Над всей Испанией безоблачное небо

14 августа 1936 года. Бадахос, провинция Эстремадура, Испания. Город был сдан. Это понимал даже Гес, сидя на пучке соломы в одной из очаровательных местных церквушек, на время осады ставших военными госпиталями. Город был сдан, и это означало только одно: очень скоро их придут убивать. Страшно не было. Наоборот, Гесу изрядно надоело с переменным успехом изображать тяжелораненого — ещё в самом начале боя он имел несчастье словить пулю в живот на глазах у сердобольной человской санитарки, которая и оттащила его сюда, напрочь убивая надежду отойти подальше, немного отлежаться, переваривая кусок свинца, сменить маскировку и продолжить драться. Теперь же, в общей суете и неразберихе, можно было как-нибудь незаметно слинять, избавиться от повязок и покинуть обречённый город. Здесь больше ловить было нечего: уже и дети понимали, что очень скоро в Бадахосе закончится бой и начнётся бойня. Слава подполковника Ягуэ летела впереди него, и жуткие слухи о тысячах гражданских, расстрелянных им по пути из Севильи, поселяли страх даже в сердцах кадровых военных. Но Гесу страшно не было. Скорее, противно — он никак не мог понять, в чём смысл толпами убивать нон-комбатантов? Это не было свидетельством доблести и отваги, не приносило популярности среди простого народа, не помогало победить в войне. Так зачем? Чтобы удовлетворить свою жажду крови? Запугать мирных фермеров и уличных музыкантов? Как ни крути, приходилось признать, что челы всё ещё были для него загадкой. С самой по себе концепцией войны между представителями одной семьи он ещё кое-как смирился, но планомерное уничтожение соплеменников вызывало лишь брезгливое недоумение. Глядя в глаза лежавших рядом ополченцев, Гес видел в глубине их зрачков затаённый животный ужас. Они тоже прекрасно понимали, что значит падение города. Понимали — и уже ничего не могли с этим поделать. Большинство из них были ранены слишком тяжело, чтобы даже подняться, и единственное, что они могли предпринять — напряжённо вслушиваться в звуки боя за стенами да молиться Святой Марии — кажется, именно ей была посвящена эта церковь. Гес пытался понять их, прочувствовать их страх, проникнуться отчаянием, и не мог. Он точно знал, что выживет при любом исходе боя. Да, будет больно, придётся некоторое время изображать труп, но он выживет, а они — нет. Это было… нечестно. И хуже того, это делало его пребывание здесь бессмысленным: он шёл сюда за ощущением войны, настоящей, не опереточной, как на учениях в Убежище, а получил беспорядочную бойню, панику, затянувшуюся за пару часов дырку в животе и невозможность даже напугаться по-настоящему. Гес поёрзал на своём импровизированном ложе, чем заслужил недовольный взгляд от пробегавшей мимо человской сестры милосердия. Напоказ простонал что-то невнятное, отогнал немного крови от лица, изображая бледность, и откинулся назад, на стену, незаметно сжав пальцы на прикладе винтовки. С оружием расставаться не хотелось: где он ещё найдёт в охваченной гражданской войной стране пристойный карабин? За дверью прогремел близкий выстрел. Кто-то из раненых глухо застонал, молодая санитарка — та, что приволокла сюда Геса, — вздрогнула и прижала ладони к лицу. В дверь грохнул один мощный удар, за ним — второй. Гес подобрался, понимая, что второго шанса избежать показательного расстрела у него не будет. Наконец массивные створки распахнулись, и в церковь ворвался отряд легионеров, по-военному чётко распределив позиции и взяв на прицел всех, кто мог хотя бы сидеть. Он почти успел. Не хватило какой-то пары ярдов до распахнутых дверей, за которыми он бы легко смешался с паникующей толпой. Чья-то рука с неожиданной для чела силой ухватила его за шкирку и как котёнка приподняла над полом. Гес обернулся, насколько позволило его положение. На него с усмешкой смотрел дюжий легионер в потёртой националистской форме. — Далеко собрался, парень? — лёгкий южный акцент выдавал в нём уроженца Андалусии. — И откуда ты такой глазастый на мою голову? — едва слышно прошипел Гес на родном языке. Человское ухо восприняло бы это как нечленораздельный полустон-полувздох, поэтому он не особенно переживал по поводу нарушенной маскировки. Гораздо больше его беспокоило то, что чел на его месте не смог бы ходить с такой раной, но это можно было списать на отчаянный порыв обречённого. Савериэну перестало быть интересно ещё пару часов назад, но свою роль нужно было доиграть до конца — и в этом сражении, и в этой войне. Бадахосу уже ничто не могло помочь, и скоро по его улицам должны были потечь реки крови. Против человской крови он ничего не имел — но и не получал особенного удовольствия. Его вообще не волновали жизни этих существ. Убивать их было легко, и он убивал. Когда это было необходимо, когда это было выгодно, когда это было удобно… или когда расход боеприпасов волновал его меньше, чем возня с военнопленными или местным населением. А так получалось практически всегда. Очень скоро он, вполне ожидаемо, прослыл чудовищем. Настолько, что даже подполковник Ягуэ считал его чудовищем — и был не прочь свалить на него эту грязную работу. А Савериэн нисколько ею не тяготился. Он получал то, зачем пришёл, и был доволен. В Убежище говорили, что война не меняется. Чушь! Она переменчива так же, как жизнь, особенно теперь, когда вцепляются друг другу в глотки чаще всего челы, чьи технологии развиваются много быстрее, чем магия в Тайном Городе или в Убежище. И Савериэн следил за войной, пристально и внимательно, не пропускал ничего интересного, как городская барышня не пропускает новинки модных домов. Или как больной узнает о новых лекарствах. Примерно с той же одержимостью. Война была его стихией. Он многое умел, но не желал ничего другого, потому и жил от одной войны до другой. Асура не волновали стороны, не волновало, за кем правда, а за кем нет, — только ход сражений и кампаний. Иногда он приходил практиковаться, иногда, как сейчас, наблюдать. Он потратил некоторое время на поиск нужной кандидатуры и в итоге вычислил чела подходящего звания и с соответствующим послужным списком. Чтоб не стыдно было поверить, как в человской же поговорке. И один бравый майор бесславно окончил свои дни, выходя из бара. Просто зашёл в узкий проулок, а через некоторое время из проулка вышел командующий Савериэн с его лицом. Если кто и заметил разницу, то только порадовался тому, что слабостей и ошибок у «чела» стало меньше. Звание позволило асуру и непосредственно