***
Впервые я стал слышать его «дыхание» несколько месяцев назад. Так дышит человек, у которого поражены легкие. Для которого стандартный физиологический процесс, поддерживающий в нем жизнь, становится настоящей мукой. Но человек, в такой ситуации, рано или поздно, приходит к выводу, что ему лучше умереть, чем продолжать цепляться за соломинку. Тот, о ком я говорю, человек лишь в последнюю очередь. Но, при этом, он воодушевлен. Город. Гнилой, маленький, никому не нужный городишка, который даже на карте было бы сложно найти, если бы не та самая соломинка, в виде исторического прошлого и бесспорной славы. Единственное, чем он гордится. Город не разговаривает так, как мы это можем себе представлять. У него нет голоса. Но ему подконтрольно многое. В моем случае – даже они. Я знаю о его отношении ко мне. А он знает о моем отношении к нему. У нас взаимная ненависть, с той лишь разницей, что моя – обоснованная. Есть мысль, что он думает то же самое. И причины размолвки одинаковы. Меня бесит, во что он превращает мир вокруг, его бесит, что я не хочу принимать предложенный «дар», становясь таким же, как они. Иногда мне может ударить в голову безумная идея – погулять ночью. Не для того, чтобы подышать. Я этим прекрасно наслаждаюсь и на своем балконе, принимая в лицо, помимо затхлого воздуха, кучу листьев и разного рода мусор. Я гуляю, чтобы провести очередной мозговой штурм со своим недругом, обменявшись мыслями, которые нас обоих оставят равнодушными. Я предложил ему дать жителям шанс. Корни деревьев, которых никогда не было на этой, вечно незанятой дорожке, «обвязались» вокруг моей ноги. Я упал, но продолжил идти навстречу. Я подкинул ему другую идею: умереть. Разрушиться. Сломаться, под тягой собственной жалости к себе, к своей истории, за которую он так усиленно цепляется, сохраняя то, что не живет. В нескольких сантиметрах от меня упало дерево, зацепив опору ЛЭП, обесточив большую часть моего района. Отчаявшись, я решился на компромисс, пообещав, что если он сделает шаг навстречу мне, я тоже приму его правила и мы наполним друг друга слюнными выделениями. Я дрогнул, когда картинка перед моими глазами изменилась. Рассеивающийся туман, «затягивающийся» асфальт, симпатичные тропинки с искусственными, но очень ухоженными посадками. Появились люди, разных возрастов, разной расы, разного внешнего вида и разных предпочтений во всех возможных сферах, которые идут, рука об руку, улыбаясь друг другу, улыбаясь новому миру, улыбаясь самим себе, за один лишь факт колоссальной работы, убивший всю ненависть, зависть и презрение. Панацея была найдена, и теперь история начинается с чистого листа. Но, не успев насладиться показанным фильмом, все переворачивается на сто восемьдесят градусов. Яркое синее небо сменяется кроваво-красным, особи, едва не принимающие пищу с одной тарелки, начинают срываться друг на друге, применяя всю глубину обратной стороны русского языка, тщательно постриженные кустики воспламеняются, превращая ранее скучный, незапоминающийся пейзаж, в тот ад на Земле, который он из себя и представляет. Надпись «Фрегат» на заводе, находящемся в непосредственной близости, начинает судорожно мигать, пока часть лампочек не перегорает, превращая ранее гордое слово в лаконичное, но говорящее «Нет». Никто не понимает причины такого хаоса, пока не замечает меня. Меня, юродивого попаданца, у которого нет шансов построить здесь отношений, ни дружеских, ни романтических. Которого не интересует никто, а им, в свою очередь, перестают интересоваться после того, как он открывает рот. Виновники всех бед друг для друга, непримиримые враги, исчадия ада, вожделеющие о том, чтобы больше никогда не пересекаться. Если бы все было так просто… Они били меня. Как в последний раз. Я слышал хруст костей, чувствовал, как рвутся сухожилия. Кровь заливала мои глаза, но так, чтобы я продолжал видеть их. Мужчина, в котором я опознал своего соседа, вытащил гигантский секатор и начал отсекать мои волосы, один клок за другим. Его жена, между тем, поддерживала такой поступок, заявляю, что настоящий мужик не может выглядеть так, как выгляжу я. Ее неменяющийся синяк под глазом мог подбросить мне дюжину логических цепочек, из которых я сумел бы построить полноценную картину, и выяснить, за что ее благородный проходится по ней, словно катком по льду. Наверняка же есть причина. И наверняка объективная, как и во всех случаях насилия над беззащитным человеком. Но я отключился раньше, чем смог посмеяться над ним. Я не умер. Они знали меру. Переломали меня всего, но не задели жизненно важных органов. Услужливый сукин сын, в виде насмехающегося надо мной Города, даже приморозил мои раны, дав крови свернуться. Я сумел дойти до дома. Ветер подгонял меня как мог, отвешивая пинки острыми палками. Перед подъездом сидели те самые муж с женой. Они ехидно на меня поглядывали, словно оценивая свой вклад в общую картину моих повреждений. Женщина показала мне средний палец. Сломанный средний палец, вымазанный кровью, которая стекала с ее головы, там, где начинается линия роста волос. Когда я зашел, она во всю прижималась к своему ненаглядному. У врача я не был. Наши квалифицированные специалисты меня терпеть не могут, а в другие места, ожидаемо, никто не повез. Отец, в которого я снова поверил, отказал мне в этой радости. Я не злился на него. Как можно злиться на пустую склянку за то, что в ней нет воды?***
