чаяния собеседника. Маккиавелли и Хань Фей Цзи. Теперь Дитрих понимает, что каждая из струн его чувств и мыслей была тронута руками Исаака, опытного музыканта. Мальчику становится неловко и приятно одновременно. Словно его взяли силой, но его собственным оружием. Дитрих впервые задумывается о близости. Он думает, что это похоже на погружение в бой, ближнюю атаку. Такие миссии ему еще не доверяли в Ордене. — Ты не разу не использовал против меня боевые техники, даже когда я выходил за рамки дозволенного во время миссий, — констатирует Дитрих, отрываясь от чтения. Дитрих часто бывал невыносимым и никак не мог понять, как Исааку удавалось амортизировать собою все, что он чувствовал, от истерики до агрессии. — Ты хотел бы вступить со мной в бой? — улыбается Исаак и наливает своему ученику чай. Напиток именно такой, как любит его Дитрих, противоположный вкусу плохих воспоминаний. — Я бы счел за честь сразиться с тобой, если ты сам этого желаешь. Дитрих углубляется в чтение, оставляя вопрос Исаака без ответа. Дитрих не хочет смотреть Исааку в глаза. — ... Точнее, когда ты этого пожелаешь. *** — Они спят вместе, ведь так? Иначе, как объяснить его власть над нашим господином?! — Говорит первая женищина в их Ордене столь высокого, приближенного к Исааку ранга. Хельга фон Фогельвайде. За миг до этого она сидит напротив Дитриха в огромной, просторной гостиной Ордена. Весь интерьер никак не соответствует моде их эпохи, но Дитрих помнит, что Каин, хозяин и бог, принадлежит прошлому тысячелетию. В камине неспешно потрескивает огонь, ведь и его век насчитает не одно грядущее тысячелетие. Дитриху всего тринадцать. Прошло более четырех самых двусмысленных лет его жизни, бытности в Ордене. Он знает, почему она спрашивает это. Он бы и сам хотел знать. Это, пожалуй, помогло бы с решением многих вопросов. — Может, проверишь, если выживешь? — отвечает юноша в своей, выработанной годами саркастичной манере. Он искренне не понимает, почему Исаак держит врага еще ближе, чем друга. Исаак наверняка в своей менторской манере ответит, что эта мудрость была произнесена каким-то политиком давно ушедших лет. Политиком, чья страна уже давно стерта с лица Земли. — Кукловод, я не понимаю, — Хельга закуривает и закидывает одну длинную слишком худую ногу на другую. Дитрих видит резинку черных чулков, выглядывающих из-под форменной юбки Ледяной Ведьмы. В какой-то момент он думает: «Почему бы и нет», - но уже в следущий ему становится противно от самого себя. Близость - это бой, а не слабость. Именно так сказал бы об этом Исаак, уверен Дитрих. — Я не понимаю, как этот… этот человек, без роду и племени стал чуть ли не пророком над всеми, кто при дарвинистском подходе должен был быть соржанным каждым из нас. Твоим титулом, метаселанским происхожением меня или братьев Нойманнов, природным даром Раду Барвона, в конце-то концов. Он… поимел нас всех, Лоэнгрин. В самые срамные наши места. В головы. — От чего же ты рубишь сук, на котором сидишь, Хельга? — Дитрих кривит губы в высокомерной ухмылке. Он рад, что ближе всех в Исааку. Лоэнгрину всего тринадцать, а у них с тридцателетней Хельгой один ранг старшего адепта. Хельга может обращать все в лед силой своего оружия, и по иронии, операцию по усовершенствованию ее организма, проводил все тот же ненавидимый ею Исаак. — Я пытаюсь научить тебя тому, чему Исаак учить не умеет, или не желает, что более вероятно, — критическому мышлению. — настаивает Хельга, когда Дитрих бесцеремонно, вопреки джентельменскому кодексу, также Исааком вложенным в его благодатную голову, покидает комнату, так и не дослушав ее до конца. Он все же спросит Исаака тем вечером, вернувшегося