участвовать в боях, и знать достаточно подробно тактическую и стратегическую ситуацию, а большего ему было и не нужно. Франкисты наделали кучу ошибок, таких, каких та война, что взрастила Савериэна, никогда не простила бы. Но он просто запоминал, исполнял приказы и не мешал. А сейчас он отправил своих бойцов выломать двери старинной (по человским же меркам) часовни, в которой располагался военный госпиталь. С ранеными возиться было нечего. Даже те, кто мог, как уже многие, перейти на сторону националистов, были в слишком тяжёлом состоянии, чтобы тратить на них время и ресурсы. Так что, когда челы заняли позиции в здании, Савериэн уже готов был просто отдать приказ расстрелять тут всех прямо сейчас… …Но вдруг услышал родную речь. Несмотря на всю свою выдержку, асур едва заметно вздрогнул, и сам чуть было не проронил совсем не испанское ругательство. Этого ещё не хватало! Обернувшись на голос, он увидел паренька-ополченца, который попытался улизнуть, но был тут же схвачен. Только вот этот паренёк спокойненько разгуливал с простреленным животом, хотя чел на его месте должен был лежать и слабо шевелиться. Конечно, челы, хоть и хрупкие создания, но полны сюрпризов, и иногда могут оказаться удивительно крепкими, и даже можно было в такое поверить — но незнакомый асур не умел держать язык за зубами. Савериэн мысленно ещё раз выругался, ещё более грязно, костеря идиотов из паркетно-балетных войск Убежища, которые воображают себя великими героями, а потом лезут, куда не просили, и попадают в передряги. Но злостью делу не поможешь, а парня надо было вытащить. Конечно, по-настоящему он не умрет, но раскрыть себя вполне может, если не проследить. Паренька тем временем уже грубо оттолкнули к остальным раненым, сгрудившимся на полу. Винтовку, лежавшую у его койки, забрали. А майор не спеша, почти демонстративно прошёлся вокруг захваченных ополченцев. Те притихли — испуганно, обречённо или просто угрюмо. Челы, что с них взять? Хоть бы кто под ноги плюнул для порядку… Он остановился напротив сородича под маскировкой — неплохой, как он сейчас видел, маскировкой — и долго вглядывался в его лицо. Пусть челы видят, что его решение не взялось с потолка. Под взглядом незнакомого легионера Гес чувствовал себя жертвой, растянутой на анатомическом столе дознавателя. Впервые за всё время пребывания здесь его пробрал ненаигранный озноб. Было в этом челе что-то такое, что заставляло его… бояться? Гес с трудом сглотнул и прикрыл глаза, подавляя невольную дрожь. Острых ощущений ему не хватало? Напугаться хотел? Ну вот, получай и распишись. Полный комплект, и не забудь про десерт. Тьма побери эти выверты подсознания… — Охранять здание, — отчеканил Савериэн своим бойцам. — Никого не выпускать, гражданских не впускать. Никаких гражданских, — добавил он, когда сидевшая со своими подопечными сестра милосердия судорожно вздохнула. И действительно, какой толк оказывать помощь этим челам, если на рассвете он прикажет их расстрелять? Когда Гес снова открыл глаза, неизвестный чел — с майорской звездой и нашивкой на обшлаге, как он успел заметить, — уже отвернулся и резким, не терпящим возражений тоном раздавал приказы. Гес незаметно перевёл дух. Он и сам не понимал, с чего вдруг какой-то чел, хоть и, судя по всему, главный в этом подразделении, так сильно его взволновал. Маскировка — он на всякий случай проверил — была при нём, так что узнать его не могли. Да и с чего бы вдруг кому-то здесь, вдалеке от Тайного Города, вообще знать о том, что на земле живут не только челы? — …А этого, — палец майора едва не уткнулся Гесу в грудь, и тот невольно отпрянул, — вечером ко мне на допрос. Вопросы есть? Выполнять! «Сеньор желает развлечься пытками?» — он ещё пытался вяло иронизировать про себя, но свернувшееся внизу живота противное тянущее чувство не позволяло расслабиться. Пытки означали не только боль, что само по себе было неприятно, но и необходимость разыгрывать умирающего чела. Постоянно держать в голове их болевой порог, устойчивость к моральному давлению, хрупкость их костей, слабость их мышц… Кошмарно. А ведь придётся ещё и как-то объяснять зажившую рану на животе… Гес скривился. И что стоило этому челу выбрать себе какую-нибудь другую игрушку? Время в часовне тянулось медленно, как во сне. Главный, чеканя шаг, давно ушёл по своим делам, охранники прохаживались между рядами раненых и санитарок, мгновенно пресекая любые попытки заговорить или передвинуться. «Почему он просто не отдал приказ расстрелять всех сразу же? К чему эти игры в тюремщиков и заключённых?» Кто-то из раненых протяжно застонал, и сестра милосердия дернулась в его сторону. Её тут же остановил тяжёлый удар прикладом, и девушка грузно осела на пол. — Весёлая у вас работа, парни, — с девицами воевать, — не выдержал Гес. — Вы, главное, смотрите, чтоб какая посильнее вам не наваляла. Прилетевший в висок приклад — всё тот же, которым досталось и сестричке, — был вполне ожидаем. Гес сцепил зубы, рассматривая звёзды перед глазами, а ударивший его солдат наклонился над ним, дыша какой-то острой едой и дрянным табаком: — Ты что-то больно разговорчивый для раненого. Как животик? — следующий удар прилетел прямиком поверх повязки. Одна из санитарок тихо всхлипнула. — Оставь его, Луис. Слышал, что сказал господин майор? Ему ещё до вечера дожить надо, — сквозь пелену оглушающей боли — проклятый солдафон умудрился сместить недорастворённую пулю у него в кишках — Гес разобрал знакомый андалусский говор. «Ну, спасибо, защитничек…» — план разозлить солдат и после избиения притвориться мёртвым с треском провалился. Противник оказался слишком умён и осторожен. До заката оставалось ещё часов пять, и за это время нужно было придумать новый план, но в голову, как назло, ничего не приходило. Потяжелевшие веки становилось всё сложнее держать поднятыми. Организм напоминал, что чем меньше энергии тратится на бодрствование, тем легче и быстрее проходит регенерация — а может, намекал на то, что спящие не имеют привычки нарываться на новые повреждения. Некоторое время Гес еще пытался бороться с подступающим полузабытьем, но в конце концов сдался и провалился в тяжелую, мутную дрему, больше напоминавшую долгое беспамятство. — Сам пойдешь или подогнать? — поименованный ранее Луисом приподнял подбородок Геса дулом своего карабина. За окнами церкви стояли густые сумерки, ещё не превратившиеся в ночь, но уже не позволявшие отчётливо разглядеть очертания домов. — Куда он пойд ёт? — сплюнул