Игла

Игла

«Ты чудовище, мон-кей. Даже по меркам своего варварского народа». Бархатный эльдарский голос. Он звучит с той стороны завесы. Кажется, провидица решила сыграть на жизнь одной из нас. «Но ты не виновата в том, кто ты есть. Я помогу тебе». - Спасибо. Я знаю, что поможешь. Я не вижу ее. Она где-то там, между вот этой скалой и горизонтом, правее, чем перекрестие прицела моей винтовки. Ее слишком сложно найти. «Вспомни». Ее убаюкивающий шепот становится смелее и навязчивее. Провидица решила как следует покопаться в моей памяти. «Все, что ты ценишь, ты бросаешь в огонь». Мне шестнадцать. Мой родной Крилос-3. Запах умирающих деревьев в парке под куполом города-улья. Не знаю, почему он мне так нравится. Я впервые позволяю Иосифу, которого знаю всего месяц, сместить руку ниже, чем обычно. Я никогда не забуду этот запах. Он навеки въелся в мои воспоминания, вместе с гарью, озоном и пеплом. Прахом и слезами. Первый приступ начался прямо когда мы занимались любовью. Гораздо лучше памяти дальнейшее сохранили протоколы. Вызов, разбирательства, цепи — прибудь арбитры на минуту позже, и протокол был бы о разгоне самосуда. По иронии судьбы, охраняли не от меня, как следовало бы... У них был четкий приказ, чтобы я доехала куда надо в целости и сохранности. Ни капли сострадания в них не было. Ни ко мне, ни к погибшим, ни к нашим семьям. Просто впервые за столетие на Крилос-3 держало курс судно без опознавательных знаков, и повеление было четким и ясным: наполнить его грузом несбывшихся надежд. Недолгое время мне казалось, что они зря приехали вовремя. «Они отняли у тебя все. Все надежды остались во мраке темных кораблей». Мне семнадцать. Борт 14-22, восьмая эскадра. Я это знаю, потому что эти цифры написаны на стене моей камеры. Хочется верить, что каюты — но подавляющее псай-поле не дает забыть, зачем я здесь. Во время перелета свободного времени много — а я не могу понять одного. Я снова и снова думаю: мои родители так быстро отказались от «проблемной» дочери потому, что я урод... или потому, что Империум предложил за меня более чем солидную компенсацию? Сначала было страшно. Тени в коридорах и ни единого человеческого лица. Потом каждый шум начал обретать смысл. Потом рассудок силой вбил в сознание простейшие выводы. Неважно, кто там снаружи. Хотели бы убить — убили бы. Во всех остальных случаях за жизнь придется расплачиваться, а значит, она имеет цену. Что имеет цену, имеет смысл. Кто бы меня там ни встретил, они найдут, чем его измерить. В детстве я мечтала увидеть Святую Терру. Все мечтали. Мечты и надежды сбываются, пусть и таким способом. Тем путем или иным, Император прощает все грехи. Было очень много времени, чтобы как следует обдумать, что именно сказать Ему в молитвах, прежде чем ступить в Его владения. «Они лишили тебя самого ценного — права выбора». Мне восемнадцать. Со мной не бывает просто, но Схоластика Псайкана пережила год моего нового смысла жизни. А потом — то, что в анналах Факультета 121 записано как «Инцидент 11-3-7», и внеплановое око Инквизиции. Я в первый раз вижу его. Сложно поверить, что ему две с половиной сотни лет. Видимо, для тех, от кого зависит судьба всего сущего, время — лишь очередной возобновляемый ресурс. Как и люди. Как и я. - Да, вот эта подойдет. Удивительно. В этом голосе столько жестокосердия — и ни капли презрения. - Вы уверены, Ваше Святейшество? Множественные патологии психики. Неустойчивая агрессия. Типичный эпсилон-два. Рекомендовано воздержаться. - Отнюдь. Именно то, что мне нужно. Только много лет спустя я пойму, насколько же издевательской была его следующая фраза... Но тогда она мне казалась подлинным благословением в форме риторического вопроса. В этой фразе был весь он. - Если, конечно, юная леди не возражает. «Для тебя нет ничего святого. Вся твоя жизнь — несение ужаса и саморазрушения. В глубине души, если она у тебя еще есть, ты знаешь, что это так». Мне сорок четыре. Геллион-6. Мир продался Империи Тау задолго до нашего прилета. Губернатор Осмунд Дарий стоит на коленях перед Лордом-Инквизитором Валерианом. - Умоляю, господин, там же женщины! Дети! Тот смотрит на убого стелющегося перед ним толстяка именно так, как тот этого заслуживает. Как жалок человек, который даже сейчас печется не о людях, а о своем будущем — лишь бы только его тушу оставили в живых. Как будто это ускользнет от псайкера. - Вы, кажется, не поняли, губернатор. Инквизиция не проигрывает. Империум не проигрывает. Я не проигрываю. Умом я понимаю, что он сам довел вверенный ему народ до такого конца. Жирный ублюдок даже не понимает, что я, с молчаливого согласия Валериана, вижу его воспоминания. Каждое