Just the blood you owe

Ладони у Вэй Ина хрупкие, с остро выступающими косточками и четким рисунком синеватых вен под кожей, и Чэн сжимает оба его запястья в своей ладони, прижимая их к постели над его головой. В покоях главы клана Юнь Мэн Цзян полумрак разбивается на густые тени танцующим на ветру пламенем свечей, и в их неверном свете глаза у Вэй Ина темные и глубокие, словно омут. Их дни полны людей, тренировок и проблем, которым не видится и конца, и они остаются один на один на считанные мгновения, успевая обменяться взглядами через заваленный бумагами и донесениями стол. И этих взглядов оказывается вполне достаточно, чтобы возбуждение поднялось внутри, смывая усталость и оставляя тяжесть желания где-то глубоко внутри. Но все заботы дня утекают, словно вода, стоит им оказаться вот так — кожа к коже, чувствуя, как дрожит между ними натянутой струной связь, разорвать которую оказалось не под силу даже смерти. Чэн скользит губами по остро очерченной челюсти брата, сжимает зубы на покорно подставленной, напряженной шее, и отодвигается. Цзыдянь на его запястье оживает, такой опасный и такой обманчиво покорный, вьется по коже покалывающей, горячей энергией. Вэй Ин разводит колени шире, выгибаясь на постели, и замирает, задирая голову и глядя на темный металл, скользящий по его ладоням. — Что же ты задумал на этот раз? Чэн молчит, хмурится лишь сосредоточенно, прежде чем отодвинуться, позволяя мерцающей фиолетовой энергии Цзыдяня сменить его ладонь на запястьях брата. Смертоносное оружие может быть не более чем изысканным украшением, подчиняясь воле владельца, не причиняя вреда, но для его контроля все равно требовалась недюжинная сила воли и самоконтроль. Цзян Чэн отодвигается, разглядывая вытянувшегося на постели брата: темные, шелковисто блестящие пряди разметавшихся по постели волос, раздвинутые полы ханьфу и светлая, нежная кожа. Иногда ему интересно, что видит Вэй Ин, когда смотрит на него в такие моменты, но он лучше откусит сам себе язык, чем позволит этому вопросу прозвучать. — Не дергайся. Цзыдянь в своей безопасной форме холодный и тяжелый, отлитый в виде змеи с четким рисунком чешуи, и Чэн направляет его по телу брата — поперек бледной груди с выступающими арками ребер, через уже напрягшийся сосок вниз, к самому низу живота. Вэй Ин облизывает губы, бесстыдно разводя колени в стороны, и стонет, когда холодный металл скользит вокруг основания члена, согреваясь от тепла его кожи, чуть покалывая пульсирующей энергией. Чэн раздевается, выпускает волосы из-под ленты, продолжая управлять движениями Цзыдяня, и Вэй Ин стонет уже в голос, выкручивает стянутые над головой руки, прогибается, упираясь пятками в постель, толкаясь бедрами в кольцо свернувшейся вокруг головки его члена змеи. — Иди ко мне. У его брата хриплый, низкий голос, который Чэн слышит от него только в такие моменты, в пространстве разделенного на двоих ложа, и он не может и не хочет ему сопротивляться. От его пальцев на бледной коже бедер брата наверняка останутся синяки, но Чэну нравится, как выглядят следы от его рук и зубов, и он сжимает зубами плечо брата, подхватывая его под бедра и вталкиваясь внутрь одним сильным, плавным движением. Вэй Ин стонет, обхватывает его за шею все еще стянутыми энергией Цзыдяня руками, и Чэн целует его, прикусывает нижнюю губу, втягивая в рот, и выскальзывает из кольца его рук. — Смотри на меня. Глаза у Вэй Ина — темные провалы на бледном лице, и Чэн выбирает быстрый, резкий ритм, от которого мышцы начинает покалывать от напряжения, а удовольствие накатывает тяжелыми волнами. Брат сжимается вокруг него, туго и горячо, мечется по постели, и стонет, срывая голос, когда Чэн накрывает пальцами тугое кольцо Цзыдяня на его члене, поддрачивая в такт движениям собственных бедер. Иногда Чэну кажется, что ему удается не позволять своей жизни развалиться на части столько времени только потому, что предвкушает этот момент каждый проклятый раз — когда брат сжимается вокруг него горячо и туго, вцепляясь ладонями в плечи, и когда их общая энергия пульсирует, бьется в унисон, снова делая мир целым. Цзыдянь возвращается на его запястье приятной, теплой тяжестью, ставшей уже привычной, и Чэн валится на постель, чувствуя, как от накатившей усталости сводит плечи. — Моя мать убила бы нас обоих, если бы узнала, как я только что использовал Цзыдянь. Вэй Ин смеется, прижимается к нему ближе, переплетая их ноги, и Чэн проводит ладонью по его растрепанным волосам, чувствуя, как дыхание брата щекочет его шею. — Она точно сказала бы, что это мое дурное влияние привело к подобному. Они не обсуждают резню на пристани Лотоса, не обсуждают смерть родителей, но иногда, очень редко, позволяют себе обмениваться крошечными осколками воспоминаний и мелочей, из которых состояла их прошлая жизнь. Вэй Ин целует его, медленно и тепло, и Чэн ловит его лицо в ладони, непривычно нежно для себя самого, и закрывает глаза. Баловство с Цзыдянем кажется незначительной мелочью на фоне того, что он на самом деле готов сделать ради брата, но он никогда не скажет об этом — но Вэй Ин, кажется, и без его слов понимает слишком много.