Некоторые кости срослись неправильно, некоторые же мне удалось вправить, за что спасибо Ютубу. Обожаю интернет. Единственная вещь, неподконтрольная Городу. А еще у меня там есть друзья. Трое. Они являются моей опорой в разные этапы моей жизни. Пусть я и не признавался в главном, но достаточно описывал в общих чертах. Иногда они любят посмеяться над этими историями. Порой даже слишком навязчиво и примитивно. Но, чаще всего, это веселит. Самый большой страх: узнать, что они – моя выдумка. Самая большая, самая сочная, самая долгоиграющая месть Города юному диссиденту, бьющая сильнее, чем любой удар по «солнышку» или детская насмешка в виде безобидного вопроса: «мальчик я, или девочка?». Я не лелею себя надеждой, что встречусь с ними. Это слишком большой самообман даже для такого, как я. Но знать, что они – настоящие, знать, что они – в безопасности, знать, что их жизнь сложится куда лучше моей – самая большая благодать, в которую я только смею поверить. Иногда мне интересно, что они во мне нашли. Меня сломала эта жизнь. Сломала буквально. Я пишу двумя пальцами, оставляя многое за своей спиной, изображая чувство открытости и дружелюбия, которых во мне нет. Некоторое время я даже не ставил аватарку в социальной сети. И все равно они находили мое общество интересным. Все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но я в это верю. Город не мог участвовать в чем-то столь чистом, качественном и ювелирном. Это редкие отношения, за которые, в реальной жизни, я бы отдал все. Но это не реальная жизнь. За моим окном – бушующий ветер, летающий мусор и осколки от бутылок с алкоголем, появляющиеся на горизонте только тогда, когда мои ноги переступают порог квартиры. И вот это – для меня. Это – моя жизнь. С которой я ничего не могу сделать.***
Когда я увидел своего визави по ту сторону экрана, рискнув выйти на контакт, я не сдержался от спонтанного комментария о ее реальности. Человек. Настоящий человек. Разделяющий большинство твоих взглядов, и ласкающий уши адекватной аргументацией, если эти взгляды расходятся. Если бы хоть один такой человек населял мой городишко, стал бы мне другом, и мы бы поддерживали друг друга в патовых ситуациях, я бы перетерпел все трудности судьбы. Я бы показал Городу свои огромные яйца и заставил бы его перейти к таким радикальным мерам, которые навсегда заткнут меня, подарив мне смерть. Столь притягательную для меня, и столь незаслуженную для «них». Мой сосед умер в этом году. Тот самый, который устраивал кулачные бои не только на улицах, но еще и в собственной квартире. Его жена плакала, как будто распяли десятерых Иисусов. Увидев такую картину, я был готов ей предложить одноразовую замену, в ходе которой поплачусь лишь маленькой царапиной на кулаке. Чепуха, по сравнению с булыжником, летящим в твой затылок, когда ты идешь за покупками. Но, ужаснувшись собственным мыслям, я отвесил себе пару увесистых пощечин. Нет, мой дорогой. Я не стану твоим прислугой. Голос визави вывел меня из рассуждений. Она – невероятная. Кажется, я могу говорить с ней вечность. Это можно назвать дружбой? Как бы она выглядела в реальности? Игра в догонялки посреди людного парка, скоростные аттракционы с обоюдным блеванием после встряски, откровения за стаканом пива? Я никогда этого не узнаю. Но я доволен тем, что есть. И интересуюсь, как у нее обстоятельства в ее собственном Городе. Я не стану спрашивать, есть ли у него разум, говорит ли он с ней. Это было бы ударом для меня. Хорошие люди не заслуживают такого. И глаза у нее не безумные. Яркие и по-детски озорные. У нее все будет хорошо. Потому что другие расклады делают человечество бессмысленным.***
Что я могу сделать? Это – бесконечная вереница событий, которая ни к чему не приводит. Ни к чему хорошему, по крайней мере. Если говорить об общем счете в нашей войне, то он лидирует с огромным перевесом. Я начал злорадствовать над провалами объективно плохих личностей, признавать, что с легкостью, имея возможность, помог бы им расстаться с жизнью. Естественно, не здесь. Здесь бесполезно. Они – не живы. Они – не люди. И я буду придерживаться этой точки зрения до самой смерти. До сегодняшнего вечера. Я чувствую тебя. Ты сверлишь меня взглядом, стараясь сделать мне больно, поджигаешь мою кожу, надеясь, что я упаду и буду биться в истерике. Но такими действиями ты только подталкиваешь меня к неизбежному. И я знаю, что ты этого не хочешь. Эта потеря не даст тебе ничего. В отличие от другого результата, которым ты потешишь свое самолюбие. Я не стану как они. Я не выиграл это сражение. Но и не проиграл его. Образы жизни, которой никогда не будет, всплыли перед глазами. Прогулки вчетвером, обмен мыслями, дурачества, переменяющиеся серьезными спорами, и снова откатывающиеся в беззаботные игры. Люди, которым за двадцать, за тридцать, за сорок, но которые всегда остаются детьми. В этой фантазии нет ничего сверхъестественного, но иногда даже такие мелочи обречены оставаться где-то в темных уголках сознания. Вершина скалы, на которой мелькал облик мальчишки, снова осталась в одиночестве.