Воздержание (Abstinence)

      Воздержание… самоотречение… трудности… конечно, все это важно было испытать – собственно, просто необходимо, если ты хотел стать великим воином. Но нельзя в таких вещах бросаться в крайности. Маленькие удовольствия равно важны в жизни солдата – даже Александр признавал это. Не огромные, очень дорогие роскошества - как, скажем, покрытый золотом панцирь или инкрустированная драгоценными камнями колесница, или конюшня с тысячей породистых скакунов, или великолепный дворец с расписными стенами, полный прекрасных женщин, которые умели бы петь, и танцевать, и рассказывать истории, и декламировать стихи, а еще знали бы сто разных способов заняться любовью, - или все эти фантастические вещи, что, как воображал себе Гефестион, были обычным делом в Персии. Все это было бы приятно, но едва ли необходимо. Нет, по-настоящему важны маленькие удовольствия – как те, которыми он наслаждался сейчас.       Вот он сидит в своей постели, завернутый в меха и горячий, как печеный каштан, несмотря на холодные зимние ветры, что дуют снаружи, с напитком не более роскошным, чем чаша разбавленного водой вина с медом, со стилусом, свитком и бутыльком чернил – и, кажется, он никогда не чувствовал себя счастливее. Все было прекрасно – именно такие условия нужны для того, чтобы написать любовное письмо.       Дражайшему Эритосу, сыну Менетея.       Большое спасибо тебе за письмо и за любовные стихи, что ты написал для меня. Ты не только очень талантливый поэт, но и, должно быть, даже еще более искусный воин кавалерии, чем я мог себе представить. У меня и мысли не было, что такое возможно сделать, не говоря уж о том, чтобы сделать это на спине лошади. Это звучит волнующе… Какой захватывающей жизнью наслаждаетесь вы, воины кавалерии. Спасибо тебе также за приглашение навестить тебя вечером в казарме. Я…       Гефестион остановился и отложил стилус в сторону, не решив, как продолжить. Совсем не хотелось создать впечатление, что он с радостью упадет в объятия первого же, кто оказывает ему знаки внимания, и поэтому не хотелось, чтоб Эритос думал, будто он и правда был у Гефестиона первый, ведь технически он им не был. Но опять-таки, он не мог просто прийти и рассказать Эритосу все об Александре. Во-первых, это могло его отпугнуть. Александр бы не возражал, Гефестион был уверен в этом, но Эритос мог бы подумать, что он отбивает Гефестиона у принца, или что Гефестион только притворяется заинтересованным, чтобы заставить ревновать Александра. Но была и еще одна причина…       Он и Александр были близкими друзьями несколько лет – лучшими друзьями, в сущности. И когда они приехали в Миезу, никто не удивился, что Александр захотел делить комнату с Гефестионом, хотя ему была предложена возможность жить в отдельном помещении. Но потом они начали открывать для себя пути к Эросу, и им казалось вполне естественным исследовать эти новые чувства вместе. Так вот они и занимались разными подобными вещами уже месяц, и это вправду было просто великолепное развлечение.       Александр все еще немного смущался пробовать новое и продолжал настаивать, что они действительно не должны заниматься этим каждый вечер, а только время от времени, когда уже больше не могли сдерживаться, но Гефестион обычно исхитрялся сманить его и потом не обращал особого внимания, когда Александра начинал издавать скорбные вздохи и жаловаться на то, что, мол, тело должно быть приведено к повиновению разумом, а не наоборот. С точки зрения Гефестиона, все это было во благо, так же оздоравливающе и благотворно, как другие мужские виды спорта, которыми они занимались – охота, верховая езда или борьба.       Проблема заключалась вот в чем: никто больше не знал, что они занимались этим. Некоторые из соучеников уже, возможно, и подозревали их, но никто не знал наверняка. Ведь Александр проявлял столько осмотрительности, даже перед близкими друзьями, даже среди юношей постарше – как Гарпалос и Птолемей, которые знали Александра всю его жизнь и конечно же не стали бы насмехаться или неодобрительно отзываться, или сплетничать за его спиной. Собственно говоря, временами Гефестиона немного задевала такая настойчивая скрытность – теперь Александр больше даже не держал его за руку и не ходил с ним рука об руку, и, уж конечно, не обнимал и не целовал Гефестиона прилюдно, разве что когда выполнял царскую рутину, как это Гефестион называл между ними, оказывая ему некоторое внимание – ровно столько, сколько он уделил бы любому другому юноше.       