Никогда не звучавшее имя

      Через несколько дней Юдхиштхира ласково предложил мне выйти вместе с ним на люди. В этот день мой отец рассуживал подданных, разбирая те случаи, которые оказались не по зубам панчаятам, местным советам пятерых. В проходах застыла стража, слуги разносили для родственников и гостей царя охлаждённые на льду напитки и изысканно нарезанные фрукты, очищенные от кожуры и косточек. Чтобы войти в это собрание, я накинула на голову самое плотное тёмно-зелёное покрывало, завернулась в него до глаз, нашла для себя укромное место и смотрела куда угодно, только не в одну-единственную сторону. Мне казалось: очутись Арджуна передо мною, и я упаду замертво от одного его взгляда.       В конце третьей дневной стражи в судилище вошла, робея, целая толпа косматых, жилистых, дочерна сожжённых солнцем деревенских жителей, на большинстве из одежды не было ничего, кроме набедренных повязок-каупин из некрашеной ткани, а у женщин не прикрыта была грудь. Человек с проседью в курчавых волосах, принарядившийся, в отличие от остальных, в верхней и нижней одежде, шёл впереди, его щёки блестели от слёз, он всхлипывал как обиженный ребёнок. Едва войдя в зал, он устремился к царю, перед троном грянулся на колени, воздел сложенные ладони перед лицом и горестно закричал.       Из объяснений, перемежённых сетованиями, стало понятно, что этот Динака всю жизнь копил и откладывал деньги, чтобы открыть в своей деревне лавку. Сегодня утром он отправился в город закупать товары для неё, по дороге прилёг отдохнуть у нагретого солнцем камня, и его сморило, а когда он проснулся… бедолага, рыдая, как у погребального костра, затряс перед царём дорожным мешком, прыгающими пальцами распутал завязки на его горловине и показал, что внутри пусто.       — И хуже всего, о великий, то, что по этой тропинке в город никто не ходит, кроме наших деревенских, но они не сознаются! Вот, все они пришли со мной, но я не знаю, на кого думать, и мне стыдно перед ними, ведь все, кроме одного, невиновны!       Дело было безнадёжное, и каждый вокруг это понимал. Даже испытание ядом, святой водой или рисом можно применить к одному, к нескольким подозреваемым, но не к целой толпе.       — Сколько было монет у тебя в мешке? — спросил мой отец.       — Дважды по двадцать медных монет и две серебряные, око справедливости! Хватило бы и на зеркальца, и на бусы, и на городские сладости, и на лезвия хорошей работы! Всей моей жизни сбережения! Я годами не покупал украшений жене и дочкам! Я вспахивал вдвое больше земли, чем у всех, чтобы продать рис! Я…       Сорок две монеты — ничто для казны, и если они не найдутся, царь обязан возместить ущерб из государственных средств. Но вор стоит где-то среди пришедших, и получится, что царь покрывает и поощряет воровство, не в силах покарать виновника.       — Ты назвал меня оком справедливости, друг, — помолчав, заговорил отец. — Но нас с тобой сегодня благословила удачей сама Лакшми. Здесь присутствует тот, кто справедливее всех махараджей и санньясинов — если верить слухам, которые даже вы, мои панчалийцы, охотно разносите! Вы сами зовёте его Владыкой Дхармы, так давай доверим решение ему и попробуем на вкус истинную дхарму.       На месте жалобщика я сбежала бы, едва услышав это «друг». После истории с Дроной, который явился в Панчалу и притязал на звание царского друга, царь Друпада раздавал это звание направо и налево, самым неподходящим людям, и оно никогда ещё никому не предвещало добра.       Юдхиштхира, сидевший справа от царского места, кивнул с ясным лицом. Так, словно ему каждый день предлагали судить чужих подданных и изрекать приговоры при старших.       — Подойди ближе, потерпевший обиду Динака, — предложил он, и я поразилась разнице между голосом отца и голосом моего мужа — о таких у нас говорят «глубже и мягче облака». — Я вижу, мешок у тебя не только пуст, но ещё и в пятнах. Откуда пятна?       — Вчера я нёс в нём кувшин с маслом от маслодела, а кувшин возьми да и тресни. Но это вчера было!       — Что ж, вчера — вчерашнему. А теперь скажите мне, люди, остался ли кто-нибудь в вашей деревне или все её жители пришли?       — Все здесь, даже дети! — зашумела толпа. — Никто не брал его денег, Дхармараджа! Зря он своих же обвиняет! Мы этого так не оставим! Нам нужно правосудие! А если вора не найдут, прогоним этого Динаку от себя!       Юдхиштхира вскинул ладонь, останавливая гвалт.       — Далее, — продолжил он, — ты, Динака, считаешь, что обокрали тебя, когда ты спал возле камня? Велик ли был тот камень?       — Не слишком велик, сиятельный принц Юдхиштхира! Двое сильных мужчин могли бы унести!       Юдхиштхира протянул руку в ту сторону, где стоял Бхимасена в обществе слуги с подносом, причём поднос опустошался с волшебной быстротой.       — Младший брат Бхима, сходи с этим человеком к тому самому камню, пусть он проводит тебя, и вдвоём принесите камень сюда, на суд.       Присутствующих обежала волна смешков и предположений. Юдхиштхира хранил невозмутимость, как мало кто бы смог. Я думала, Бхима что-нибудь спросит, но он молча снял и сложил стопкой свою накидку, махнул рукой жалобщику, и оба вышли, а царь Панчалы велел пропускать следующих просителей.       Прошло больше трёх мухурт, солнце далеко подвинулось по небу и иначе легло на лица, колонны и полы, оставшиеся в зале переминались и шептались, а дети затевали беготню за спинами или примерялись реветь, когда Бхима с Динакой вновь вошли в судилище. Бхима нёс валун размером с голову слонёнка в одиночку, взвалив на плечо, а за ним плёлся обокраденный, уже перестав рыдать, потеряв всякую надежду и впав в смиренное отупение. Бхима, хекнув, сгрузил несообразную ношу на середине залы, для всеобщего обозрения, и возвратился за спину Юдхиштхиры. Тот положил в рот кусочек манго, прожевал и жестом подозвал слугу, который держал наготове чашу для омовения рук после еды.       — Если этого человека обобрал кто-то из его соседей, — старший Пандава слегка наклонился вперёд и говорил словно бы с грустным сочувствием, — я предлагаю ему выйти вперёд и повиниться. Иначе я произнесу приговор немедленно, и милости не будет.       Односельчане Динаки замерли кто где стоял, как в сказках про заколдованные дворцы. Ни шевеления — каждый боялся, что его движение примут за желание признаться.       — Таково моё решение. Раз ты, Динака, заснул около камня и никого и ничего, кроме камня, вокруг не видел, значит, только камень этот и остаётся обвинить в краже. Мы знаем, что у преступника каменное сердце. Знаем, что он находится прямо перед нами. И за похищение всех денег, скопленных трудом Динаки, я приговариваю его к бритью наголо, вымазыванию навозом и золой и изгнанию из деревни. Я ведь предупреждал, что вор не дождётся от меня снисхождения.       Мой отец откинул голову на спинку трона и захохотал.       — Что ж, — отфыркиваясь от смеха, словно от умывальной воды, качая головой и утирая выступившие слёзы, выговорил он, — приговор не лишён… справедливости, а-ха-ха! По крайней мере, мы уверены, что никто не пострадал безвинно! Камень… к бритью наголо! С начала года не слыхал ничего забавнее! Каменное сердце… прямо перед нами, надо же! Дорогой Юдхиштхира, неужели ты настолько наивен, неужели думал, что от твоих слов в мерзавце шевельнётся раскаяние? Или его должен был разразить гром небесный? Ох!       Начальники ведомств, сенапати, домашний жрец-пурохита — все подхватили царский смех, кто угодливо, кто искренне, а за ними и деревенские. Не смеялись немногие: несчастный Динака, которому, видимо, не судьба была выбиться в торговцы, и ещё Юдхиштхира и его братья сохранили серьёзность посреди всеобщего веселья.       — А за неуважение к правосудию, которое сотворил я, сын самого господа дхармы, — голос Юдхиштхиры внезапно зазвенел гонгом и с лёгкостью покрыл шум, — я приговариваю всех подданных царя Друпады, посмеявшихся сейчас над святостью дхармы, к штрафу в одну медную пану. Пусть каждый немедленно подойдёт и положит монету в эту чашу.       — Делайте… — махнул рукой отец, которого всё больше веселило бесстрастное лицо Юдхиштхиры, — …делайте, как говорит мой исполненный всяческой мудрости зять!       Сначала к Юдхиштхире подступили один за другим придворные, затем стали подходить жители деревни, награждая Динаку косыми взглядами, ведь для них медяк вовсе не был малостью, и каждый опускал свою монету в чашу для омовения, прямо в воду.       Надо ли рассказывать больше? Или только описать ошарашенное лицо вора, когда от его монеты по воде пошли масляные пятна и Юдхиштхира указал на него?       — Как удалось тебе так быстро сплести крепкую ловушку для преступника, мой господин? — с восхищением спросила я тем вечером.       Юдхиштхира некоторое время смотрел на меня, словно сомневался, отвечать или нет.       — Все мы дети богов, Панчали, не только мы с тобой, а все вокруг, знаешь ли ты это? Каждое дитя, родившееся в семье брахманы, красильщика или суты, свыше наделяют приданым — даруют ему одну сильную способность или сразу несколько. В том, что случилось сегодня, почти нет моей заслуги. Умение вникать в чужие дела и помыслы было со мной, сколько я себя помню.