в сторону тот, кого Гес успел про себя назвать Андалусцем. — Господину майору он нужен живым, так что придётся тащить. — Что ты заладил: «господин майор», «господин майор»… Как будто ему не плевать, кого из этих отбросов допрашивать! Не доживёт этот — возьмём другого, — дуло переместилось от шеи Геса к лежавшему по соседству ополченцу. — Вот увидишь, Хосе, твой разлюбезный господин майор даже не заметит разницы. — Идиот ты, Луис, — мрачно отозвался Андалусец-Хосе. — Видел, как он на него пялился перед тем, как уйти? Он его запомнил. И если мы не притащим ему именно этого ублюдка, допрашивать он будет нас. Так что шевели своей арагонской задницей и бери его справа. Я слева подхвачу. Гес мстительно расслабился, позволив ногам волочиться по земле — облегчать работу своим конвоирам он не собирался. Впрочем, болезненный тычок под рёбра заставил его передумать. — Ну, ты, смертничек! Шевели копытами, чего разлёгся, как на постели? Гес заковыристо ругнулся по-испански, стараясь придать своему голосу как можно больше страдальческих ноток. — Вот подожди, — фыркнул в ответ Хосе, прислоняя его ненадолго к стенке, чтобы прикурить папиросу. — Когда господин майор за тебя примется, мы тебе ангелами небесными покажемся. Вонючий дым устремился Гесу прямо в лицо, и тот не сдержался — поморщился. Это и стало его главной ошибкой. Весело приподняв брови, Хосе демонстративно, с оттяжкой, выдохнул дым, целясь ему в глаза. Гес непритворно закашлялся и сразу же почувствовал, как мучительно двигаются в животе остатки пули. Похоже, бледность можно было уже не симулировать. — Ну что, пошли? — конвоиры, не церемонясь, подхватили его с двух сторон и целеустремленно потащили вдоль по узенькой кривой улочке, окольными путями выходившей на центральный городской проспект. Здание, куда понесли Геса, не особенно выделялось среди прочих. Жилой дом, разумеется, опустевший ещё в начале боёв в городе, разве что пострадал меньше прочих. Только кое-где были выбиты стёкла, да грязно-серый налёт копоти появился на нежно-кремовой штукатурке. Входная дверь была открыта, и перед ней Хосе задержался и с каким-то опасливым видом затушил и выкинул наполовину выкуренную папиросу. В отличие от большинства обжитых челами домов, в этом совсем не было накурено. Луис одобрительно хмыкнул. Они дальше потащили своего пленника через двери, и вскоре оказались перед широкой лестницей, ведущей на второй этаж и в подвал. Внутри дома всё осталось нетронутым, не пострадали даже висевшие на стенах простенькие этюды в непомерно вычурных рамах и горшки с растениями на меленьких полочках. А конвоиры тем временем резко отпустили Геса на пол и перехватили по-другому. — Я бы тебя по ступеням протащил, — наклонившись, чтобы взять его под мышки, сообщил Хосе. — Но твоя ценная задница будет в сохранности ещё пару минут. — Успеешь подумать о душе, — добавил Луис, хватаясь за ноги Геса. Крякнув, легионеры подняли его и понесли вверх по ступеням. В доме они как-то порядком притихли и несли пленника относительно аккуратно, даже ни разу не встряхнули слишком сильно. Миновав три пролёта, они свернули в короткий коридор с огромными арочными окнами, залитый красноватым светом заходящего солнца. Похоже, «господин майор» нисколько не стеснялся своих развлечений и не собирался прятать пленника в подвале. Остановившись перед крепкой дубовой дверью, конвоиры снова плюхнули Геса на пол, затем Хосе осторожно постучал. — Войдите, — раздался из-за двери уже знакомый Гесу голос. Дверь открыли, его снова подхватили с двух сторон и поволокли в просторный кабинет, видимо, некогда принадлежавший хозяину дома или квартиры. Теперь отсюда вынесли всё лишнее, оставили только широкое кожаное кресло, длинный стол с лакированной столешницей, в которую по углам были вбиты скобы — блестящие, совсем новые. Это явно было сделано совсем недавно. Ещё был комод в углу — и больше ничего. Помещение было рассчитано на гораздо большее количество вещей, а потому казалось пустым. Майор стоял у окна с бутылкой вина в руке и поначалу даже не обернулся на своих солдат и пленного ополченца. А Хосе и Луис застыли посреди кабинета, не выпуская Геса и глядя на своего командира со смесью преданности и страха, причём второго было заметно больше. — По вашему приказу… — начал Хосе. — Отставить, — майор небрежно отмахнулся. — На стол его. Не привязывать. И вон отсюда. Двое челов буквально закинули Геса на стол и, козырнув, удалились довольно торопливо и с явным облегчением. А их командир всё так же молча пил вино у окна, пока шаги солдат не утихли в коридоре, и только потом прошёл по кабинету и закрыл дверь изнутри на массивную щеколду. — Что ты здесь забыл? — проговорил Савериэн на родном языке. К тому времени, как его спина соприкоснулась со столешницей, Гес почувствовал, что имеет все основания изобразить глубокую отключку. Его несколько раз совсем не нежно роняли на пол, дышали дымом в лицо и едва не спустили с лестницы — и это всё, между прочим, невзирая на гипотетическую дырку у него в животе. Скоты… Он уже совсем расслабился было, закатывая глаза и выравнивая дыхание, как вдруг услышал то, что здесь просто не должно было звучать. После грубого человского языка родная речь казалась музыкой для ушей, и Гес с удовольствием слушал бы её вечно… Если бы не смысл прозвучавших слов, который вернул его к реальности так же резко, как и буквально сочившееся из голоса сородича брезгливое удивление. Как будто он случайно встретил в захваченном городе не асура, а тифозную вошь размером с собаку. Подойдя к лежащему Гесу, Савериэн опёрся рукой о край стола, глядя на асура сверху вниз. Лицо его, типично испанское, без особых примет, оставалось непроницаемо, а взгляд сделался ещё холоднее, чем тот, которым он смотрел на челов-республиканцев. Савериэн прекрасно владел своими чувствами и теперь позволял Гесу ощутить только своё почти не скрываемое презрение. — А ты? — Гес упрямо дёрнул плечом. Кто этот парень вообще такой, чтобы перед ним отчитываться? Беспомощная распластанность на столе начинала напрягать. Гес подтянулся повыше и сел. Взгляд неизвестного сородича всё ещё заставлял его чувствовать себя не в своей тарелке, но теперь Гес уже был готов к этому эффекту, и потому впечатление не было таким сильным. — Не понял? — полуутвердительно ответил Савериэн, разумеется, начисто проигнорировав вопрос. Этому ведь всё разжевать нужно. — По чьему приказу ты здесь, и каково твоё задание? Он положил Гесу руку на плечо и, резко