с очередной миссии, отмокающего в ванной со льдом, призванном минимизировать боль, пока ускоренная регенерация не позволит Магу вновь встать на ноги. — Почему ты никогда не говорил мне, откуда ты? Каждому другому члену Ордена, ты рассказываешь новую биографию, совершенно противоположную предыдущей. А мне даже это недоступно! — Ради этого ты выломал двери в лазарет, Дитрих? — вновь отвечает ему Исаак своим излюбленным методом, вопросом на вопрос. Впрочем, в его спокойном голосе — ни тени удивления. Конечно же, Каин прав. Мальчика не стоит оберегать так, словно Исаак и вправду заинтересован в нем больше остальных. — Кто такие фон Кемпферы? — Дитрих уверенно опирается ладонями в борт купальни. — И были ли они вообще? — Кемпфер поднимается во весь рост, и Дитрих впервые видит его обнаженным. Его великолепно сложенное тело цвета слоновой кости. Возможно, лишь слишком острое, словно угловатость молодых лет еще не так далеко позади. Но даже это — обман. Дитрих понимает, что совершенно не знает, сколько лет его учителю на самом деле. — Существует лишь только то, что ты вообразишь Дитрих. Ты — мастер собственной иллюзии. И если преуспеешь в своей, со временем научишься создавать и чужие. В одном ответе и пояснение, и угроза. И напоминание, что ранг Мага всегда будет выше, чем Кукловода. Дитрих чувствует, как слова Хельги стали поперек горла, вопреки его блестящему умению управлять собой. Земля, созданная Исааком, кажется слишком зыбкой, чтобы более на ней стоять, гордо подняв голову. Дитрих понимает всю нелепость ситуации, отводя глаза от обнаженного учителя, глядящего на него без стыда. — Ты взрослеешь, Дитрих. — говорит Исаак, облачаясь в халат, что услужливо предлагает ему смущенный ученик. Это похоже на условный рефлекс. Дитрих по инерции хочет быть полезным Исааку, и, кажется, что так было с начала времен. Черные волосы полотном струятся по белому шелку. Сочетание классическое до вульгарности и меж тем, завораживающее своей универсальностью. Исаак знает, что делает. Исаак и вправду поимел их всех. *** Однако, на каждого хищника находится еще более сильный. Еще один бесценный урок от Исаака. Страх - дело относительное. Дитрих все же узнал, что происходит за закрытыми дверями комнаты фюррера. Исаак не сказал о том, что было до Ордена, зато он подарит Дитриху будущее. Тем более, что вскоре близились именины Дитриха. Ему будет пятнадцать. Исаак специально оставил открытой замочную скважину. И Кукловод припал к ней ухом, слыша лишь голос, читающий что-то с уверенным спокойствием и увлечением, как бы сам автор мог бы озвучить собственное произведение. Это был «Макбет». Однин из несчерпаемых источников вдохновения Исаака, его колких и многословных позаимстованных цитат. Леди Макбет убеждала не слишком стойкого в принципах, но чрезмерно уверенного в бою мужа поддаться воле к власти. «Гнездятся скорпионы под короной». Змеи сплелись в узел, что невозможно разрубить, как в древних мифах, и они гнездятся в черепе вместо мыслей, точно так как у Каина. — Продолжай. — говорит Каин напряженно и отстраненно, без тени доброжелательности. — Я в нетерпении. Макбету приходит конец. Исаак вновь читает Круснику о давно ушедших временах, живущих только в памяти тысячелетнего бога. История не нова, но так увлекательна. Люди убивают, лжесвидетельствуют, сочатся ядом алчности и зависти, словно пущенной по венам испорченной кровью. Исааку знаком каждый грех из бесконечной палитры, как очередная бацилла, пущенная на размножение в чашку Петри. Дитрих решается взглянуть. И первое, что он видит, это почти пустую бутылку вина из их погреба. Значит, собственный шпионский риск можно