Они никогда не обсуждали это напрямую, но Гефестион мог догадаться о причине такого поведения и находил все это довольно глупым. Конечно, Александр не мог всерьез хотеть, чтобы его считали абсолютным девственником? Гефестион определенно не хотел! Он гордился тем фактом, что они с Александром уже занимались кое-чем. Но если бы он начал хвалиться этим раньше Александра, могло бы показаться, что он хвалится близостью именно с Александром, выпендривается: принц выбрал его.       Гефестион вздохнул и опустил взгляд на письмо. Возможно, самым простым было не говорить вообще ничего. И правда, это не дело Эритоса, занимался ли Гефестион чем-то с другим – по крайней мере, не раньше того момента, как Гефестион согласится быть исключительно с Эритосом, а пока он никаких подобных намерений не имел. Кроме того, что Гефестион не собирался переставать заниматься кое-чем с Александром, Эритос был не единственным красивым молодым человеком в Македонии – он не был даже единственным красивым молодым человеком в кавалерии товарищей. Не годилось Гефестиону сдаваться на его ухаживания так легко…       Впервые он встретил Эритоса, когда они с Александром пошли посмотреть, как кавалерия выполняет свои тренировочные упражнения – потрясающее зрелище! Все это сияющее вооружение, все эти изящные, хорошо тренированные лошади, концентрация и дисциплина, соединенные с каким-то легким самодовольством в движениях равно людей и лошадей, как будто и те, и другие знали, что они абсолютно великолепны и достойны восхищения всех, кто наблюдает за ними.       Александр выполнил свою царскую рутину отлично – казалось, он знал имена каждого всадника и каждой лошади, делал проницательные замечания и говорил лестные слова; он был совсем немного царственным, совсем немного застенчивым, совсем немного заигрывающим, и совсем немного более знающим, чем ожидалось бы от другого сына знатного рода Македонии. И конечно же, кавалерия любила его.       И то же самое тогда ощущал Гефестион, хотя это было какое-то новое и непонятное чувство, смешанное с толикой обиды, отчасти из-за того, что Александр вел себя так, будто он едва ли замечал Гефестиона рядом, несмотря на ласковые поддразнивания воинов, подозревающих, что Гефестион может быть его возлюбленным, а отчасти из-за того, что все внимание было направлено на Александра, а не на него. Гефестион не был особо тщеславным, но считал себя привлекательным; он был высок для своего возраста, и его развивающиеся мускулы прорисовывались красивыми, плавными, симметричными линиями, и даже Леоннатос – их товарищ по Миезе, который едва ли вообще говорил кому-то комплименты – сказал, что глаза Гефестиона почти такие же большие и красивые, как у перса, и хотя этот комплимент прозвучал довольно двойственно, остальные ребята искренне согласились, что они действительно красивые (все, кроме Александра, который нахмурился и сменил тему).       Эритос был высоким и красивым, и выглядел очень эффектно в своем кавалерийском обмундировании, даже покрытый пылью после парада. Но кроме этого в нем было что-то еще – карие глаза игриво поблескивали, а смех звучал весело; и еще его взгляд был полон дерзости и одобрения, когда он посматривал на Гефестиона, и это заставляло Гефестиона одновременно смущаться и волноваться. Хотя Эритос был молод, он уже считался ветераном, поскольку служил в двух последних кампаниях Царя Филлипа и получил некоторые знаки отличия. У него уже были шрамы войны, самый заметный из которых – от глубокого косого удара по переносице – Гефестион находил очень привлекательным.       