Мой милый Моцарт (М27)

      Сегодня Антонио проснулся на удивление поздно. Испугавшись, что впервые за долгое время он позволил себе опоздать в театр, он вылетел из комнаты, почти убивая дворецкого дверью. Извинившись, он побежал в гостиную смотреть на часы. Осознание сегодняшнего выходного пришло только через несколько минут молчаливого наблюдения за часами. — Сегодня воскресенье? — еще раз уточнил капельмейстер и взглянул на подошедшего лакея. — Да, герр. — Хотя бы в пределах моего дома я синьор, — зевая, сказал Сальери. После он повел дворецкого на кухню и приложил лед к его лбу, иначе кроме покраснения прибавится и страшный синяк, а капельмейстер не хотел себе такой репутации. Через несколько минут он вновь направился в спальню, но теперь уже приводить себя в порядок.       Ему не дали закончить и это, протянув письмо. Вскоре он наконец-то прочитал его. Это было приглашение от Вольфганга Моцарта на сегодняшний вечер. Он пообещал много вкусняшек, что означало, что их не будет совершенно — его средства не позволяли купить много, а желание съесть всё подряд, не позволяло быть даже нескольким конфетам в его доме. Также он обещал какую-то игру и всем, оставшимся до конца мероприятия, подарки. Их скорее всего тоже не будет, но что-то Антонио подсказывало, что прийти нужно обязательно. Хотя бы из-за уважения к его музыке, да и ведь человек, живущий музыкой сам смог уделить время и написать это письмо. В том, что только у Вольфганга мог быть такой ужасный почерк — Сальери не сомневался.       Эта записка подарила Антонио великолепное настроение на весь день, а вечером он неторопливо направился к Моцарту, выйдя из дома пораньше. В итоге он пришёл даже слишком рано, так, что подойдя к дому Амадеуса понял, что ждать и мерзнуть ему придётся достаточно долго. И всё же это будет приличнее, чем заявиться к Моцарту за пару часов до назначенной встречи. Не успел Сальери и наполовину замерзнуть, как Вольфганг выбежал из дома, но через секунду резко развернулся и удивлённо уставился на Антонио. — Вы давно здесь? — Нет, совсем нет, — Сальери откашлялся, чтобы голос не был хриплым. — Это очень хорошо. Тогда заходите, чего вы ждете? — Начала — семи часов. — Сальери, не говорите глупости. За пол часа вы замерзните до смерти. — Не правда, мне совершенно тепло, — Сальери был готов сказать еще много чего, но гений втолкнул его в дом. — Вы замерзли и вы дрожите. Возьмите у меня с кровати одеяло и сядьте около огня на кресло. Чая пока нет, я после сбегаю за ним, — выпалил Амадеус и уже собрался оставить Антонио, но тихий голос капельмейстера снова его остановил. — Большое спасибо за заботу, Вольфганг, но я предпочту оставить одеяло на кровати, а кресла на своих местах, не пододвигая тонкое сухое дерево к горячему огню.       Вздохнув, Моцарт сам отвёл Антонио на кресло, пододвинув его, конечно, к огню, после принёс и одеяло. — Что еще за протесты? Сальери, не трогайте кресло! — Это кресло сгорит там. Можете хоть раз меня послушать? — Да, но это мой дом, моя мебель и мой огонь! Какое вам до всего этого дело?       Антонио и сам удивился: какое ему дело до того, что происходит в доме Моцарта? Но дело правда было и Сальери всё это волновало. Даже слишком. — Вот именно, — улыбнулся Моцарт, заметив паузу неловкости у собеседника. — Садитесь и грейтесь.       Антонио, сдавшись, всё же сделал так, как хотел Амадеус. И правда стало теплее. Моцарт, бросив недовольное: «Теперь я из-за вас опаздываю,» — скрылся на улице.       Дома у Сальери всё не так… как же он хочет, чтобы этот шумный, неугомонный юноша жил с ним. Под любым предлогом. Может, устроить пожар? А Констанс? Она все время будет приходить? Нет, тогда будет совсем не то, что Антонио хочет. А то, что он хочет, он не посмеет произнести вслух никогда. Но сейчас всё вокруг такое умиротворяющее. Огонь, тихо потрескивающий дровами, тишина, почти полная тишина… Закрыв глаза, Сальери открыл их только от какого-то шума. Это Моцарт хлопнул дверью. Так недолго его не было? Или так надолго Сальери задремал? — Вы спали, Сальери? — Что вы, конечно нет!       