считать относительно безопасным. — Когда земля опустеет, тебя также не станет, Исаак, как и всех остальных человеческих пороков. — Каину возвращается его обыкновенная улыбка. — Плодородная почва полнится смертью. — отвечает Кемпфер. — Так было испокон веков. Слабое утешение для Дитриха, по ту сторону двери, и достаточное для Исаака. Каин кладет палец на губы Исаака и Дитриху почему-то становится неловко от интимности этого момента. Лучше бы Хельга оказалась права. Лучше бы он застал голыми своего демона и своего ангела-хранителя, содрогающихся в какой-то неприличной позе. Лучше чем видеть Исаака уничтоженным, чем униженным. — Очаровательно наблюдать за тем, как ты придумываешь ответы, там где их вовсе существовать не должно. Исаак становится на колено по негласному приказу Каина. Он чувствует своего фюррера, кожей осязает каждую перемену в его настроении. — Ты ведь понимаешь, что знание о том, насколько высоко боги могут подняться, ничтожны по сравнению со знанием о бездне, в которую может упасть человек, преследуя свои идеалы? — Это не предел, мой господин. Даю вам слово. — Как ты высокомерен, Исаак. Как бы низко ты не опускал свою красивую, умную голову. — Каин преодолевает некоторое сопротивление, поднимая лицо Кемпфера за подбородок, обращая к себе. Дитрих хотел бы видеть, что будет дальше. Он достаточно взрослый, что бы осознать это. Он бы сам вошел в эту комнату, обнаженный, и предложил бы себя каждому. Возможно, ему под силу доказать правоту формулы одного из них. От этих мыслей его отбрасывает, словно от удара. С ужасом он понимает, что снова испытал на себе силу Крусника, как тогда, в день их встречи с Каином. Дверь сносит с петель в сторону. Незримая рука поднимает юношу в воздух, словно он легкий и жалкий, как пушинка. В борьбе со стихией. Дитрих слышит невозможно мягкое и пьянящее в жуткой, удущаюшей близости: — Значит, ты все же сделал выбор, Кукловод. *** Исаак не последовал приказу разрушить, не оставив камня на камне, по первобытному, по ветхозаветному. Исаак ослушался. Когда он пытается объяснить себе собственное поведение, ничего общего не имеющее с его обыковенной рациональностью, последнее что он вспоминает, это - не моргающие глаза Дитриха, следящие за каждым движением их хозяина... Капли серебра орошают сливающиеся с ночью волосы Кемпфера, когда все заканчивается. «Цветы зла» теперь тоже собственность Ордена «Креста и Розы». Группа метоселан-аристократов со слабой организацией и непомерными амбициями. Бальтазар и Мельхиор фон Нойманны догадываются, что у Исаака все же есть одна слабость. Он никогда не возьмет своего воспитанника на действительно опасное задание. Как то сразиться с целой толпой богатых метоселан с исключительными физическими характеристиками и настоящим политическим влиянием, выходящем далеко за пределы Империи Истинного Человечества. — Я знаю, чего ты хочешь. — заключает Бальтазар, заправляя оружие иглами с ядом. Он ненавидит Исаака за то, что тот всегда посылает Нойманнов в самые бесславные ристалища из возможных. При этом, то, с каким рвением Верховный Маг пускается в бой первым, уходит с головой в самый эпицентр событий, заставляет братьев поневоле уважать Кемпфера, а также следовать за ним снова и снова, не думая о том, что будет. — Ты боишься, что твой тщеславный мальчишка провалит задание, как не раз уже это делал, и это здорово разозлит фюррера. Исаак закуривает сигариллу, услужливо предложенную Мельхиором. — Он нестабилен. Нойманны удивленно переглядываются. Они ожидали услышать все, что угодно, кроме этого. Мельхиор поправляет бликующие в полумраке очки. — Это не блеф, Кемпфер. — Разумеется, нет. Дитрих нужен