надавив, уложил того обратно. — Не вставай. Скоро челы должны услышать, как ты орёшь. — А с чего ты взял, что имеешь право спрашивать? — Гес шалел от собственной наглости, но просто так остановиться уже не мог. — В каком ты звании, чтобы требовать от меня ответов? В животе скручивалась тугая, холодная пружина плохих предчувствий. «Он что, в самом деле собирается меня пытать?» — Будь ты Каэлем, я бы тебе отчитался, но ты не похож, — на этот раз Савериэн снизошёл до краткого объяснения и счёл его более чем достаточным. Руку с плеча сородича он, конечно же, не убрал, только сильнее вдавил его в стол. Осознание того, что сейчас он безоружен и, по сути, беспомощен, а майор, похоже, и не помышляет о том, чтобы отпустить его восвояси, накатило на Геса тошнотворной волной ещё не паники, но уже чего-то большего, чем просто страх. Он дёрнулся вперёд, однако тщетно — держали его крепко. — Пусти. Чего ты хочешь? Я ни демона не знаю про планы командования и всякую лабуду в этом духе. Давай ты просто меня пристрелишь, я полежу где-нибудь в уголке, а ночью уйду через чёрный ход? — Нет, отпустить я тебя не могу. У тебя два варианта: либо ты отвечаешь на мои вопросы, и я красиво разукрашу твою человскую шкурку, пока ты плюёшь в потолок, либо ты и дальше забываешься, и всё по-настоящему. Молокосос из Убежища уже поджал хвост и надеялся легко отделаться, наплевав на свою и его легенду, и Савериэна это раздражало. В принципе, он мог бы это устроить, но этот асур поблажек явно не заслуживал. Более того, наглому юнцу стоило бы хлебнуть жизни вне родной теплицы, от этого мозги быстро встают на место. — В к-каком смысле «по-настоящему»? — вопрос вырвался помимо его воли. Гес всё ещё не мог поверить, что его сородич — асур! — всерьёз намеревается пытать его, чтобы… А чтобы что? Что он такого важного должен был ему поведать? — Хорошо, я отвечу… «Он думает, что я работаю на Убежище? Да нет, чушь, армия не покидает его стен…» Савериэну хотелось на него рявкнуть, но делать этого не стоило. В захваченном городе, где солдатам позволили бесчинствовать, не было тихо, и шум скрывал разговоры, но вести их всё равно нужно было негромко. — Кто тебя отправил из Убежища? — он смерил Геса долгим и ещё более презрительным взглядом и добавил другое предположение: — Или кто тебя отпустил? Или от кого ты сбежал? И — с какой целью? Свободной рукой асур выудил из кармана формы прочный кожаный ремешок и ловким, привычным движением набросил петлю на запястье Геса, а потом резко оттянул его руку к углу стола, где была вбита скоба. Застегнул так, чтобы ремень сильно вдавливался в кожу асура, и был заметный след, и потянулся за вторым таким же. — Лучше не дёргайся. Разумеется, первое, что он сделал, — попытался подёргать рукой. Ремешок больно врезался в запястье, и Гес сдавленно прошипел громоздкую нецензурную конструкцию — для разнообразия по-испански. — Зачем это? Я же сказал, что буду отвечать! Никто меня не отправлял, — на этом месте он гордо вздёрнул подбородок. — Я сам их всех отправил. Точнее, послал. На хрен. Зачем? Ну… Надоело. Какая тебе-то разница? Тебя что, мой командир сюда прислал, чтобы меня обратно вернуть? Гес издал нервный смешок — на самом деле, весело ему не было, но сама ситуация отдавала каким-то запредельным абсурдом: встретить сородича тьма знает где, абсолютно случайно, только для того, чтобы через несколько часов лежать распятым у него на столе в двусмысленной позе. — Это не ответ. Что тебе нужно именно здесь и именно сейчас? Зафиксировав Гесу вторую руку, Савериэн коротко, почти без замаха ударил его как раз в удачно подставленную челюсть. Удар этот вышел хлестким и резким, так что должен был остаться заметный кровоподтёк, даже кожа лопнула. Но при этом больно было не слишком сильно. — Мы все — заложники своей легенды, — пояснил Савериэн. — Не пытайся молчать и изображать героя. Подмывало съязвить, но вовремя проснувшийся инстинкт самосохранения не позволил. — В глобальном смысле — победа республики. Прямо сейчас… — Гес коротко вскрикнул. Не от боли — от неожиданности: удар был настолько быстрым и отточенным, что заметить его заранее он не успел. — Слушай, ты мог бы не бить меня по зубам, когда я говорить пытаюсь? Чуть язык себе не откусил… Гес понимал, что снова наглеет, но страх постепенно сходил на нет. Судя по силе удара, его действительно собирались всего лишь немного разукрасить. Это успокаивало. Даже вселяло надежду на удачный исход всей затеи: подумаешь, полежать пару часов, поорать напоказ и отправиться на все четыре стороны под видом трупа. Случались в его жизни приключения и похуже. Его ещё не совсем отпустило, но ситуация стала казаться скорее забавной, чем пугающей. — Прямо сейчас… Ну, раз уж город пал, видимо, примкнуть к какой-нибудь части ополчения и уйти защищать следующий. Куда вы там дальше планируете направиться? — Какой наивный. Савериэн усмехнулся и на этот раз ударил выше — впечатал кулак в глаз и верх скулы — как раз, чтобы глаз непременно заплыл. — Значит, ты вообразил себя великим воином и борцом за идею. И поспешил на настоящую войну, думая, что умение тянуть носок на параде тебе здесь поможет. Я угадал? Стоило парню немного успокоиться, как он тут же повёл себя так, будто не он пару минут назад трясся от страха. Не лучшее качество. — Иди ты… — Гес благоразумно не стал уточнять — куда. — По-твоему, продолжать тянуть носок на параде было бы лучше? Глаз неприятно отекал, но по сравнению с тем, что могло бы ему грозить, это казалось сущей мелочью. Гес поздно вспомнил о том, что надо бы покричать, и сдавленный вопль вышел каким-то невнятным. Впрочем, кто будет судить? Лишь бы за дверью хорошо слышно было. — А ты годишься на большее? — Савериэн брезгливо поморщился. Он отошёл от стола и достал из ящика комода окованную железом дубинку — сувенир с недавно отгремевшей Первой Мировой Войны. Тогда врукопашную чего только не носили. А теперь избавляться от крови асура здесь не хотелось, так что приходилось изворачиваться. Тем более что изображал боль и повреждения мальчик из Убежища так же паршиво, как и в госпитале. — Выбрал не ту сторону, — дубинка резко опустилась Гесу на локоть — ещё немного, и кость бы сломалась. — Попал к челам в плен, — ещё один удар, рядом, но не ровно в ту же точку, как следовало бы. — Бегал с простреленным брюхом и даже забыл, на каком языке говоришь, — третий удар пришёлся чуть выше сустава, но так, чтобы отдалось в нерв. Это за наглость. — Так зачем тебе