В ответ только смешок и какая-то беготня на кухню и обратно в коридор. — Если вы так хотите спать, у вас еще есть немного времени. Могу постараться не будить вас шумом гостей, пока не выспитесь. — Нет, Вольфганг. Я правда не хочу спать, — Антонио встал из этого невероятно удобного и теплого места. — Какую игру вы намерены устроить?       Про призы Антонио спрашивать не решился — посчитают еще ребенком. — «Правда или действие»! — Господи… — капельмейстер закрыл лицо руками. Моцарт хочет его смерти, точно не иначе. Из всех глупостей мира из всего, что Сальери ненавидит всем сердцем и одновременно боится подобной чертовщины, Вольфганг выбрал это. Лучше бы он воспользовался предложением поспать, разве что спать так придется до полуночи когда куча неизвестных ему людей будут рассматривать его. Отвратительно. — Вольфганг… можно я откажусь? — шёпотом попросил капельмейстер, зная, что Амадеус не позволит ему такой роскоши. — Но вы ведь пришли сюда раньше всех! Вы первый и начнете эту игру!       Под смех юноши, Антонио перекрестился. И если бы они играли только вдвоем с Моцартом, Сальери бы еще мог это пережить, но ведь Моцарт в письме обещал собрать пол Вены. В этом маленьком домике, где и пять котов не поместятся.       Пришёл да Понте, граф Розенберг, одна неизвестная Сальери женщина. Сальери надеялся, что хотя бы императора Амадеус не позвал на этот край земли? К счастью нет, зато еще какие-то трое пьяных человек ввалились в дом. — Это всё? — с надеждой спросил Сальери. — Почти, — Моцарт нервно огляделся. — Констанц, где Алоизия? — А ты ее приглашал? — Конечно! — Моцарт подошёл к двери и вновь вернулся к гостям. — Я не хочу начинать без нее. — Вольфганг встал около Сальери, которому из вежливости пришлось уступить место Вебер. Когда они с Моцартом уже поженятся? — Давайте подождем еще.       С разных сторон тесной комнаты одновременно посыпались согласился и протесты. Пьяницы надеялись на еду и, видимо, еще алкоголь. Моцарт принёс с кухни всё что было и те довольно быстро приступили к трапезе. Антонио с отвращением смотрел на всё это, надеясь, что Моцарт вскоре соизволит начать. Когда угощения почти кончились, в дверь позвонила долгожданная Алоизия. Извинившись за опоздание и свалив всё на ужасную погоду, она поцеловала Амадеуса в щёку и, поняв, что ей некуда сесть, встала недалеко от Сальери. С кем угодно, лишь бы не с гадюкой Розенбергом. — Моцарт, а вы не хотите представить нам… — Сальери оглядел всех неизвестных ему присутствующих. Казалось, только его одного это волновало, потому что как он позже узнал, эти люди обращались к нему на «Эй». — Жан, Энтони и де Крафсмор, — торопливо сказал Моцарт, забрал у одного из них опустошенную бутылку и положил в центр. — Ну раз все собрались, мы можем поиграть в «Правду или действие»!       Опять же восклицания были неоднозначным. Сальери просто решил замолчать, зато Розенберг негодовал за двоих. — Ну что вам стоит это сделать? Ваши «правды» не выйдут за пределы этого дома, а «действия» не будут слишком сложными. Сальери, начинайте!       Вздохнув, капельмейстер осторожно закрутил бутылку. Боже, чем он занимается, при том на глазах Розенберга и да Понте?! Ну ничего, они тоже заложники ситуации. Бутылка остановилась в самом неожиданном положении. — Правда или действие, Моцарт? — ликованию Антонио не было предела, а улыбка была хоть и змеиной, но радостной. — Правда! — Моцарт тоже улыбнулся, понимая, что хоть что-то обрадовало капельмейстера. — Хорошо… — Антонио на несколько секунд задумался. Неплохо бы спросить вопрос личного характера, но не слишком, иначе позже ему сполна отомстят Веберы, да и сам Вольфганг. Нужно что-то безопасное. — Какие сладости ваши любимые?       