мгновение, что он предпочитал не замечать кажущуюся такой незначительной ересь, приближало этот момент. И душит чувство, что это только начало. - Центр еще можно отбить! Легко! Мы только дождемся подкреплений... - Которые вашими же силами не смогут сюда добраться? Не вы ли считали, что расходы на защитный кордон для подавления огня в обе стороны — это выше вашего достоинства, но в самый раз для вашего кармана? Пока эта мразь льет фальшивые слезы, рука Его Святейшества тянется к кроваво-красной руне. - Смилуйтесь! - Не над предателями. Ультиматум — это его привычка. Один из многих бессмысленных жестов, привитых некогда, и своей издевательской манерой только пугающих людей еще больше. После первого залпа орбитальных орудий у оставшихся на поверхности будет меньше часа, чтобы сдаться. Потом переговоры будет вести вихревая торпеда. «Столько твоих же сородичей... Это — воля твоих богов? Посвяти же меня в то, что ты приносишь с собой. Я вижу только смерть.» Мне двадцать три. Здание Администратума на Делиосе-2. Мы еще не знаем, что скоро этот город станет последним бастионом наших сил, и что для многих присутствующих это последний поход. Первый раз в жизни я осмеливаюсь открыто спорить с Его Святейшеством. - Валериан, это безумие! Нельзя просто так взять и сжечь их без разбора! Мы и так теряем миллион солдат в день. Как будто это поможет... Взгляд, пока не искореженный аугментированным окуляром, которому предстоит заменить один глаз меньше чем через неделю. Глупо ждать сострадания от его обладателя. - Милая, именно поэтому еще три миллиона даже не заметят. А сейчас ты пойдешь и передашь Максимилиану. А он передаст арбитрам. Они все пойдут туда, где им самое место. Я предпочту встретить орков в одиночку, нежели бок о бок с ними. - Слушай, может, ты и забыл, но... - Но что? Пока еще я твой господин. Можешь назвать меня любым словом, какое придет тебе в голову, но решать все равно буду я. Не могу держать это в себе. - Тогда я чего-то не понимаю. Потрудись и объясни. Не знаю, кем надо быть, чтобы услышать, как он смеется без злорадства. - Какие дерзкие слова от моей преданной послушницы. Тебе следует задаться вопросом: готова ли ты взять на себя ответственность за то, что все эти без пяти минут предатели, которые все равно сдохнут в мучениях, заберут с собой не ксеносов, а кого-то из нас? Я им не то что оружие, я им фонари не доверю. Он ужасен, когда в его руках чья-то судьба. Мне трудно даже смотреть в сторону Валериана, когда он напоминает, что он здесь — Левая Рука Императора. И что без печати Варпа он видит в будущем то, что недоступно мне. - Впрочем... Знаешь, что, дорогая? Я ради тебя оставлю их в живых. По крайней мере, ни один демон не совратит тебя тем, что это я был неправ и это я стал грубым мясником. Карл, отправь район номер девять на передовую в полном составе. В худшем случае у зеленокожих не останется боеприпасов на настоящих солдат. Я больше не спорила с ним. Никогда. Не после того, что произошло через шесть суток. Трех с лишним миллионов в общих потерях уже никто не замечал. Зато имена на мемориале в Центре мой взгляд вырывает до сих пор. «Ты ненавидишь и презираешь их всех, и это единственное, что делает тебя по-настоящему живой». Мне семьдесят. Не ожидала, что буду так молодо выглядеть... Воистину, инжекторы виталиума творят чудеса. Могу похвастаться, что на орбите второй луны Амарист-7 я единственная, на кого смотрят и с придыханием, и с благоговением. Передо мной человек, и я знаю его в лицо. Я сама арестовывала его, когда он пытался продать оркам целый военный завод. С самовывозом. Валериан впервые предоставляет мне право сделать выбор самой. Впервые он обращается ко мне, как к равной, а не как к подчиненной. - Вы можете решить, что делать... Святейшая. Трудно передать, сколько власти теперь в этом освященном медальоне на груди. Помощь врагу. Смерть через лишение пищи. Нет, слишком легко. Он отнял слишком много моего времени. Времени, за которое я могла сделать намного больше на благо Империума. Он не заслужил умереть и на этом отмучиться. Он заплатит за боль, страх, насилие и ошибки. Свои и чужие. Он будет много веков смотреть на меня, и остатками своего рудиментарного разума вспоминать этот день. День, когда милостью Самого Императора девочке, некогда родившейся уродом-псайкером, дали право говорить от Его имени. - Осужденный не может сказать ничего в свою защиту? Хорошо. Он так гордился своим умом. Он верил, что его план беспроигрышен. Он надеялся, что это приведет к делам, за которые его бы уже судила не я, а весь Конклав. Неофициально он будет осужден за все, что могло бы быть, даже когда официально это всего