didn't mean to (_)

вглядываюсь в радужки твоих глаз — словно в калейдоскоп, в котором вдруг потемнели все стёклышки — осколки чёрной тоски, чёрной зависти, чёрной злости. вглядываюсь чуть сильнее, как когда-то учил меня папа, и вижу как ты целуешь меня под тоскливым февральским небом, прошитым следами от военных самолётов, наступаешь мне на носки потёртых армейских сапог и жмёшься так близко, словно хочешь стать второй кожей, бронёй, которую ни снять, ни пробить, не осознавая, что и так ею был всё это время и будто по волшебству отводил пули; тычешься мне в шею, собираешь губами пот и приросшие ко мне замертво грязь и пепел; я зацеловываю твоё лицо, а ты жмуришься — то от моих поцелуев, то от шальных снежинок, цепляющихся к твоим ресницам; вижу как я бегу за тобой по берегу моря: волны кусают нас за щиколотки, а ты смеёшься словно в последний раз; смеёшься, а потом наступаешь на кусок стекла и ранишься — ойкаешь, тормозишь и оседаешь на жижу мокрого песка; я хватаю тебя на руки и пытаюсь бежать, придерживая под голые загоревшие коленки — тебя нужно скорее к доктору, а ты отчего-то снова начинаешь смеяться, пуще прежнего, и когда я спрашиваю почему? ты отвечаешь: потому что люблю; вижу как в мартовский день тебя вдруг настигает ливень с градом: ты скребёшься жалобно в мою дверь, и, как только я её открываю, начинаешь плакать навзрыд — с твоего подбородка льют капли — не могу понять, дождя или слёз, но думаю, всего понемногу; у тебя из-под кофты кто-то пищит, громко и настойчиво, в унисон с твоими всхлипами, а в руках книга и букет полевых цветов с побитыми лепестками; я не задавая вопросов впускаю тебя, и потом уже — когда легонько тру тебя мочалкой в тёплой ванне, когда вытираю твои волосы своим полотенцем, когда обрабатываю царапины на твоей груди — слушаю, как долго ты думал о подарке на мой день рождения, как сильно твои ноги жжёт от колючих трав, которых на том поле — по колено, если не по пояс, как мучительно ты копил на книгу, о которой я давно мечтал и однажды вскользь проговорился, и как легко и просто твоя мать выкинула тебя из дома с котёнком, взятым для меня, и вы ночевали на ступеньках, вместе; ты жался от сырого холода, надеясь уменьшиться до самой крохотной точки, до элементарной частицы, а он всё беспокойно царапался, сперва о твою кофту, а потом о грудь — я знаю, что делал ты это от огромной любви и не жалеешь, а выговариваешь мне только лишь потому, что всё это послужило последним толчком, вереницей финальных шагов к абсолютному разладу с самим собой и целым миром; слышу (слушаю) ((выслушиваю)) твою боль и утираю твои щёки большими пальцами, пытаясь ослабить её хоть на грамм. поверить, что всё это навечно заперто [в твоих глазах] очень сложно поверить, что такого больше не будет? ещё сложнее поверить, что сверху всего этого теперь томится болото концентрированной едкой грусти — на грани с невозможным и не поддающимся осознанию, объяснению, пониманию — вижу как ты улыбаешься будто виновато будто на прощание и отворачиваешься.