Собственно, Гефестиону не представлялась возможность поговорить с ним, пока позже он не вернулся с Гектором, сыном Пармениона, чей старший брат Филота был офицером кавалерии. Несмотря на прилагаемые Гефестионом усилия напустить на себя равнодушный вид, Эритос догадался, почему тот вернулся, но не стал высмеивать его; он взял Гефестиона на прогулку верхом на своей строевой лошади и не попытался воспользоваться ситуацией, а просто весело поболтал о войне и лошадях, и учебе Гефестиона. Но неделю спустя он прислал Гефестиону письмо с вложенной в него довольно-таки длинной поэмой, которая, хоть и написанная в поддразнивающе-романтическом духе, не оставляла сомнений в том, чего именно он хотел.       Это действительно звучало волнующе. Было волнующе принимать ухаживания такого молодого человека, как Эритос – принимать настоящие ухаживания от кого бы то ни было. Александр никогда не ухаживал за ним взаправду – да и он, если честно, не ухаживал за Александром, даже если бы можно было ухаживать за принцем, самому не будучи принцем. Они просто… нашли друг друга однажды ночью, особо не задумываясь. Это было приятно, но Гефестион не мог отделаться от чувства, что они упустили нечто важное. И кроме того, никто из них толком ничего не знал о таких делах – и им обоим пошло бы только на пользу, если б Гефестион набрался кое-какого опыта с мужчиной постарше; и если Александр действительно не хотел, чтобы люди знали, что у них с Гефестионом есть какие-то отношения, это был отличный способ ввести их в заблуждение и убедить в отсутствии таковых.       Гефестион прочитал последнее написанное им предложение. Потом подумал об Эритосе. Потом подумал об Александре. Потом обмакнул стилус в чернила.       Спасибо также за приглашение навестить тебя вечером в казарме. Я уверен, это будет прекрасно, и я бы очень хотел увидеть тебя снова, но я думаю, что, возможно, еще не совсем готов…       Гефестион выругался, положил стилус и сделал большой глоток вина. Почему он колеблется? Не было ничего зазорного в том, чтобы быть эроменосом офицера в хорошем чине, со схожим социальным происхождением. Судя по слышанному им, королевские пажи, в ряды которых они с Александром скоро вступят, всегда водились с молодыми офицерами, и никто не думал о них плохо. Неужели он действительно, по-настоящему волновался о том, что мог подумать Александр? Это было глупо. Если бы Александр так уж любил его, в том самом смысле, он бы особо не стыдился показывать это на публике.       Почему же тогда он не должен принимать предложение Эритоса? Он как раз таки примет его! А надо или нет говорить Александру об этом, до или после вечера, проведенного с Эритосом… ну, вряд ли ему удастся ускользнуть так, чтобы Александр не заметил, но он не обязан говорить ему, куда идет… хотя… он никогда по-настоящему не лгал Александру раньше и…       Дверь отворилась медленно и тихо, но Гефестион все же подскочил так резко, что облил вином все одеяла. В последнюю минуту успев спасти письмо, он быстро накрыл его чистым свитком и притворился царапающим какие-то слова.       – Радости тебе, Александр…! – несколько слишком бодро воскликнул он. – Ты вернулся очень рано. Ты уже…       Гефестиона затих, наблюдая, как его друг понуро прошел к огню и наклонился подбросить несколько поленьев – недостаточно быстро, чтобы Гефестион не увидел выражение его лица.       – Радости тебе, Гефестион, – сказал он слабым, усталым голосом.       Гефестион выскользнул из кровати и подошел к нему.       – Клянусь Зевсом, Александр, – выдохнул он, насильно поднимая голову принца и разглядывая огромный синяк, который формировался у того на правой скуле. – Кто поставил тебе это?       Александр раздраженно оттолкнул руку Гефестиона.       – Я… подрался с Никанором, – признался он угрюмо.       Гефестион изумленно уставился на него.       – С Никанором? Но он на четыре года младше тебя, и он даже еще не догнал тебя в росте, как же…?       – Нет, нет, Никанор не Антипатра, – с негодованием прервал Александр, – Никанор, сын Пармениона!       Гефестион посмотрел на него даже еще более пристально.       – Этот Никанор?! Но... – Але, он же в два раза крупнее тебя! И он обычно такой мягкий и спокойный – из-за чего, во имя всех богов, ты встрял с ним в драку?       – Я, – плечи Александра поникли, и он упал на кровать, по-прежнему избегая взгляда друга. Гефестион отчетливо увидел, как яркий розовый румянец заливает его бледные щеки.       – Я… Я не мог удержаться. Мне нельзя было, но я просто не мог удержаться. Ты же знаешь, я ходил на пир во дворец… ну… я сидел с отцом, и все было хорошо, действительно хорошо, у него расстроен желудок со времени возвращения из кампании, и ему сказали много не пить, так что он был вполне трезв, и я думаю, он, наверное, скучал по мне после того, как вернулся, и мы говорили о его кампании, и… – Гефестион терпеливо слушал, как Александр нервно продолжал в том же духе еще несколько минут, пока не добрался до сути. Было просто бессмысленно обрывать его, да и он так любил поговорить, что казалось почти жестоким пытаться это сделать.       – Так или иначе, – сказал Александр наконец, – потом пришли Никанор и Филота, и они уже были крепко выпивши, и они говорили о том, какое большое впечатление я произвел на кавалерию в тот день, и я подошел к ним поздороваться…       Гефестион почувствовал, как у него слегка перехватило горло.       – И…?       Александр тихо застонал и прикрыл рукой стремительно напухающий глаз.       – Ну, потом они начали говорить о тебе…       Желудок Гефестиона сжался.       – Что они говорили?       – Ну, – Александр потряс головой, – кажется, я не единственный, кто произвел большое впечатление. Очевидно, некоторые офицеры говорили о тебе… Я имею в виду… как сильно ты вырос… и какой красивый… и… и что… что если у тебя еще нет любовника…       Александр неохотно взглянул в глаза Гефестиону, а потом опять посмотрел в сторону, и его лицо исказилось тревогой.       – И это было все, но потом Никанор и Филота начали… начали… ох… говорить о тебе… о том, как ты выглядишь, о твоей фигуре… и твоих… твоих … бедрах… и что бы они хотели… сделать… и в любом случае, я не мог вынести это, так что я столкнул Никанора с ложа и запрыгнул на него, и он ударил меня, а потом отец стащил меня с него и выбранил за то, что я плохой хозяин, так что я… О, боги…       Он уткнулся лицом в ладони.       – Прости, Тион, я не хотел… Но я не мог вынести этого, действительно не мог! Сама мысль о том, что они даже просто думают о тебе такое, я…       Теперь уже по-настоящему озадаченный, Гефестион сел рядом с ним. Что такого ужасного мог сказать Александр? Открывался миллион возможностей, но ни одна не имела особого смысла.       – Просто скажи мне, Александр, – тихо сказал он, – я… я обещаю, что не стану сердиться.       Александр медленно поднял голову и в отчаянии посмотрел на него.       – Я сказал, что убью их обоих, если они попробуют даже просто приблизиться к тебе!       – Ты… что?       – Отец сказал, что я веду себя, как идиот, и скорее убьют меня, если я буду разбрасываться такими угрозами, но я сказал, что пусть лучше меня убьют сражающимся за тебя, чем позволить другому взять тебя! Я – я знаю, я не должен был это говорить; я имею в виду, это не то, чтобы мы… но я так разозлился! Но потом… потом отец сказал:       «Так что, Гефестион действительно твой возлюбленный?». И я не знал, что ответить, я имею в виду, если бы я сказал «Нет», я бы выглядел по-настоящему глупо, так что я сказал… «Да», и отец сказал, что это отличная новость, и предложил всем выпить за… за Гефестиона, эроменоса Александра…       Александр просто скорчился при воспоминании об этом; Гефестион подумал, что эта история уже к утру достигнет Миезы, и скорчился вместе с ним.       – Кто… «все»? – услышал он свой вопрос.       – Ну, все телохранители отца… и почти все Друзья… кавалерия и пехота… Мне так жаль, Гефестион… Я действительно хотел сохранить это между нами, я знаю, что это глупо, но все и всегда наблюдают за мной, чтобы убедиться, что я «нормальный», а не один из этих женоподобных мальчиков, которые только покорно лежат и принимают, и мои родители всегда ругаются из-за этого и подсовывают мне гетер, и задают мне нескромные вопросы о том, беру ли я того или этого юношу в свою постель, и не позволяю ли я распускать руки какому-нибудь из пеших воинов…       Александр издал еще один слабый вздох и вцепился в свои светлые волосы.       – Боги, это было так неловко – я прямо слышал, как двор испустил общий вздох облегчения! Царевич Александр наконец-то начал делать это с кем-то!       Александр резко поднял голову.       – Подожди – нет, я не хочу сказать, что был смущен тем, что это оказался ты, Гефестион… Ты так сильно нравишься мне, я знаю, что мы всегда были друзьями, но мне кажется, я люблю тебя больше, чем только как друга… Я просто не хочу, чтобы все знали это и говорили об этом, и я знаю, что ты тоже не хочешь…       Гефестион моргнул.       – Собственно говоря, Александр, я…       – Ну, все равно уже слишком поздно, – продолжал Александр несчастным голосом, – к тому времени, как я уходил с пира, сомневаюсь, что кто-то говорил о чем-то другом… и ты знаешь, что самое худшее из этого всего…?       Гефестион молча покачал головой.       Александр выдавил из себя вымученную улыбку.       – У меня даже не было времени поесть! Я умираю с голода!       – Ну, ты же всегда говоришь, что умеренность – это полезно, – не успев удержаться, выпалил Гефестион, и оба разразились немного легкомысленным смехом, который принес им обоим некоторое облегчение и позволил Гефестиону расслабиться, чтобы подумать.       – Если серьезно, Александр… для меня это совсем не имеет значения. Я – я счастлив, по-настоящему счастлив быть известным как твой возлюбленный…       Быть известным как твой возлюбленный… приятное тепло разлилось по телу Гефестиона, когда он сказал это; в этом была особая весомость, уверенность, и это было хорошо.       Царевич сел прямо.       – Ты действительно так думаешь? О, Гефестион, я… – не находя слов, Александр потянулся вперед и поцеловал его. Гефестион был немного ошарашен. Они целовались раньше, но это было частью любовной игры и никогда – так серьезно или так страстно, как сейчас… Но это тоже было хорошо. Это было очень хорошо.       Когда они оторвались друг от друга, чтобы вдохнуть, Гефестион тепло улыбнулся царевичу: «Может, я проскользну на кухню и найду тебе что-то поесть?».       Александр покачал головой.       – Я могу обойтись без еды… но все-таки есть кое-что, чего бы я хотел…       Когда он говорил, его взгляд был прикован к Гефестиону с поражающей напряженностью. Гефестион не смог подавить всхлип, когда загрубевшая ладонь Александра медленно скользнула вверх по его бедру. Такая прямолинейность тоже была чем-то новым. Не то, чтобы Александр совсем никогда не делал первый шаг, но когда он его делал, то обычно вел себя тонко, почти робко; он мог подарить застенчивую улыбку или подойти и потереться, или забраться к Гефестиону в постель, но всегда предоставлял ему действительно начать делать это. Гефестион был немного ошеломлен, но не собирался дать пропасть хорошей возможности.       – Я уже давно грею для тебя постель…, – усмехнулся он и был благодарен увидеть и краску на щеках Александра, и жадный блеск в его глазах.       – Але, – сказал Гефестион беспечно, собирая свои свитки, пока Александр раздевался, и тщательно сворачивая незаконченное письмо к Эритосу, – насчет того, что ты сказал Никанору и Филоте… насчет убийства того, кто захочет меня… в действительности ты же не имел это в виду, правда? Я имею в виду действительно…       – Конечно, я именно это имел в виду, – ответил Александр, и его голос внезапно стал холодным и тяжелым, как лезвие кинжала.       Гефестион бегло взглянул на него, чтобы до конца убедиться, что он не шутит. Явно смущенный собственной пылкостью, Александр отвел глаза, забрался в кровать и стал закутываться в меха. Нет, он не шутил.       Гефестион заколебался, осмысляя все, что это означало и могло бы означать для будущего, взвешивая за и против. Эритос действительно так красив, и обаятелен, и было так приятно, когда тобой восхищаются, тебя домогаются и преследуют. Но Гефестион осознавал: он и Александр находились сейчас на грани чего-то нового, чего-то особого, чего-то более глубокого, чем то, что они разделяли раньше… Александр предлагал ему нечто такое, что никогда не предлагал никому до и может больше никогда не предложить никому после… И во имя защиты этого "нечто", хотя бы чтоб только увидеть, что из него получится, такой ли значительной окажется необходимая жертва?       С твердой решимостью, но не без укола сожаления, Гефестион смял незаконченное письмо к Эритосу и бросил его в самый жар пламени. Потом развернулся на пятках и пошел назад к кровати, где его ждал Александр.