Сперва воцарилась гробовая тишина, но после комната начала утопать в смехе. Граф Розенберг же только закрыл лицо рукой и отвернулся. — Наверное… — Амадеус задумался и посмотрел на потолок. — Шоколадные конфеты с фруктами.       Антонио кивнул. Нужно это запомнить. Теперь бутылочку крутил Моцарт. Сальери нервно теребил манжеты рукавов, надеясь, что бутылка не сыграет с ним злой шутки. К счастью она остановилась на более необычном варианте. — Розенберг, правда или действие!       Граф отошёл на шаг, прячась за тростью. Будь проклята эта игра. — Правда, — он надеялся, что Моцарт спросит нечто безобидное, как и Антонио. Констанц что-то шепнула Амадеусу, но подойти ей не дал Сальери. — Нельзя шептаться. Или говорите всем или молчите.       Вебер демонстративно обошла капельмейстера и что-то тихо стала говорить Вольфгангу. — С кем и когда вы целовались последний раз? — наконец спросил Моцарт. — Это неприемлемо! Я не буду отвечать! — Но вы должны, — хором ответили Вольфганг и Констанц, а после засмеялись.       Орсини-Розенберг умоляюще посмотрел на капельмейстера, чувствуя, что скоро придет его конец. Воспользовавшись приемом Констанц о перешептывании, Антонио подошёл к Францу и тоже стал шептать ответ. Ведь кто сказал, что это должна быть правда? Главное, чтобы выглядело как правда. — Неделю назад. И целовал я подушку.       Все смеялись, особенно Моцарт. Антонио лишь на это и рассчитывал — никому не нужна какая-нибудь скучная правда, главное сенсацию, эмоции. Розенберг улыбнулся, шёпотом благодаря Антонио. Тот вернулся на свое место. Розенбергу выпал шанс дать действие какому-то пьянице, кажется Энтони. И он отомстит сполна Моцарту, главное сказать что-нибудь гениальное. — Сними с Моцарта камзол, жилетку и рубашку. И Выкинь это всё в камин.       Тут же посыпались протесты, что это совсем не по правилам, больше всех конечно злился Вольфганг, дороживший своей одеждой. С трудом, но всё же Розенберг и его сторонники одержали победу. Сопротивляющегося Амадеуса взял за руки Жан, а Энтони приступили к выполнению задания и уже через минуту держал одежду в руках. — Розенберг, вам не кажется, что из-за одной игры избавлять Моцарта от одежды навсегда неправильно? — начал Сальери, перехватив одежду из рук Энтони и кладя рядом с собой.       Опять же, мнения разделились, но теперь на стороне графа было меньшинство и он был вынужден согласиться. После этого Сальери и вовсе решил уйти в себя, потеряв смысл игры и все веселье. Игра была только и наполнена местью, Веберы придумали Розенбергу какую-то чертовщину, которую он неохотно выполнил; после Констанц спросила правду у Алоизии, Антонио решил не слушать и это. Де Крафсмор пожелал иметь поцелуй Алоизии и та выполнила это. После она выяснила правду о жене да Понте и все снова посмеялись. Капельмейстер, от нового всплеска шума вокруг, лениво взглянул на бутылочку, которая снова показала на бедного Вольфганга. — Правда или действие? — Действие, — Моцарт всё ещё хотел получить удовольствие от игры, не обращая внимания на все эти злобные выходки некоторых особ. — Поцелуй самого милого человека в комнате, — улыбнулся да Понте. — Кажется игра превращается в «поцелуй названного человека», — сказала Констанц и сделала шаг вперед, полная уверенности, что самая милая для Вольфганга. — Честно самого мило? — уточнил Моцарт, вставая. Да Понте кивнул. — Констанц? — Да? — ей было очень приятно, что Моцарт ещё и озвучил ее имя для всех. — Отойди, мне нужно дотянуться до Сальери.       Пройдя мимо шокированной девушки, Вольфганг встал перед не менее, мягко сказать, удивлённым Антонио. Поцеловал того в щёку. — Это измена! — воскликнула младшая Вебер. — Нет. Я выполнил задание. — Нет, Вольфганг Моцарт, поцеловать нужно по-французски, — улыбаясь говорил да Понте, зная, что Сальери это всё очень-очень не понравится. — Сальери? Вы ведь не против? — засмеялся Амадеус.       