всё это? Изображать мучения уже не было нужно: теперь кричать действительно хотелось, и Гес не стал себе в этом отказывать. Он не мог не оценить, с какой филигранной точностью ему причиняют боль, но не калечат слишком сильно. Интересно, почему? Жалеет? Или имеет на него какие-то планы? Мысли расплывались, и Гес не сразу понял, что ему говорят. Но когда понял, едва подавил порыв снова рвануться вперёд в тщетной попытке сломать мучителю нос. — Не тебе решать, чью сторону мне выбирать! Ты мне не командир! За всё остальное… Да, пожалуй, было даже немного стыдно. Но если бы проклятый сородич не явился из ниоткуда на его голову, это всё сошло бы ему с рук! Он бы уже лежал в одной яме с другими расстрелянными, ждал, пока зарастут раны и можно будет незаметно выбраться из города. — Если бы ты прокололся ещё сильнее, я разгребал бы последствия. Дубинка так же точно и выверено опустилась на другой локоть Геса. Но второго удара сразу не последовало. Оторвавшись от своего занятия, Савериэн забрал с подоконника ополовиненную бутылку вина, отхлебнул прямо из горла и с ней вернулся к столу с привязанным сородичем. — Давай, расскажи мне, чем одни челы лучше других. Очень любопытно. Гес инстинктивно попытался сжаться в комок или хотя бы убрать из зоны поражения дубинки второй локоть, но путы, про которые он уже почти забыл, резко впились в запястье, не давая пошевелиться. Кажется, на руке даже лопнула кожа — он не мог точно сказать из-за отдававшей в кисть боли на месте первого удара. Однако второго удара не последовало. Гес осторожно, стараясь не двигать руками, приподнялся на столе и слегка развернулся в сторону окна. Сородич совершенно бессовестно пил. На службе. Ох, как взгрели бы его за это в Убежище… Впрочем, что теперь до того? Убежище далеко, а дубинка рядом, и чтобы хоть немного отсрочить новую порцию боли, Гес принялся говорить. — Они хотя бы не убивают гражданских. По крайней мере, сейчас. Что ты сделаешь с теми челами в церкви? Расстреляешь, правильно? Такой ведь у тебя приказ? Там есть женщины. Есть совсем ещё подростки. Есть мирные люди, которых просто ранили во время уличных боёв… — Это называется подмена понятий, — заметил Савериэн, сопровождая свои слова очередным ударом. Сегодня он предпочитал симметрию. Алое пятно на рукаве Геса сделалось шире, кровь уже вымазывала стол. Впрочем, её ещё было немного. — Сторону ты выбрал много раньше, чем город был захвачен. Или думаешь, эти не убивают гражданских? — Не они начали эту войну. Соображать — и, соответственно, отвечать впопад, — с каждым ударом становилось всё сложнее. Гес прикрыл было глаза, но почти сразу снова открыл — почему-то в отсутствие зрения и без того яркие ощущения становились ещё отчётливее. Савериэн снова приложился к бутылке, давая сородичу время передохнуть и ответить. И, заметив его взгляд, добавил: — Чего уставился? Тоже хочешь? — Ты же на службе. Небось, солдатам своим запрещаешь? А теперь пользуешься тем, что отослал их прочь? На это Савериэн чуть было не поперхнулся от удивления. Из такого положения ему ещё никто не напоминал про устав. Видимо, всё остальное молодого асура совершенно не смущало. — Как скажешь, — равнодушно ответил он и, примерившись, ударил сородича в плечо, по и так неудобно вывернутому суставу. — А они свергли короля. Но речь только что шла о гражданских. Так в чём разница? Гес почти услышал, как хрустит под ударом какая-то мелкая косточка в плече и мимоходом пожалел о том, что не согласился на выпивку, когда предлагали. Алкоголь помог бы притупить боль. Наверное. В Убежище он как-то не пробовал пить вино, когда ему выламывают суставы. Он почувствовал, как от болевого шока сознание начинает потихоньку отъезжать, и напрягся. Отключаться сейчас было никак нельзя: не столько из-за глупой гордости, сколько из-за того, что сородичу он так и не смог окончательно довериться. Кто его знает, что этот непонятный асур решит сделать с его бездыханной тушкой? Отправит экстренным порталом обратно в Убежище, вот позору-то будет… — Короля не расстреляли… — Гес догадывался, что отвечает невпопад, но говорил уже только ради того, чтобы говорить. Пока он шевелил языком, противные чёрные мушки на периферии поля зрения ненадолго рассеивались. — Если бы франкисты не выступили, гражданских не убивал бы никто. — Это не только одна Семья, но и один народ, у них всё одинаковое. И гражданским всё равно, кто их убивает, и кто первый начал. Они все различаются только ерундой, вбитой в их головы. А их лидеры одинаково хотят власти, но одна из сторон всегда перспективнее. «Ха! Слышали бы тебя баски с каталонцами! Один народ, как же…» За время тесного общения с ополченцами Гес успел понахвататься от них рассуждений о политической обстановке в стране, так что от столь смелых заявлений аж разом выплыл из подступающего обморока. Правда, озвучивать свои соображения на эту тему благоразумно не торопился — наслаждался короткой передышкой, пока мог. Савериэн снова давал ему передохнуть, а ещё осторожно похлопал по уцелевшей щеке, чтобы привести в чувства. — Стало быть, ты совершил ещё одну глупость. И посмотри на себя — жалкое зрелище, иные челы тебя крепче. Так зачем тебе настоящая война? Почему дома не сиделось? «Челы крепче, как же… Ложись на мое место, я на тебя посмотрю, умник!» — Какая тебе-то разница? Захотелось, — Гес искренне не понимал, какое сородичу дело до его желаний и мотивов. Как будто это что-то могло изменить. — Считай, что я решил стать местным национальным героем. — Много нагеройствовал? — почти участливо спросил Савериэн, отвешивая ему дубинкой в то же плечо. — Лучше бы ты помнил о своей Семье. Помнил, что твой провал опасен не только для тебя. И не лез в то, к чему ты не годен. На самом деле Савериэн врал и прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Парнишка был не промах, и мог бы далеко пойти. И сейчас он едва не терял сознание, но пощады ни разу не попросил, хотя настоящими врагами они не были. — Но если тебе захотелось — хорошо. Следующий удар оставил ему трещину в ключице, но не сломал. Силы для восстановления асуру ещё понадобятся, не стоит тратить их сейчас. — Ты получишь то, зачем пришёл, и закончишь так, как заканчивает большинство героев. Скоро я отправлю тебя обратно, а на рассвете лично пущу тебе пулю в затылок. Ты полежишь в яме и подумаешь, как хорошо тебе жилось в Убежище, а ночью я за тобой приду. — Зачем?.. — Гес поздно понял, что даже такой банальный процесс, как дыхание, теперь стал