там, где может понадобиться иррациональное разрушение, отсутствие морали и принципов в действии. — улыбается Исаак и не понятно, про врага он говорит, или про друга. В любом случае, разумный человек не стал бы говорить так о названном сыне. Однако, Нойманнов ждет еще большее открытие. — Мы не станем разрушать «Fleur du Mal», мы лишь покажем им свою силу. А, затем, перекрыв их самый плодородный ресурс, торговлю людьми с улучшенным геномом, докажем им, что мы — единственная альтернатива банкротству их многовековых фамилий. Они кланяются своему магу. Во время каждой миссии он находит способ доказать, почему он над ними, а не наоборот. — Господин Contra Mundi поменял свой приказ? — с невозмутимым лицом спрашивает Бальтазар, когда Кемфер ступает впереди братьев Нойманнов, делая вид, что не слышит их — Ты никогда не узнаешь, — отвечает ему брат, Мельхиор, заполняя неловкую, риторическую паузу. — Однако, это никак не поменяет ход событий. Альфред, герцог Мейнцкий, встречает мага безоружным, в окружении личного эконома и поверенных. Впервые в своей столетней, метаселанской жизни, он услышал столь благоразумное предложение от террана. Как смог он согласиться настолько легко? Братья Нойманны никогда не узнают, что все, что осталось в мертвых головах верхушки «Fleur du Mal» — это нейронити Кукловода, натянутых до напряжения струн, поддающихся ловким пальцам Исаака. — Значит, цена моего положения... - начнет Дитрих после возвращения Кемпфера. — Бартер. — отрезает Исаак, без шансов на продолжение диалога. *** Дитриху шестнадцать, когда Исаак начинает все больше вводить его в общество. В миру Исаак позиционирует себя как аристократа и от Дитриха он ждет того же. Когда юноша впервые за последние шесть лет возвращается к делам, которыми ранее не слишком успешно занимался его отец, Дитрих приятно удивлен, ведь Исаак приумножил его состояние в разы. — Так вот откуда деньги у Ордена, — заключает Дитрих, когда они, вместе с Исааком, покидают юридическую фирму, занимающуюся делами всех, причасных к этой бесконечной идеологической пирамиде разрушения. — Идея должна проникнуть в карманы, стать разменной монетой, прежде чем проникнуть в головы, Дитрих. — отвечает ему Исаак. — Наш Орден, а также все зависимые от наших заказов, дочерние организации состоят из капиталов наших многочисленных адептов. Мы осуществляем вклады, массово покупаем предприятия, наполняем парламенты нашими протеже. Мы владеем Европой, Дитрих. Если бы не желание нашего господина, целый мир можно было бы поставить на колени, не убивая ни единого человека. Как аристократу по крови, Дитриху почему-то в миг настоящее становится отвратительным. Идеи Исаака напоминают ему выжимку из всех идеалогий, подавляющих достойного человека и наделяющего плебея властью. От коммунизма он взял неоспоримость культа личности и уравнение в правах враждующих рас. От некогда свергнутого более тысячелетия назад национал-социализма — создание негласных синдикатов, осуществляющих обеспечение всех материальных нужд Ордена, а также выступающих в роли их политических информаторов. — «Чем чудовищнее ложь, тем охотнее в нее верят». Пауль Йозеф Геббельс. — Исаак снова вклинивается в мысли Дитриха, цитируя некогда самого чудовищного врага собственного народа. — Ты нацелен на самоуничтожение? — спрашивает Дитрих. — Как и все мы, во имя славы Врага всего мира, нашего единственного господина. Дитрих не хочет умирать, и Исаак смеется, говоря, что это произойдет совсем нескоро. Ведь сейчас у них запланирован теннисный матч в известном частном клубе Берлина. Когда они захоят в огромный, залитый искусственным светом спортивный зал, по ту сторону