Сквозь вечность и отчаяние

О, это прекрасное время года, когда стираются границы между зимой и летом, одновременно прохладное и теплое, но не без того родное и манящее. Все оживает: от растений, долгое время смиренно покоившихся под пологом белоснежного мягкого одеяла замерзшей воды, до зверей, одни из которых так же сладко спали все это время, не подозревая, какая красота была до их пробуждения, словно сошедшая с только написанного холста великого Карла Розена, другие же, лицезря не только филигранную изящность зимы, но и ее холодную коварность и жестокость, с облегчением вздохнули с пришествием теплой поры; и даже люди, казалось бы, такие отрешенные уже от своей прародительницы, тянутся к ней, будто вспомнили про инстинктивную любовь младенца к матери. В небе все чаще солнце пробивает могучими вездесущими лучами плотную дымку сероватых облаков, освещая землю и даря надежду страждущим и одиноким. Яркий восход солнца, знамение начала нового дня, расстелился по бесконечно гладкой, бескрайней дали горизонта, которую мы, прикованные к земле, видим лишь только тонкой нитью, схожей с той, что пронизывает наши души и судьбы. О чем мы думаем в этот момент? Ни о чем: мы всего лишь пытаемся запечатлеть этот чудный момент подольше в памяти. Оживают, пробуждаются и чувства. То и дело они вспыхивают, горячими языками пламени обжигая сердце. Эти ожоги не причиняют боли, по крайней мере пока, они окрыляют тело, а разум никогда не сидит на месте, в исступлении жаждущего впадая из крайности в крайность. Любви, чувству близкому, но по-прежнему недосягаемому, покорны все без исключения. Для кого-то это «единовременная акция», по разным причинам к которой он больше не вернется ни за что на свете, а кто-то живет этим чувством всю жизнь. Нередко бывает, что бушующее пламя выходит из-под контроля, и тогда берегитесь: вырвавшаяся буря сметет все на своем пути без малейшего сожаления. У всего, как известно, существует две диаметрально противоположные стороны. Это простая истина, как добро и зло. Не забывайте о том урагане, что теплится в вашей душе. Храните его, ибо он способен как стать вашей единственной отрадой, так и пронзить все существо безжалостными терниями. Помните… Скоро на смену весне придет жаркое и знойное лето. Наконец в моем саду расцветут кусты жасмина, и длинные витиеватые дорожки, вымощенные крупным камнем, будут украшены пушистыми белоснежными благоухающими комками, которые, один краше другого, с радостью заманят вас в самые глубины моей небольшой посадки. Я бесконечно люблю эти скитания, ибо они всегда подкреплены детским любопытством: никогда ведь не знаешь, куда приведет очередная тропинка. Пойдем здесь, а встречает нас блестящая лазурь озера, спокойствие которого то и дело норовят потревожить вереницы мальков, пойдем там, а навстречу плодовые деревья, от даров которых уж очень трудно оторваться, особенно в такой теплый день. Всегда это интересно и удивительно, да, Василе? Помнишь, как мы любили прогуливаться такими деньками, засиживаться тут допоздна? Подул холодный ветер, словно напоминающий о том, что всемогущая Судьба никуда не делась, она тут, совсем рядом, как и лучи солнца, везде… Едва заметная рябь побеспокоила зеркало озера; птицы, сидящие на раскидистых пушистых ветвях кипариса, вспорхнули в небеса, оставив после себя грусть и одиночество… Прошла уже целая вечность, а я все по-прежнему брожу по этому саду, ловлю призраков прошлого… Знаешь, я часто вижу былое, вижу, как невидимыми тенями мелькают фантомы. Мой слух обострился с тех пор – я всегда прислушиваюсь, пытаясь уловить в шелесте листвы твой шепот; я стал менее чувствителен – я пытаюсь вспомнить тепло твоих рук и дыхание, обжигающее кожу. Я перестал чувствовать боль. Физическую. Моя душа болит настолько сильно, что никакие муки этого проклятого бытия не способны заставить меня вернуться к реальности. Я живу воспоминаниями… Такой немыслимой и нестерпимо невыносимой оказалась жизнь без тебя… Дом, в котором мы жили, все еще тут. Он все еще хранит твой запах, аромат темных волос, мебель помнит прикосновения, а стены, словно немые свидетели, до сих пор хранят твой голос, раздающийся в комнатах, и восклицания радости, и стоны наслаждения… И даже огромное зеркало, бесчувственным истуканом возвышающееся в холле, все еще хранит твой дорогой моему сердцу образ. За что мне эти страдания? Почему ты оставил меня одного, Василе? Я ненавижу тебя за это. Ненавижу, но не могу ненавидеть искренне. Я ненавижу, но я и люблю. Я разрываюсь, мечась между двумя чувствами. Гулкие удары раздаются по комнате. «Предатель, жалкий предатель», – слышится в пустоте. А в ответ лишь гробовая тишина, до этого прерываемая едва различимым эхом. Снова удары… Зеркало, обрамленное древней слоновой костью с утонченной резьбой, покрылось тонкой паутинкой. Нежные руки молочного цвета, израненные об внезапно появившиеся трещины, покрываются струями алой теплой жидкости, стекающий на пол, вымощенный прохладной каменной плиткой. «Ненавижу» «Люблю...» В руках оказывается случайно выпавший из беспорядочной мозаики осколок стекла. Тишину теперь разрывают тихие всхлипывания бьющейся в крупной дрожи хрупкой тени, прозрачные капли, скатываясь по впалым щекам, падают, и в этом полете они раскрывают свою истинную красоту, словно аметисты, разбиваясь об плиты вдребезги. Он приставляет к шее осколок. Казалось, вот оно, избавление. Но нет, это выше любых сил. «Я ведь пообещал тебе жить во что бы то ни стало. Как ты мог взять с меня такую безжалостную клятву? Ты слишком жесток». «Люблю тебя…» – раздается другой, более грубый голос, который растворяется в пустоте дома. И снова отчаяние, одиночество и безграничная любовь света и тьмы…