мучителен. Ключица отзывалась на каждый вдох ноющей, тягучей порцией боли. — Зачем придёшь? Оставь и уходи. Со своими. Я сам. «И надеюсь, больше мы с тобой не встретимся…» — Чтобы никого не оказалось рядом. И на случай, если не сможешь вылезти. Ты зря думаешь, будто это просто. Савериэн больше не снисходил до объяснений, а ещё через час на Гесе не осталось живого места, кроме ног — «а то завтра забудешь, что должен хромать». И наконец пришли всё те же двое легионеров и поволокли пленного прочь, обратно в церковь. Теперь ничего изображать было не нужно: с распухшими руками и покрытый жуткими кровоподтёками по всему телу, асур и правда выглядел так, как будто был едва живым. Оставшись в одиночестве, Савериэн стёр со стола кровь, устроился в кресле и долго неотрывно смотрел на красные пятна на белой салфетке. Скоро они станут серебристыми — а такой крови на его руках раньше не было, и он даже не представлял до сего дня, что может быть. Но всё случается в первый раз, и теперь на душе было донельзя погано. Словно он перешёл какую-то черту, за которую не стоило заступать даже ему. Но это, конечно же, совсем не нужно было знать ни его солдатам, ни пареньку-асуру. За городской стеной согнанные местные жители копали огромную яму, в которой завтра сами же и окажутся. И вместе с ними — неудавшийся «национальный герой». Это пойдёт ему на пользу. В старой церкви было по-прежнему тихо. Хосе и Луис — Гес узнал их только по голосам, когда они обсуждали, не бросить ли заведомого смертника в ближайшей канаве, чтоб не тащить, — всё-таки оказали ему услугу, доставив обратно туда, откуда взяли, и он с тщательно скрытым облегчением вновь почувствовал под спиной пучок колкой соломы. Болело буквально всё. Каждая мышца, каждая косточка и каждый нерв в его многострадальном теле отзывались на любое движение. Открыть глаза он уже даже не пытался — левый заплыл до такой степени, что представлял из себя едва заметную щёлочку посреди огромного кровоподтёка, ресницы на правом же склеились от крови, натёкшей из рассечённой брови. К несчастью, это было меньшей из его проблем. Конечно, можно было бы влить немного энергии из резерва в раны, ускоряя и без того быструю регенерацию, но в целях маскировки этого делать не следовало точно. Внутренний голос искушающе шептал, что все эти челы скоро умрут и уже никому ничего не расскажут, но Гес гнал его из мыслей, как мог. Их вынужденные тюремщики, похоже, начали тяготиться своей ролью — а может, им просто надоело находиться среди стонов раненых и всхлипов женщин. Как бы то ни было, свою вахту они несли за дверями церкви, за что Гес был им крайне благодарен. Одно присутствие проклятых курильщиков здорово портило ему настроение. А ещё они оба напоминали о недавнем визите к тому асуру… Тьма, он же даже не узнал, как его звали! Впрочем, у него ещё будет время спросить. К нему подбежала одна из сестричек милосердия. Бойкие девушки то ли ещё на что-то надеялись, то ли не могли смотреть на то, как рядом кто-то мучается, и не прекращали свою работу ни на минуту. Им уже почти нечем было облегчить страдания раненых, но они старались, как могли. Его истерзанных рук коснулись нежные тонкие девичьи пальчики, и Гес почувствовал, как защемило в сердце. — Сколько ещё до рассвета? — в горле пересохло, и вопрос получился едва различимым за мешаниной хрипов, но девушка поняла. — Часа три… Через три часа эта добрая девочка станет свежим трупом. Одним из сотен таких же. Гес, с трудом пошевелившись, перехватил её руку. — Не надо, милая. Помоги тем, кого ещё можно спасти. Она на несколько мгновений замерла, казалось, даже не дыша, затем осторожно, словно боясь потревожить, отняла ладонь. — Хуанита. Меня так зовут. Запомни, и, если что… Если вдруг… Позови, хорошо? Гес изобразил на разбитом лице улыбку. Зрелище вышло наверняка устрашающим, но девушка только тихонько вздохнула, поднялась на ноги и, дробно стуча набойками, убежала ближе к алтарю, туда, где лежали легкораненые. Рассвет наступил неожиданно. Как это часто бывает на юге, ночь кончилась стремительно, словно кто-то сдёрнул с утреннего солнца тёмное покрывало. — На выход! — прозвучало от дверей со знакомым до тошноты андалусским акцентом. — Шевелитесь, твари! Тех, кто не может идти, тащите сами, а не то поползут! Гес попытался прикинуть, мог бы чел на его месте встать на ноги, но его опередили. — О, смотри-ка, Хосе! Не сдох вчера наш красавчик! — Что это за падаль? — присоединился незнакомый голос. — Его вчера господин майор допрашивал. И он всё ещё дышит, видать, крепкий попался. «Ты себе даже не представляешь — насколько», — хмыкнул про себя Гес. Он решил не двигаться и подождать развития событий. — Вы долго там? — прозвучал от двери голос Хосе. — Хватайте оставшихся и двигайте сюда уже, расстрельная команда готова. Луис мрачно сплюнул Гесу на грудь. — Я невесту свою столько не таскал на руках, как тебя, чертов ты ублюдок! Педро, давай его за ноги, я за руки возьмусь. На выходе из церкви всех выстроили нестройной колонной и, подгоняя ударами прикладов, погнали за городские стены, к выкопанной прошлой ночью яме. Кто-то шёл нормально, кто-то еле плёлся. Женщины всхлипывали, и вместе с ними — несколько подростков, но большинство шло в угрюмом молчании. Тяжелораненых несли на руках те, кто пострадал меньше, только Геса и ещё одного ополченца тащили конвоиры. И делали они это отнюдь не нежно. Луис и Педро были бы не прочь ускорить шаг, чтобы быстрее добраться до места и отпустить наконец свою ношу, но были вынуждены двигаться с той же скоростью, что и вся колонна, в которой многие, несмотря на окрики и тычки, не могли идти быстро, а остальные не торопились к своей неминуемой гибели. Так несколько раз Геса, как мешок, роняли на землю, а иногда Луис как бы случайно отвешивал ему пинка по спине, которая у него вчера не пострадала, но удары и тряска отдавались во всём теле огненными вспышками боли. В какой-то момент рядом с Гесом оказалась Хуанита, она наклонилась, чтобы сказать ему что-то ободряющее, хотя её саму трясло, и она начинала заикаться от шока, но девушку слишком быстро отогнали. Колонна шла через кварталы, откуда ещё не выгнали всех жителей, и челы робко выглядывали из окон, некоторые выходили из домов, чтобы посмотреть на своих обречённых соплеменников, ещё не зная, что их самих скоро ждёт та же участь. Кто-то плакал, кто-то кричал проклятия, кто-то молился. — Алонсо! Алонсо! — пожилая женщина выбежала вперёд, устремившись к одному