теннисной сетки уже есть игроки. Мужчина лет сорока и молодая девушка, слишком на него похожая, вероятно, его дочь. — Простите, господа, но это наше время. Вы должны поговорить с администрацией, прежде чем вот так нарушать… — начинает Дитрих, повысив свой бархатный голос, так чтобы эхо отчетливо донесло до непрошенных гостей его слова. Девушка что-то говорит, поднявшись на цыпочки, на ухо отцу. У нее великолепные, густые, каштановые волосы. Короткая спортивная юбка обнажает изящные смуглые ноги. Дитрих определенно бы добавил к своей речи что-то еще, приди он тренироваться без своего ментора. Кемпфер, идет через зал, навстречу отцу девушки, жестом попросив Дитриха отойти и не делать глупостей. Они встречаются в центре зала, и мужчина с каштановыми волосами едва не роняет теннисную ракету из рук. Он не находит слов. — Уильям Уолтер Водсворт. — улыбается Исаак. — Виктория, — Водсворт поворачивается к неуспевшей заскучать дочери, — Это мой хороший друг со своим сыном. Мы сыграем вчетвером сегодня. Исаак понимает, что его старый друг не иначе как здорово ударился в религию, если хочет взять реванш над тем, кого ранее винил в смерти жены, игрой в теннис. После, отделившись от молодого поколения, Уильям не сможет оторвать взгляд от Исаака. Тот, кажется, ничуть не изменился с момента их изгнания из Альбиона. — Шестнадцать лет прошло, а ты… — Уодсворт пытается найти хоть один изъян в лице и руках его старого товарища, говорящих о скоротечности бытия. Но тщетно. Исаак чудовищно молод. — Ты растворился, словно в альбионском тумане. Густой дым от сигариллы Исаака ухудшает видимость. Уолтер надеется, что все это сон. В то же время, он слишком стар для таких самонадеянных мыслей. Смешно надеяться на удачу, когда ты в эпицентре собственного поражения. Исаак и этот мальчишка с порочными глазами взрослого человека разгоромили их с дочерью с сокрушительным счетом. — Ты сам не хотел, чтобы я посетил похороны Виктории. Не удивлен, что дочь ты назвал в честь покойной жены. Они и вправду, очень похожи. — Исаак снова затягивается, когда услужливый официант закрытого клуба ставит перед ними кофе и по бокалу виски. — В прошлый раз, ты сказал, что более не хочешь иметь со мной никаких дел и я ничуть не зол на тебя, ведь я на твоем месте поступил бы также. — Этот юноша — не твой сын? — вместо ответа спрашивает внезапно помрачневший Водсворт, а, затем, по-видимому сам мысленно ответив на собственный вопрос, добавляет, — Мне страшно спросить, чем ты зарабатываешь сейчас. — Ну, если ты готов услышать ответ. Уверен, наши главные вопросы взаимны. — Исаак протянул Водсворту портсигар, но тот отказался почти ударом. Рука Уильяма дрогнула. Со стороны, они наблюдали, как Виктория, целомудренно сдвинув колени, и закрыв их ладонями, оживленно о чем-то рассказывает Дитриху, сидящему в намного более уверенной, фривольной позе. Он что-то отвечает девушке, вовсе не стараясь, будто и не подбирая слова, и она откликается звонким смехом, вопреки этикету леди. Дитрих заказал им коктейли, не удосужившись спросить разрешения от отца девушки. Уильям помнил Исаака слишком хорошо, чтобы происходящее казалось ему правдой. Вот они, студенты первого курса Лондиниумского университета. Группа жаждет прогулять еще одну пару безнаказанно. Исаак, конечно же, урок не пропустит. Он слишком чтит труд их пожилого профессора и при том беспокоится о том, чтобы шалопай Водсворт не завалил очередной экзамен. Соблазны дебюта студенческой жизни слишком разширяют кругозор, и Уильям жаждет попробовать все и сразу, наглотаться жизни, будто впрок. И только Исаак, жертвуя всем, чем может, снова оказывается в проигрыше. «Чертов