Полдень

В полдень жара достигает пика, и жизнь замирает: птицы перестают щебетать, торговцы на улицах — зазывать покупателей, а редкие облака на небе выглядят росчерками белой краски. Зной раскаляет неподвижный воздух; Фукузава поворачивается к окну, чтобы взглянуть на привязанный к раме фурин*, но, увы, сегодня тот и не думает петь. — А-а-а, это невыносимо, — жалобно стонет Дазай. Сделав несколько взмахов веером, он бессильно опускает руку на спинку дивана. Голова запрокидывается. Темные волосы на висках и возле шеи вьются от влаги, кожа над кадыком блестит от пота. — Ты можешь пойти искупаться, — отвечает Фукузава. В конце концов, он обязан заботиться о благополучии своих подчиненных, даже если здесь и сейчас они оба не находятся на службе. И зачем только он поддался на уговоры Дазая и взял его с собой? — О, я не умею плавать! Меня унесет в океан, и я умру, — пытаясь улечься поудобнее, тот сгибает длинные ноги, и полы юкаты распахиваются до непристойного широко. Впрочем, упрекнуть Дазая в несоблюдении приличий довольно сложно: лодыжки и бедра надежно замотаны бинтами. — Не подумайте, директор, я всегда готов к смерти, но давайте отложим это хотя бы до вечера? Сегодня я вам ещё пригожусь! Фукузава молча кивает, соглашаясь. «Пригодишься». Телефонный звонок с почти забытого номера, голос старого знакомого из прошлой жизни, а следом — неизбежное предложение встретиться, чтобы обсудить за ужином несколько щекотливых вопросов, всплывших после уничтожения страницы Книги. Вот почему они коротают душный июльский день в Сидзуоке. Тихий сонный городок словно застрял в прошлом веке; хозяева гостевого дома, в котором их разместили, явно не слышали о кондиционерах. Дазай ёрзает, вздыхает. Фукузава наблюдает за ним, скользя взглядом от приоткрытых губ до босых ступней, и пьет зеленый чай со льдом небольшими глотками. Чашка приятно холодит ладони, вот только в комнате всё равно становится жарче, и вовсе не палящее солнце тому виной. — Вообще-то это мой первый официальный отпуск, — Дазай болтает без умолку за них двоих, излагает глупости с серьезным видом, а всё важное — с несуразным, Фукузава давно к этому привык и не удивляется, когда тот добавляет со смешком: — Я раньше никогда не уезжал из Йокогамы. Вот же... мальчишка. Можно напомнить ему, что от Йокогамы до Сидзуоки — всего лишь полтора часа на автомобиле, и нет смысла придавать их поездке особую важность, но Фукузава не делает этого. Поднявшись с подушки, он огибает стол и делает несколько шагов в сторону дивана. — Раздевайся, — если Дазай в ближайшее время не избавится от всех своих бинтов, то и впрямь умрет, не дождавшись вечера. От перегрева. Карие глаза распахиваются в изумлении: глядя на него снизу вверх, Дазай медленно и лениво потягивается, точно пригревшийся кот. И огладить его хочется, как кота: долгим движением от живота до горла. — О, — на смену изумлению приходит интерес, взгляд становится пронзительным, глубоким; бесполезно гадать, что скрывается сейчас на самом дне. Дазай приподнимается, неловко поводит плечами, выпутываясь из рукавов, а Фукузава, напротив, опускается — и упирается коленом между раздвинутых бедер. Фурин тихо звенит и замолкает вновь. Ветер, долетающий до них из приоткрытого окна, оказывается сухим и предательски теплым. Когда юката съезжает к поясу, Дазай безвольно роняет руки и больше не делает попытки ни помочь, ни помешать, лишь с шумом втягивает носом воздух, стоит только плотной повязке упасть с шеи. Фукузава методично распускает хитро спрятанные узлы, обнажая ключицы, грудь и предплечья. Тонкая светлая кожа расчерчена шрамами, замысловатый узор которых он мог бы обвести даже наощупь. Свежих среди них давно уже нет. — Вы знаете, что это выглядит очень неприлично? — слегка севшим голосом интересуется Дазай. Он все ещё пытается выглядеть беспечно, как всегда, когда нервничает, а нервничает он каждый раз, встречаясь с собой-настоящим. Фукузава молча сжимает ладонями его плечи, разминая напряженные мышцы, проходится по затвердевшим соскам, выступающим ребрам — и Дазай, вздрагивая, следует за его руками, прогибаясь в пояснице. Затылок упирается в спинку дивана, ноги разъезжаются шире; Фукузава смотрит на него, не отрываясь, пока развязывает пояс юкаты и обводит костяшками пальцев ямку пупка. Собственное желание кажется тяжелым, тягучим. Наклонившись, он разматывает бинты на бедрах, виток за витком. Кожа под тканью уже влажная от пота. Дазай весь горячий и взмокший, податливый, как подтаявший воск, а еще — соленый на вкус. Фукузава стягивает с него белье, ведет губами вдоль паха, глубоко вдыхая знакомый запах. Изогнувшись, Дазай скрещивает щиколотки за его спиной. — Я... ммм, — снова начинает он — и невнятно стонет в ладонь, которой Фукузава успевает зажать ему рот. Шуметь нельзя — в маленьких городах слишком много любопытных ушей. Они смотрят друг другу в глаза, когда Дазай с явным облегчением ложится на спину. Фукузава вжимает его в диван, поглаживает пальцами след ожога на боку и плавно, ритмично трется членом об ложбинку между ягодицами, где и без того давно скользко. Минуты тянутся неторопливо, будто подчиняясь выбранному им темпу, возбуждение нарастает, пока не становится нестерпимым до зуда, а потом достигает долгожданного пика. Они кончают одновременно; сперма растекается между их животами, капает с дрожащих бедер. Дазай снова стонет, обдавая прерывистым дыханием его пальцы. Удовольствие сходит волнами, оставляя после себя расслабленность и приятную пустоту. В доме по-прежнему душно, и нужно, наверное, дойти хотя бы до ванной, чтобы смочить полотенца в прохладной воде и обтереть ими тело, но чужая ладонь сонно обхватывает запястье, и вся хваленная выдержка Фукузавы тает. — Жарко, — зевает Дазай, устраивая лохматую голову у него на плече. Фукузава готов поклясться, что тот даже не пытается скрыть довольную усмешку. И все-таки — зачем он на самом деле взял Дазая с собой? — Я научу тебя плавать, — сдержанно угрожает он в ответ, под аккомпанемент мелодичного звона со стороны окна. ...может быть, и впрямь стоит взять отпуск. Хотя бы на несколько дней. Желательно — в следующий сезон дождей. *Фурин - японский колокольчик из металла или стекла, который традиционно подвешивают на окнах или под карнизом для обеспечения ощущения прохлады летом.