тебе же больно

Ben Cocks — So Cold Чан смотрит на доску скучающим взглядом, явно не вникая ни в то, что на ней написано, ни в то, о чем говорит монотонный голос учителя. Ему сейчас это совсем неинтересно. Больше заботит, когда придет время обеда, желудок урчит дико. Проходит всего пару секунд от тех последних мыслей, что заботили его, как… Вздрагивает от неожиданности, потому что это снова началось. С недавнего времени парень начал прятать свои руки рукавами толстовок, а ноги джинсами. Теперь он не ходит в шортах, потому что на бедрах и ниже видны глубокие линии порезов, что кровоточат по ночам, потому что соулмейт, его якобы родственная душа, причиняет себе боль снова и снова. Чан ненавидит его за это. Каждый гребаный день на его руках, животе и ногах, появляются небольшие дорожки порезов, которые так и остаются там шрамами. И сегодняшнее утро не исключение. Белая рубашка пропитывается кровью на запястье, от вида которой парня уже подташнивает. — Тебе же больно, зачем ты это делаешь? — шипит сквозь зубы, потому что да. Больно. Физически и морально. Этот человек, его соулмейт, снова доводит себя. Прикрывает глаза, заставляя себя дышать чаще, потому что паника решает появиться совсем неожиданно. Одноклассник, сидящий рядом, переводит взгляд вниз, наблюдая за белой рубашкой, что становится красной. Не первый день видит. Чан поднимает руку вверх, просясь выйти в туалет. Учитель отпускает его, потому что он осведомлен о том, что почти каждый день у парня такая фигня происходит. Фигня, не более, успокаивает себя Бан. Быстрым шагом идет по коридору, придерживая одной рукой запястье. Он так задолбался. Хочется уже треснуть этому человеку по голове, чтоб хорошенько запомнил, что себя калечить нельзя. Сжимает челюсть, громко вздыхает, со свистом втягивая воздух. Больно. Ругается тихо, когда новый порез появляется рядом со старым. Ну, не то что бы старым. — Да ты меня задолбал! — врывается в туалет, в которым какой-то парень из параллельного класса сидит на подоконнике. Не обращает внимания, расстегивает пуговицы на рукавах рубашки и подставляет руку под воду, включив холодную перед этим. Его бесит абсолютно всё. Соулмейт, который, кажется, совсем не понимает, что, причиняя боль себе, он делает это ещё и другому человеку. Мир, в котором так устроена жизнь, что тебе приходится терпеть всё не только за себя, но и за твою родственную душу. Вода, которая не смывает, а только усиливает кровотечение. И этот парень, что пялится на него через зеркало, широко раскрыв глаза. В нем Чан узнает Джисона — странного паренька из другого класса, который всегда ходит в наушниках и редко с кем-либо разговаривает. Постоянно носит какие-то потрепанные кеды, разукрашенные разными рисунками, очевидно, нарисованные акрилом самим носителем, а волосы всегда немного кудрявые, болтаются в красивом беспорядке. Тот смотрит испуганно, переводя взгляд на его руку под водой. — Чего смотришь? — огрызается Бан, неожиданно разозлившись. Ну конечно, жжет нестерпимо. Джисон не отвечает, всё ещё смотря на парня перед собой. Его глаза красные, но слез не видно. Чан и не обращает внимания, пока случайно не останавливается взглядом на руке. Не своей, хочется заметить. Прямо на ней видны две небольших красных дорожки, из которых каплями стекает на белый подоконник кровь. Кровь. Кровь на руке. До парня доходит не сразу, может, через полминуты. Он даже забывает про включенную холодную воду, промазав, попадая уже рубашкой под неё. Намокает. Ну и пусть, всё равно стирать надо. Джисон тут же прячет руку за спину и спрыгивает с подоконника, когда Чан резко подается к нему. Небольшое лезвие тут же падает на кафель и, отскочив, подлетает к ногам Бана, который, к слову, не может ни слова сказать. Да быть этого не может. Совпадение, не больше. Как будто по инерции хватает себя за руку и щипает, больно впивается ногтями чуть ниже локтя. Джисон выдает писк, тут же прикрывая рот ладонью. — Джисон? — Чан смотрит на него, не отрывая взгляда. Да срать он хотел на кровь, на руку, которую щиплет не по-детски, на звонок, который звенит слишком неожиданно. — Джисон? — теперь тише. Не хочет верить, но не может не делать этого. — Спокойнее, — видит, как тот напуган. — Спокойнее, у тебя есть пластырь? — Я… я не знал, правда! Я… не понимаю, как это… мне… — тот лепечет, отходя на шаг и вжимаясь в стену. — Я не думал, что… черт, мне так жаль, и… — Черт, тише! — у Бана становится терпения меньше, затуманенный разум постепенно становится яснее. — Пластырь есть? Джисон судорожно качает головой. Он боится. Боится и стыдится. Он причинял себе боль каждый день, неужели парень тоже это чувствовал? — У меня есть, жди здесь, сейчас принесу, — всегда теперь носит его с собой. И Чан разворачивается на носках, делает пару шагов к выходу, а потом оборачивается снова. — Только попробуй уйти. И скрывается за дверью. В голове крутится лишь одна мысль, которая, кажется, звучит так же неестественно, как и то, что Бан вдруг выучит всю математику за один день. Но, тем не менее, он видел всё сам. Неужели он действительно его родственная душа?