Фауст!» — улыбается одногруппнику Уилл Водсворт, — «Вот появится как-то в твоей жизни Мефистофель и сделает тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться». «Наука — вот единственный бог, в которого я верю. Чудо — всего лишь ошибка в расчетах», — ответчал тогда Исаак, скромно стриженный, и смотрящий робко, и почти никогда в глаза, когда слышал в свой адрес что-то столь громкое, или произносящий таковое вслух. Кажется, за эти годы он не раз менял свою религию. А ошибка в расчетах приобрела масштаб феномена. Тем солнечным днем Уильям бесшумно обменялся записками с леди Викторией Уайльд. За спиной Исаака, так, чтобы понимающий, всепрощающий друг, не увидел ничего, перед тем как снова простил… На том же свидании, веселые, беспечные, полные жизни и воздуха в юных легких, они провели свою первую ночь. — Даже через столько лет, я не знаю, как с тобой говорить. — начал Уильям, пытаясь умерить пыл, пытаясь соответствовать спокойствию Исаака. Пытаясь не смотреть на его вопиюще несправедливую молодость, недоступную ныне самому Водсворту. — Не представляю во что ты ввязался, но точно знаю, что началось это еще тогда… И еще знаю, что это абсолютное, всепоглощающее зло. Что-то разрушившее тебя из середины и собравшее заново на свой лад. — Даже в Академии ты никогда не представлял себе что-то, стоящее за гранью общепринятых мерил. Не сложнее формулы первого курса или догматического христианского Бога. — перебил его Исаак, понижая голос, заглядывая в самую душу Уильяма. — Судя по выражению твоего лица, я чуть было не угадал род твоей нынешней деятельности, верно? Кемпфер наклоняется ближе к Водсворту, когда тот видит, с какой нахальной самонадеянностью воспитанник его бывшего лучшего друга поправляет волосы его дочери, украдкой поглядывая в сторону Исаака. Однако, юноша ищет отнюдь не одобрение названного отца и Водсворта это пугает еще больше. Виктория смеется и это не выпадает из константы ее возраста. Ей шестнадцать и она пытается напиться этой жизнью, как когда-то это делал Водсворт. И от этого все страшнее, ведь время не будет бесконечным, бесконечной остается лишь расплата за собственные ошибки. — И все же мой бог предлагает значительно больше, чем твой, Водсворт. — говорит Исаак, и Уильям понимает, что это прекрасное, молодое лицо должно было принадлежать полному чаяний и жажды жизни юноше-аспиранту из Лондиниумского универсирситета из уважаемой семьи известного врача. Но Исааку — более сорока, и эта маска, под которой давно уже, возможно, произошли все стадии разложения плоти и духа, была бы сатанинской, если бы Водсворт верил в бога по-настоящему. — Мой единственный бог — это наука. Так говорит себе Водсворт, отгоняя наваждение, навеяное дымным облаком сигарилл Кемпфера, пока в панике не ловит себя на мысли, что именно с этого суждения и начал свой путь дьявол, сидящий напротив него. Вильям вспоминает свою жену за день до гибели в этом чудовищном, поглотивщем десятки жизней эксперименте. «Мне кажется, что он сам толкнул меня к тебе в объятия,» — говорила ему ныне покойная жена, Виктория, почему-то в последний миг убеждавшая его все бросить, даже похоронив в итоге зачатки собственной великолепной ученой карьеры. — «Исаак знает, что сделать, чтобы снять с себя всю ответственность.» Уильям вспомнит аскетичное лицо своего немногословного, услужливого друга и скажет, что это глупость. На следующий день она умрет, а Уильям потеряет все, кроме единственной дочери. — Виктория, мы уходим отсюда! — Водсворт вскакивает, бесцеремонно, как юнец, позабывший правила приличия, не прощаясь, не выдерживая удар, не вынеся смешливый взгляд Исаака в собственную спину, выхватывая