лишь достойно смертной казни. Прежде, чем он превратится в извращенную пародию на самого себя, он осознает: его душа будет заперта там очень, очень долго. И я не пожалею еще немного личного времени на то, чтобы в недрах механизма он переживал эти чувства раз за разом, вновь и вновь. - Властью, данной мне Богом-Императором и Священной Имперской Инквизицией, приговариваю Отто Пентария, повинного в намеренной выдаче противнику расположения имперской собственности, к переделке в моего личного сервитора. Привести в исполнение... «Но есть путь от всего этого. Прочь от войны, от грязи и крови. Хочешь освободиться? Я покажу тебе путь из этого замкнутого круга». И она как бы невзначай пытается вложить эту мысль, мягкую, но такую навязчивую... Ведь игольный пистолет так удобен, и всегда со мной — так почему бы не закончить всю эту мерзость прямо сейчас? Унизительную пародию на существование, в котором я никогда, никому, нигде не принесу ничего, кроме страданий... - Спасибо тебе, эльда, что ты открываешь мне глаза. Я ценю это. Наверное, там, очень далеко, она позволяет себе улыбнуться. - Твоя мудрость и правда заставляет столько всего переосмыслить... «Ну же, мон-кей. Эта крошечная игла — все, что лежит между тобой и подлинным смыслом жизни. Между тобой и Императором. Прими ее. Избавься от груза этого мира — и от своего проклятия». Мгновение застывает. Вот он, момент истины. - Сколько всего я не могла понять раньше... Я чувствую ее радость. Она уже готовится направить мою руку, как бы невзначай сжимающую рукоять, вверх. - И тем крепче стала моя вера, когда наконец поняла. Бесценное чувство, когда выстроенная ей линия прерывается. - Ты напомнила мне, скольких людей со мной уже нет. Но каждый из них готовил меня ко дням, когда я буду решать, кому жить и умереть. Они стоят за моей спиной, и гордятся мною. Я годами просила у них прощения — и заслужила его. Для тебя непостижимо, что прощение грехов можно заслужить — потому что твой бог не даст тебе такой роскоши. Единственный момент, когда эльдарская провидица беспомощна. - Ты напомнила мне, как я покинула родной дом. Но он у меня был, эльда. У тебя его не было и не будет, потому что грехи твоих предков отняли его у тебя. Куда вы вернетесь, когда будет потрачен последний камень с древних миров? Когда она не может понять, как это вообще возможно. - Ты напомнила мне, как меня продали, как рабыню... Но сама судьба, повелительницей которой ты себя мнишь, сотворила со мной лучшее, на что может рассчитывать юный псайкер. Насколько я могла, я сохранила свободу — которой у тебя, выросшей в объятиях ненасытного бога, не будет никогда. Ты лишь выбираешь, какая тюрьма тебе ближе — камень на груди или сады Неназываемой. И ведь, что характерно, ни слова неправды... Хрен ты у меня опомнишься, отродье. Связь поздно разрывать. - Ты напомнила мне, как я видела смерть миллионов. Но именно на их примере я поняла истинную суть нашей природы — того, на что недоступно вашему сознанию. Ваша гордость не позволяет вам увидеть, что мы не рождаемся и не умираем просто так. Это и есть Воля Императора: знать, что не увидевших победы будут помнить. А ты... Думаешь, твоя смерть заставит кого-либо из твоих сородичей измениться? Думаешь, они не повторят твоих ошибок? Время останавливается окончательно. Вся наша беседа, назовем ее так, на самом деле заняла считанные секунды. - Ты напомнила мне, какой я была идеалисткой. Это правда. В молодости лишь бессердечный не верит в идеалы. В старости лишь глупец ставит их выше здравого смысла. Ты не знаешь, каково меняться. Ты не знаешь ничего, кроме мудрости ушедших навсегда веков. Ты осталась в прошлом, и в прошлое обратишься. У нее нет сил скрываться. Саван, который она выставила, спадает. И она чувствует, как ее тело сковывает абсолютно человеческий страх, Пути от которого в ее мире нет. - И самое важное. Ты напомнила мне, что я ненавижу. Ты права. И эта ненависть никогда тебе не откроет своих тайн. Твой род исчезнет, потому что не готов ненавидеть самого страшного врага — самого себя. Это сделало меня мной. Мое видение наконец чисто и ясно. Я безошибочно чувствую, где находятся ее глаза. Осталось выбрать один из них. - Ты права. Игла — это путь к примирению с собой. Это мой подарок. Моя рука возвращается на вечно холодный металл цевья. Интересно, я когда-нибудь узнаю, кто же его все-таки сделал? - Передашь Ей от меня, что ты далеко не последняя. Люблю, когда мой разум ловит последнюю искру ужаса в мозгу у ксеноса. Главное — точно поймать момент выстрела. Забавно... Ты получила именно то, что хотела. Мы обе пронзили разум друг друга. Разве что мой способ мне нравится намного больше.