Капельмейстер не нашёлся с ответом, зато его жутко покрасневшие щеки сказали всё за себя. Моцарт поцеловал его как нужно и вернулся на свое место крутить бутылочку. — Алоизия! Наконец-то. Правда или действие? — Действие, — ей больше нравилась игра в поцелуйчики, чем рассказывать правду. Вольфганг задумался, ведь игра не должна состоять только из поцелуев. — Встань на кресло и спой арию, которую я тебе написал. — Вольфганг! — ее голос был полон недовольства, и всё же она осторожно встала с поддержкой Констанц и начала петь. Не распевшись, ноты в ее голосе звучали фальшиво. Вольфганг то и дело смеялся, но теперь только ему одному было смешно, остальных не волновала музыкальная часть жизни присутствующих и никто не видел ничего особенно смешного в арии. На последних нотах что-то скрипнуло и в следующую секунду Алоизия полетела вниз с почти совершенно рассыпавшегося кресла. Рядом стоящий капельмейстер поймал ее. — Вольфганг, я говорил, что это кресло нельзя ставить у огня, — тихо, но чуть радостно напомнил Сальери, пока Алоизия демонстративно отошла от него. — Прости, — Моцарт подошёл к Вебер и обнял её. — Я не знал, что всё будет так. Я думал будет весело… — Чистая ложь, Вольфганг. Или же ты настолько глупый, или ты нарочно хочешь унизить меня. Даже Розенберг не опускался до такого. — Алоизия, не раздувай скандал. Может Вольфганг правда не виноват, — начала Констанц, но Алоизия уже направилась к выходу. — До скорой встречи! Констанц, ты идешь со мной?       И та согласилась, припомнив Моцарту утраченный поцелуй. Так за ними ушла и третья девушка, и компания из трактира, наконец и Розенберг взял капельмейстера за руку и тоже хотел увести. Тот вежливо отказался придумав гору причин на лету, начиная от жалости к Моцарту, заканчивая тем, что переехал и теперь им с Розенбергом не по пути. Граф покинул их. Моцарт уже ничего не слышал, играя подобие похоронного марша. Всё провалилось! Это должен был быть незабываемый вечер, это должно было быть весело, но ушли все… все!..       Кроме человека, тихо подошедшего сзади, и накинувшего на Моцарта камзол. — Всё хорошо? — на всякий случай спросил Антонио. — Вы остались здесь, со мной? Почему? — Просто так. Я уже скоро уйду, не беспокойтесь. — Как хотите… — Моцарт вздохнул и обнял Сальери.       Гению всё больше казалось, что он никому не нужен. И что пришли все сюда из-за корыстных целей. Поссорили друг друга и разошлись. Это так противно, когда друзья одного не могут все побыть в одном месте и насладиться вечером. Ведь необязательно что-то пить и есть. Не обязательно придумывать задание мести, злиться на откровенный вопрос и на смех. Разве нельзя всё принять как веселье? — Антонио, вы единственный из гостей, кто вместе со мной пытался не разрушить этот вечер. — Вольфганг, это не правда. Каждый старался по своему. — Розенберг, Алоизия… Нет, они только и хотели всё разрушить. Почему я не мог сохранить дружбу между ними всеми? Я ведь старался… — еще секунда и Моцарт заплакал. Он закрыл лицо руками, чтобы Сальери не видел этого. — Простите, Антонио. Я хотел повеселиться, чтобы не грустить из-за «Волшебной флейты», но… Я не могу организовать что-то, что понравится всем. Признайтесь, вам тоже не понравилось.       Антонио не ответил, взял Моцарта на руки и, примерно ориентируясь в доме, понёс гения на кровать. — Вам стоит успокоиться, Моцарт. — Я знаю… Вы всегда это говорите и всегда правы, но я не могу, — Вольфганг продолжал вытирать слезы. Антонио вздохнул и положил плачущего ребенка на кровать. — Тогда что вы сейчас будете делать? — Плакать. Завтра всё будет хорошо, но сейчас… оставьте меня одного, я погрущу. — Нет. Если уж вам так хочется грустить, я останусь до момента, когда вы улыбнетесь, — Сальери опустил взгляд. Они не умел успокаивать, потому мог всего-лишь побыть рядом.       Моцарт прижался к Антонио, укрывая их обоих одеялом. Уже скоро он совершенно успокоился и улыбнулся, но к тому времени капельмейстер уснул.