девочку за локоть, не позволяя ей и слова сказать новым знакомым. — Немедленно! Оставь все, как есть!! Дитрих подсаживается к Исааку на место, которое ранее занимал Водсворт, словно это ранее было оговорено. Водсворт так и не увидит, как тьма, тонкой змеей сползшая с бесконечно длинных волос Исаака, влилась в тень от их собственных с дочерью силуэтов. В грядущую ночь высопоставленные ватиканские саны уверуют, что узрели дьявола. Это забавляет Исаака, ведь он искренне, считает, что дьявол - лишь мера сравнения. И потому сам не верит ни во что. — Я не хочу этот подарок. — скажет Дитрих таким голосом, которым никогда не позволял себе говорить с Исааком. — Ты говорил, что выбор всегда есть. После той ночи, когда Каин заставил Кукловода смотреть на них, ласковым голосом говоря, что порой его задания могут включать в себя нечто подобное, ведь он хорош собой и молод, все поменялось. Исаак уговаривал себя, что это должно было случиться рано или поздно, ведь Дитрих был достоин правды. Наверное, это лучший урок, на который он был способен как отец. Каину понравилась глубина его нового грехопадения. Исаак ранее не опускался до подобного. — Давай сбежим. — внезапно заговаривает Дитрих. И этого его, тихого тона, которым произносят молитву, Исаак тоже не знает. На виду у всех Дитрих позволяет себе припасть лицом, губами, к ладони Исаака, нервно играющей с золотым портсигаром на столе. Исаак награждает Дитриха легкой, шутливой пощечиной, и это выглядит на редкость светстким, дипломатичным решением. — Воспринимай Викторию Водсворт как задание, Дитрих. Вводный урок по этой части ты получил, и, кажется, отлично усвоил. Мне нужны все знания о новых изобретениях ее отца. Внезапно, Кукловод меняется в лице, становлясь таким, каким он был обычно перед всеми, кроме Исаака. — Я хотел испытать тебя, учитель. Будь уверен, ответь ты по-другому, фюррер непременно бы узнал об этом из моих уст. Ты был бы уничтожен. Исаак улыбается. — Я не ожидал меньшего от своего ученика. Ты прекрасно усвоил урок. Вот только какой именно, Исаак не уточняет. Ложь во благо или верность их господину до последнего вздоха. *** Отчетность не могла не радовать. Новые адепты, задания, выполняющиеся третьими лицами, Европа, погрязшая в коррупции и отрицающем ватиканского бога разврате. Однако, это не было главной новостью. Исаак нашел Каина, стоящего на вершине полуразверзнутого купола над регенерационной комнатой. Черная гладь в двадцати метрах под их ногами отражает здезные небеса, словно бесконечный открытый космос повсюду. От него не спрятаться. Каин улыбается чему-то своему. Исаак стоит напротив него, перед самой пропастью. Господин воистину непредсказуем. — Опальный кардинал Альфонсо Д`Эсте заключил с нами контракт. — говорит Исаак тихо, но Каин слышит то, что Исаак предпочел бы не говорить. — Он, вероятно, принял тебя за дьявола? — мягко улыбается Каин, почти смеясь. — Люди видят только то, что желают видеть, мой господин. — Исаак почему-то опускает голову, словно извиняясь. — Когда ты встетишься с Крусником Ноль-Два, как думаешь, что он захочет увидеть? — Господину Авелю вряд ли будет доступно увидеть то, что он пожелает. — отвечает Исаак. И это уже звучит как дерзость, как бы низко он не склонял свою голову. Каин предугадал и это еще задолго до того, как Исаак произнес то, о чем желал бы умолчать. Но Каин вовсе не зол. Исаак знает, слишком хорошо понимает, что Каин обращается вовсе не к живому существу в жалком воплощении смертного человека. Исаак озвучивает то, что должен был бы произнести давно погребенный в мировом океане, разложившийся на молекулы когда-то живого, жалкого, смертного