Чертополох

Зоя скомкала в кулаке простынь и вжалась лбом в изголовье кровати, которая раскачивалась и шлепала о кисейные черные полотна шатра – Дарклинг всегда брал ее сзади, без телячьих нежностей и долгих глубоких поцелуев со вкусом смородинового сока и забродившего вина, но Зоя уже давно не была двенадцатилетней девочкой, которая смотрела на Дарклинга и видела в нем благородного принца. Эти несуразные мечты она переросла так же, как веру в то, что однажды выйдет замуж по любви, родит детей и станет хоть для кого-то важна. Вообще-то, детей иметь она не могла – в детстве чем-то болела, да так, что мамаша без зазрения совести оставила ее помирать, как задранную волком собаку на лесной опушке, и отправилась на рынок из-под полы продавать ее вещи – серебряный крестик и куклу из Керчии, которую подарил Зое ос-альтовский купец. Разумеется, в шесть лет даже деревенские дети, грызущие заплесневелые сухари на сеновалах в перерывах между пахотой, мало думали о том, что рано или поздно за все приходится платить. Дарклинг не был таким, как купцы. У него не было жирных, пронырливых пальцев, желтоватых, как тонкая пленка на вареном сале; не было влажных глаз и двойной оборочки кожи под подбородком. Он не мямлил что-то бессмысленное, оглядывая ее с ног до головы, и не одурачивал этими банальностями – будто девочка, какой она тогда была, без того не принимала за чистую монету отеческую доброту, мнимую благодетель, за которой так усердно все мужчины скрывали похоть. Зоя всегда была красивой, и мужчин подспудно тянуло к ней, как всех людей тянет к красоте. В конце концов, Дарклинг был человеком, таким же мужчиной, как те, что горбатились на полях и мельницах или восседали на чистокровных скакунах в парадных одеждах и знать не знали, что такое пироги из картофельных очистков и крапивные отвары. Так или иначе, с тех пор, как Зое исполнилось девятнадцать, она поняла, что можно быть красивой, можно быть желанной и поэтому – можно иметь цену. Разумеется, не для такого человека, как Дарклинг, но Зоя убедила себя, что его плата за возможность быть с ней, заниматься с ней любовью – это окутанные кизиловой предрассветной дымкой тихие часы, которые они проводили в одной постели; те моменты, когда Зоя лежала без сна и смотрела на него, пытаясь запомнить этот образ и думать о нем долгими зимними ночами, когда мысли о детстве и осознание собственного одиночества становились невыносимыми. Вообще-то, Зоя не была идиоткой: она знала, что Дарклинг ее не любил. Любовь красивая, как обертка шоколадной конфеты, любовь с иллюстраций в детских сказках и из пересказов баллад существовала только для того, чтобы несчастные женщины, как Зоина мать, просыпались ради чего-то по утрам. На деле же это была очередная обывательская глупость, безличная и липкая – не было никогда этой любви, за нее люди ошибочно принимали желание быть кому-то нужным, эти примитивные нежности при встречах и прощаниях, простые признания, которыми мужчины и женщины обменивались в постелях. Зоя натянула покрывало до подбородка и повернулась на бок – свечи почти догорели, воск застыл на огарках студенистой наледью, но в белесом голубичном полумраке лицо Дарклинга все равно казалось четким, проступали все черты. И хотя за все ночи, которые они провели вместе, никто из них не смыкал надолго глаз, Зоя все равно осмелилась скользнуть рукой вдоль по косой линии его подбородка, грубого от щетины, прямо к губам, которые этим промозглым зимним утром ей хотелось целовать снова и снова. Дарклинг поймал ее палец в рот и прикусил – сильно, но недостаточно для того, чтобы Зоя вскрикнула. – Не играй со мной, – предупредил он. – И не думала, мой суверенный, – хмыкнула Зоя, но от его тона ее все равно бросило в холодный пот. Она привстала, тяжелые материи одеял упали вниз и легли на постели жирным масляным кремом, как на праздничном торте. Зоя была прямо перед зеркалом: ее голая грудь, ее нагота – здесь и сейчас все это казалось естественным, даже правильным. Ей не было стыдно за то, что она видела в отражении – как Дарклинг оказался за ее спиной, бесстрастно сжал грудь, – и что собиралась увидеть после. – Зоя, помнится, я не говорил, что ты можешь идти, – проговорил он, целуя ее в шею. – А кто сказал, что я собиралась? – с вызовом ответила она и вздрогнула, когда Дарклинг скрутил ее сосок. – Мне нужно больше. – Непременно, – согласился он и погладил ее живот. В прямолинейности телесных позывов была своя сила, и за это Зое тоже было не стыдно. Она вспомнила, как Лилиана снова и снова говорила про чистоту и честь, подкрепляла свои слова картонными примерами из детских книжек. Честно, Зою очаровывали это наивное простодушие, эта слепая вера в крестьянскую порядочность. Вот только мамаша едва ли не продала Зоину честь раньше, чем она перестала брать с собой в кровать куклу. И потом, Зоя трахалась с Дарклингом с семнадцати лет. Стоило ли говорить, что ежедневные благочестивые омовения и молитвы волновали ее не больше, чем пухнущие от зависти девицы из Малого дворца и паршивая перловая каша на завтрак в Крибирске? В конце концов, Зоя была одним из лучших солдат Второй армии и самой сильной шквальной, и ей было все равно, что о ней говорили другие. Она запрещала себе думать о том, что сказала бы Лилиана, увидев ее такой. Зоя обернулась, посмотрела на Дарклинга. – Мне нужно больше, – повторила она и прежде, чем он ответил, без стеснения обхватила рукой его член и провела вверх и вниз по его основанию. В такие моменты она доходила до полного безразличия к тому, что может за этим последовать. Но в этот раз Дарклинг ее не остановил. Зоя поцеловала его. Он ответил. Так это происходило, пока в один день Дарклинг не вызвал ее к себе и не сказал, что так легко, оказывается, все это время было ее заменить.