из ополченцев. Парень с рукой на перевязи и забинтованной головой обернулся на оклик, выставил здоровую руку вперёд, показывая остановиться. Но поздно. Прогремел выстрел, женщина рухнула на мостовую, под ней растекалась тёмно-красная лужа. Чел дёрнулся, как будто попали в него, остановился, но его тут же погнали дальше ударами прикладов. Толпа притихла на пару минут, но скоро плач и ругательства послышались снова, и были громче, чем раньше, однако теперь подойти к колонне больше никто не решался. Около городских стен сдали нервы у совсем юного чела, лет пятнадцати-шестнадцати. С истошным криком он кинулся прочь, но его остановили, повалили на землю и долго били, пока остальная колонна проходила мимо. Наконец показались разрушенные стены и длинный свежий ров впереди. Судя по высоте кучи земли за ним — довольно глубокий. Уж точно не на несколько десятков убитых… Около рва, ожидаемо, скучала половина роты националистов с винтовками, и прохаживался взад-вперёд тот самый асур, вчерашний знакомец Геса. И нетрудно было догадаться, кого он ждал. Всех выстроили вдоль рва; тяжелораненых, которые не могли стоять, кое-как поставили на колени — именно так Луис и Педро поступили и с Гесом. Рядом с ним поставили Хуаниту — или она сама так переместилась, не понять. От девушки исходили волны панического ужаса, она беззвучно плакала. Впрочем, она такая была не одна. — Девчонку не могу, — послышался приглушенный до шепота голос откуда-то сзади и сбоку. И такой же тихий ответ: — Уймись, Хулио, мне, что ли, проще? Вечно ты… Говоривший осёкся и мгновенно умолк. — Этот мой, — раздался ровно за спиной Геса холодный, резкий голос майора. И, спустя несколько мгновений, уже громче: — На позицию. Целься. В затылок Геса ткнулось холодное дуло винтовки. — Огонь. Земля под ним пахла гнилью, кровью и сыростью. В голове шумело, тело казалось лёгким и звонким, как стеклянный шар. Больно почти не было — то ли от шока, то ли… Гес прикрыл глаза и бегло пробежался мысленным взором по своему организму. Так и есть. Его мудрое подсознание, почувствовав достаточно серьёзную травму, чтобы начать бороться за его жизнь, выбросило почти весь запас магической энергии на лечение. На все травмы его резерва, конечно, не хватило, но самые тяжёлые повреждения затянулись, и по сравнению с тем, что было ночью, чувствовал он себя просто прекрасно. Сознание возвращалось постепенно, принося с собой остатки боли в ранах, и, что было хуже всего, — память. …Давешняя девочка рядом с ним едва слышно всхлипывала, шептала что-то заполошное на латыни — молилась? Гес никогда не понимал человских религий — у него просто в голове не укладывалось, как можно всерьёз отдавать свою судьбу на волю какого-то выдуманного существа. Он и сам верил в Спящего, но Спящий был для него кем-то далёким, нереальным, и Гесу уж точно в голову бы не пришло обращаться к нему перед смертью. И всё же теперь он, кажется, понял, зачем челы молились своим богам. Они всего лишь искали утешения. Он хотел найти её руку, как-то поддержать, хотя бы дать понять, что она не одна, но не успел. Выстрел взорвался кровавым фейерверком внутри черепа, он успел почувствовать, что летит вниз, попытаться сгруппироваться… И провалиться в светлое ничто. Ему казалось, он до сих пор слышит рядом с собой тихие, полузадушенные хрипы и стоны. Глупости, конечно, просто простреленный мозг играет с ним злую шутку… Или нет? Гес насторожился. Челы всегда казались ему очень хрупкими созданиями. Их могла убить всего одна простая свинцовая пуля весом меньше десяти грамм — при удачном исходе воина-асура бы это даже не замедлило. Челы умирали от тысячи разных болезней, травились, старели, загоняли себя и ближнего тяжёлой работой до смерти… Но иногда они преподносили удивительные сюрпризы. Гес не мог повернуть голову и посмотреть в ту сторону, откуда доносились звуки, не выдав себя. Впрочем, он и так догадывался, что мог бы там увидеть: свернувшуюся калачиком от невыносимой боли, дрожащую в агонии девушку. У её палача всё-таки дрогнула рука, и Хуанита полетела в яму, будучи ещё живой. Никогда до сего момента Гес не желал чьей-то смерти так сильно, так отчаянно. Секунды тянулись, складываясь в минуты, а она всё стонала и стонала где-то совсем рядом, то затихая на несколько мгновений, то снова подавая голос. «Тьма!.. Умри. Отмучайся уже. Всё, замолчи. Перестань…» Наверху прогремели выстрелы, снова остро запахло кровью, и в яму полетела очередная порция трупов. Один приземлился Гесу на ногу, и асур едва удержался от того, чтобы вскрикнуть: тяжёлое тело выбило ему колено из сустава. Ничего. Это ещё ничего… Девушка рядом задушенно охнула — наверное, тоже досталось, — и застонала ещё тише. «Проклятый человский бог… Я понятия не имею, слышишь ты или нет, но она в тебя верила. Она звала тебя. Челы говорят, ты милосерден — так покажи свою доброту! Дай ей наконец уйти с миром!» Он понятия не имел, зачем обращается к тому, чье существование полагал сказкой. Может, как и сами челы, искал утешения? Может, просто пытался сделать хоть что-то, что было в его силах? Хуаните это не могло помочь. Исходившие от неё боль, непонимание и какая-то детская горькая обида захлёстывали разум, мешали дышать. Гес подумал о том, что мог бы убить её. Прямо сейчас. Достаточно было собрать те крохи светлой энергии, что у него остались, и дотянуться до её сердца «Петелькой» — простеньким удерживающим арканом. Она бы умерла почти мгновенно — но аркан, построенный на магии света, засекли бы в момент. Гес еле слышно скрипнул зубами. Ставить под угрозу Семью нельзя было даже ради сотни Хуанит. Оставалось одно — отрешиться, сделать вид, что нет никаких жалобных стонов. Не слышать, не чувствовать, не думать об этом. Усилием воли Гес отогнал от головы кровь и, уже погружаясь в подобие искусственной комы, различил в её стоне единственное слово. Она звала маму. Очнулся он от того, что дышать стало трудно. Очнулся — и тут же прислушался, но, к счастью, не различил ни звука. Сверху навалились тела, уже начавшие разлагаться на жарком испанском солнце, и от смрада, стоявшего на дне ямы, Гес ощутил потребность немедленно прочистить желудок. Невероятным усилием воли он всё же сдержался, памятуя о секретности, но мутить не перестало. Он попытался оценить обстановку, хоть как-то понять, сколько времени прошло, однако трупы сверху мешали понять, где солнце. Решившись, Гес всё-таки открыл глаза. По небу разливался алый закат, похожий на пролитый графин