полковника военно-космических сил Каина Найтроуда. Эти бесконечные дебаты с самим собой — часть регенерационной терапии, последний этап восстановления личности, собранной воедино из пепла. Так хочется верить Исааку, считающего себя хорошим врачом. Но Каин все равно на шаг впереди. Не активируя нано-машины крусника, он делает шаг навстречу Исааку. Навстречу бездне под ними. — Господин! — кричит Исаак, теряя обыкновенное самообладание, глядя, как Каин падает с многометровой высоты, в концентрированый раствор химиката, еще не подготовленного к эксплуатации. Он видит лицо стремительно исчезающего в черной глубине Каина, обращенное к нему. Волосы подобны солнечным лучам, бессильно противостоящим бездне. Каин улыбается, шумно ударясь о воду, поглощенный ею, впитанный, как когда-то телом космоса. Исаак знает, что не выживет. Все законы физики сейчас обращены против него. Он прыгает навстречу Каину, протягивая руки вперед, не поспевая за ним. Техномагия не может активироваться в таком близком диапазоне энерегитеского поля регенерационного раствора. Исааку это и не нужно. Пальцы мужчин соприкасаются. Пальцы Каина сильнее, они ломают, сминают хрупкие человеческие кости в крошево, в мертвую глину. Прах к праху. Их поглощает лживая имитация космоса, отражающая звезды. Все как в начале истории о сотворении мира. Исаак теряет сознание от удара о воду. — Именно это должен увидеть Авель. Исаак слышит шепот над ухом. Его бьет озноб, и ему так холодно, как никогда не было ранее. Раствор черной глянцевой паутиной стекает с тела, на удивление целого и живого, однако, жалкого и ничтожного в своих инстинктивных человеческих попытках сгруппироваться, спасти хотя бы что-то от своей земной целостности. Кто знает, сколько времени прошло с момента его падения? (Их откровения?) Однако, этого вполне хватило для того, чтобы Каин полностью регенерировался, выглядел живее всех живых и разместил на своих коленях голову Мага, растерявшего все магическое из своего привычного облика, бережно перебирая его спутанные черные волосы. — Мне жаль, что ты не видел космос, таким каким узрел его я, Исаак. — шептал Каин, глядя, как волосы Исаака рассыпаются будто черная песчаная дюна, когда Каин вновь и вновь погружался в них, теряя свечение собственной противоестественно белой кожи. — Вначале он освежевал меня, словно инквизитор, затем, обглодал мою плоть, обратив то, что осталось, в прах… Вот так на самом деле выглядит бог. Убеждай всех и дальше, что он — это я, Исаак, у тебя хорошо получается. Все казалось бесконечно жалким и ничтожным. Дитрих и его судьба, Орден и его влияние, «Fleur du Mal» — вечные аристократы преклонившие колено перед смертным еврейским плебеем, Европа, уменьшившаяся до размера чернильной точки где-то на краю сознания. Да, что там, целый мир казался чем-то вроде вяло пульсирующего сердца на белоснежной ладони Каина. Исаак целует ее в самую середину, в место сплетения всех линий вечной жизни своего хозяина, вновь присягая на все, что позволено смертному. Дитрих, разбитый и уставший после количества алкоголя, выпитого за его недавнее свидание, по старой детской привычке свалится на вечно пустующую кровать своего учителя. "Виктория Водсворт та еще шлюха." - подумает Дитрих. Все, что ему сейчас интересно, это то, пробовал ли его ментор ее покойную мамочку, когда та была в цвете лет. Сигарилла, позаимствованная из портсигара Исаака, догорает единственным тлеющим пятном в предрассветной мгле. Дитрих улыбается, вспоминая о бесконечно длинных ногах Хельги фон Фогельвайде. И больше ничего не имеет значение, ведь ему всего шестнадцать. И впереди - целая вечность, кто бы что ему не говорил...