love(less)

      Рьюзаки мог сколько угодно напоминать себе о том, что Лайт — в первую очередь серийный и массовый убийца с iq за двести двадцать, лучший ученик Японии, человек, который с самого детства раскрывал преступления, что для взрослого ума были мало понимаемы… он Кира, в конце концов.       Но Ягами Лайт был человеком, совсем ребёнком, ребёнком с острым взглядом и улыбкой дьявола. Да, он закончил школу и по всем европейским меркам был давно совершеннолетним, однако L чувствовал себя последней мразью, оглаживая каждой ночью острые скулы подозреваемого, когда без наслаждения целовал пульсирующую венку на виске и сжимал чужие запястья в своих руках, возвышаясь над парнем — тогда, именно тогда Кира… Лайт казался таким беззащитным, подвластным ему, Элу, и от этого на душе становилось приятно и паршиво одновременно.       Острый взгляд пропадал, смягчался, будто плитка шоколада под напором жара в печи, расплывался нежностью по карей радужке, окрашивая её в цвет горчичного мёда.        — Рьюзаки, — стонал под ним Ягами Лайт, а L целовал его в уголок губ — поцелуи для Эла были чем-то вроде… выражения симпатии, поэтому он делал это быстро и практически невесомо, пока Лайт любовно тянулся к его лицу и ждал, ждал, когда он, наконец, снизойдёт до настоящего поцелуя — Лоулайт удостаивал его резким смазанным движением, но и этого тому, кажется, было достаточно. — Я тебя люблю, — честно шептал он, раскрасневшийся, тяжело и рвано хватающий ртом раскалённый от жара воздух, и, кажется, никогда не нуждался в ответе.       И Эл не отвечал.

***

      Эл Лоулайт любить не умел. L — не мог.       Зато Ягами Лайт любил за них обоих, каждой ночью шепча его очередное выдуманное имя — Эла, честно говоря, уже тошнило от этого «Рьюга», от слишком длинного «Рьюзаки», из-за которого Лайту постоянно приходилось останавливаться, срываться на шёпот и глотать воздух широко распахнутым ртом, чтобы отдышаться — с воистину щенячьей детской любовью. Это было странно: он, Ягами Лайт, преступник, убийца, человек с каменным сердцем… смотрел на него такими доверчивыми глазами. Говорят, что даже самый твёрдый камень можно расколоть, и Эл, судя по всему, сделал это, сам того не осознавая.       Честно говоря, L и сам не понял, как пришёл к этому… Как они оба к этому пришли. По закону всех сопливых книг, что читала младшая сестра Лайта — кажется, Саю? — именно он должен быть тем самым влюбчивым мальчишкой, несмотря на то, что объективно и физически он старше парня, однако роль эту взял на себя, как ни странно, именно Ягами.       Просто в один момент они потрахались. Просто вот так, без лишних слов, без каких-то цветочно-конфетных периодов: Лайт заехал ему кулаком по губе, а он со всей силы пнул его в живот, и как-то вышло, что их поза оказалась чересчур интимной. Ягами с этого рассмеялся, потянулся стереть кровь с его губ — и… дальше Эл не помнит. Возможно, инициатором этих отношений был именно он. Но он никогда не давал и намёка на любовь — а Лайт увидел в этом что-то для себя, что-то другое и неправильное, явно не так понимая его слова.       Элу понравилось, он был не против продолжить — откуда ему было знать, что Лайт превратится в ребёнка, который будет с щенячьим восторгом смотреть на его обнажённое тело (которое восторга было недостойно, стоит признаться. Лоулайт никогда своей физической подготовкой не занимался, работал мозгами — не толстел, и то спасибо, поэтому были в нём лишь кожа, кости да та оставшаяся часть силы, которую он приобрёл на учениях) и шептать ночью слова, о реальности которых Эл не даже не подозревал. Они оба были умными людьми, но именно сейчас Лайт ему проиграл — провалился под лёд, если можно сказать так, и потонул в ледяной реке, которая сковала его по рукам и ногам. Вместо реки — «любовь», вместо льда — последняя ниточка реальности происходящего, которая в один момент хрустнула и порвалась, натужно взвизгнув, будто стёртые шины об асфальт.        — Если я окажусь Кирой, — Лайт вдруг отвернулся от горящего неживым синим светом монитора ноутбука и постучал пальцами по панели, — что ты сделаешь?       Рьюзаки подпёр щёку кулаком и опустил взгляд куда-то вниз, разглядывая босые ноги и ровные ухоженные ногти.       Каждое упоминание причастности Лайта к делу Киры при самом Ягами служило неким триггером, который Эл в последнее время не особо любил дёргать, однако тот сам хватал его ладонями и давил-давил вниз, заставляя механизм крутиться уже самостоятельно.       Он хотел услышать ответ — в то же время услышать его он боялся, потому что знал, что L скажет.       Рубиконов в жизни нынешнего — менее эгоистичного и самовлюблённого, зато более чистого и искреннего, менее преданного своей гордости — Лайта осталось совсем немало, и сон в обнимку с мужчиной им уже не считался. Или он его уже перешагнул, Эл, если честно, не знает — это даже странно, ведь в первую их встречу в глазах Ягами было столько ненависти, злобы и желания убить — L соврал бы, сказав о том, что ничего не заметил. У Лайта были способности к актёрской игре, все на неё велись так, будто бы все его слова были правдой, и… Именно это его смущало.       Он ведь мог ошибаться. Лайт ведь мог и не быть Кирой — с его изменившимся взглядом, с его стопроцентной уверенностью в том, что он не Кира… Элу было стыдно об этом думать: ошибаться он боялся всегда, признавать свои ошибки — тоже.       Ягами вёл себя так, будто он не Кира, будто он и вправду никогда не мог им быть. Единственная его ошибка была в том, что он верил L — а тот до недавнего времени был уверен в том, что именно парень был тем самым преступником.       Он потерял память?       Что-то сделал?       Он… не был Кирой?       Эл откладывает эти мысли в дальний ящик, и чувствует, как кровать рядом прогибается — цепи звенят, бренчат, Лоулайта этот звук уже раздражает, но ради того, чтобы раскрыть, наконец, это дело, он был просто обязан приковать Ягами к себе.        — Ты — Кира, Лайт, — вздыхает Эл глубоко, разглаживает складки на одеяле и вздыхает ещё раз. — Возможно, ты притворяешься, возможно, ты этого не помнишь. Но это не отменяет того, что ты преступник. Уж прости.        — Ничего страшного, я понимаю. Так ты…        — Да, я убью тебя, — спустя короткое молчание соглашается L. — Не своими руками. Я посажу тебя — там ты получишь либо срок длительностью во всю твою жизнь, либо смертную казнь.       Лайт натянуто улыбается, отводит мутный водянистый взгляд и откидывается на подушку. Они спят в одной кровати — и это неудобно, Эл едва слышит своё сердцебиение, которое заглушает громкий стук сердца Ягами, и понимает, что любить он не умеет — никакого взаимного отклика он не чувствует, лишь слабое раздражение… Будто сердце парня было цепями, которые бренчали от любого движения. Но тут он ошибался: скорее, из подобного материала состояло именно сердце Эла.       Ночью Лайт пускает себе пулю в лоб, а утром умирает от сердечного приступа подставной преступник, которого выбрали для испытания тринадцатого правила Тетради Смерти. Ягами оказывается невиновным, а вот груз вины тянет детектива вниз и, кажется, что-то внутри у него бьётся — громко, неприятно, противно и раздражающе.       Эл Лоулайт трещит по швам и окончательно рассыпается битыми осколками стекла где-то внутри L.