гранатового сока. Повернув голову, Гес мог видеть его в маленькую щёлочку между двумя мёртвыми ополченцами, и этого ему было достаточно. Уже скоро — закат в этих местах был таким же коротким, как и рассвет, — должна была прийти ночь, а вместе с ней и долгожданная свобода. Нужно было подождать, пока окончательно стемнеет, но снова погружать себя в забытье Гес не решился — боялся задохнуться под грузом тел. Умереть он бы всё равно не смог, но лишиться сил, борясь за каждый вдох, тоже было бы весьма некстати. Он повернулся, немного меняя положение и перенося вес трупов с себя на мертвых соседей по братской могиле. Навряд ли кто-то уже мог заметить его маневр — судя по тому, что сверху не доносилось ни звука, на сегодня работа расстрельной команды была окончена. И то верно — надо же челам отдыхать… Его всё-таки вывернуло. Прямо на подол того, что осталось от Хуаниты — оказалось, она лежала совсем рядом с ним. Её распухшее, искаженное в уродливой посмертной гримасе лицо так мало напоминало ту милую девушку, которой она была при жизни, что Гес не сразу понял, на кого он смотрит. А когда понял, освободил желудок ещё раз, с отвращением замечая в рвотных массах комочки свернувшейся крови. Стараясь дышать через раз, снова отвернулся к щели, через которую просматривалось небо, и замер. Нужно было экономить силы, пока они ещё оставались. Он был уверен, что лишь чудом дожил до темноты. Тяжёлый смрад давил на лёгкие изнутри, выжимал последние остатки воли к жизни. Гес на пробу пошевелился. Затёкшие за целый день неподвижности мышцы отозвались резкой болью, но то, что они хотя бы слушались, уже радовало. Когда кусочек неба в щели потемнел настолько, что стал неотличим от залитых побуревшей кровью тел, Гес начал понемногу выбираться на поверхность. Уже тронутые трупным окоченением тела были тяжёлыми даже для него. Будь он здоровым, отдохнувшим и полным магической энергии, он бы их даже не заметил, но сейчас каждое лишнее усилие воспринималось как изощрённое издевательство. Он плыл, тонул и захлебывался спёртым воздухом в море мертвецов. Вокруг ямы роились жирные чёрные мухи, и их басовитое жужжание отдавалось в ушах, как раскаты далёкого грома. Иногда ему казалось, что выплыть наверх невозможно, и он обречён вечно барахтаться здесь беспомощным котёнком, которого топит в ведре суровая кухарка. Его выворачивало ещё несколько раз, но облегчения это не приносило. Он отчётливо чувствовал, как теряет силы. С каждым движением, каждой тщетной попыткой выбраться… Он был уже у самой поверхности, когда силы окончательно его оставили. Если бы он поднял голову, то увидел бы над собой безоблачное небо и почти полную луну, но даже на такую малость его уже не хватало. И когда чья-то слишком сильная для чела рука легко, как ребёнка, выдернула его за шиворот из моря мертвецов, он даже не стал оглядываться на своего спасителя. Савериэн поволок его прочь от ямы. На рыхлой земле останется след от тела, но это никого не удивит: подумают, будто кто-то решил под покровом ночи забрать своего родственника и захоронить по чести. Он прошёл несколько сотен метров, умело выбирая дорогу так, чтобы никто из часовых его не увидел, и скинул Геса в неглубокий старый овражек с пологими, расползшимися краями, а затем спрыгнул туда сам. Это место было надежно укрыто от посторонних глаз и ушей, а попросту — никому не нужно. — Вставай. Хватит с тебя. Он стоял над своим сородичем, едва успевшим регенерировать, грязным, перемазанным в земле, зловонной протухшей крови и собственной рвоте, и опирался на его же карабин, который упёр прикладом в землю. Первые несколько мгновений Гес просто наслаждался тем, что может свободно дышать. Воздух вокруг был всё ещё пропитан вонью трупной ямы — а может, это пахло от него самого, — но такие мелочи его уже не волновали. Ночное небо было удивительно красивым. Пожалуй, даже физиономия нависшего над ним сородича не слишком портила картину. — Куда вставать? Ночь ещё длинная… — И к утру ты отойдёшь достаточно далеко от города, — невозмутимо продолжил за него Савериэн. — А дальше ты отмоешься и пойдёшь прямиком в Убежище, постигать премудрости шагистики. Ещё вопросы? Он был почти уверен, что домой парень не отправится ни за что, а теперь ему ещё сильнее упрётся не послушаться. А если всё-таки вернётся — значит, там ему самое место. Гес нахмурился. С одной стороны, сородич был прав: надо было убираться отсюда подальше, пока его республиканская форма не попалась кому-нибудь на глаза. Да и отмыться бы тоже не помешало. Однако с другой стороны… — Ещё чего не хватало! Гес рывком сел — возмущение придало сил. — Тебе надо — ты и вали в Убежище. А мне и тут… — сказать «неплохо» язык не повернулся. Гес устало махнул рукой. — В общем, спасибо, что вытащил, конечно, и всё такое, но дальше я как-нибудь сам разберусь, куда мне идти и что там делать. Савериэн выслушал эту тираду не моргнув глазом и нисколько не был ею впечатлён. — Твоё мнение меня не волнует, — отчеканил он. — Встречу тебя ещё раз — оттащу в Убежище сам. Про себя он отметил, что мало кто, только выбравшись из ямы с трупами, горел бы таким энтузиазмом снова пойти воевать. Это было похвально. Гес равнодушно пожал плечами: — Значит, не встретишь. Не то чтобы он был в бешеном восторге от недавнего приключения, но возвращаться в Убежище, к бесполезным парадам и раздутым от собственной важности командирам, ни разу в жизни не видевшим смерть в лицо, казалось трусостью. Да нет, пожалуй, даже не казалось… Он не смог бы и дальше лгать себе, что безупречно отутюженный белый воротничок формы делает его военным. Не смог бы спокойно спать в казарме, зная, что при малейшей реальной угрозе Убежищу окажется так же беспомощен, как пару часов назад, когда задыхался от трупного смрада на дне ямы. Оставался другой путь. Сложный, долгий, но, увы, единственный. — Отдашь? Или так, подразнить принёс? — Гес кивнул в сторону карабина. Своё оружие он узнал бы в любой ситуации — по длинной царапине у дула от ножа кого-то из легионеров, по слегка подпиленному для удобства прикладу. Прежде чем ответить, Савериэн огляделся, прислушиваясь к своим гораздо более острым, чем у чела, чувствам, а затем бросил Гесу его карабин. Партия в этой трагикомедии была почти сыграна, остался последний пассаж. — Попробуй. Может, ты успеешь чему-нибудь научиться и не сдохнешь в следующей такой же яме. Не верю в это, но чудеса случаются. Гес перехватил карабин поудобнее, и, опираясь на него, поднялся. Пора было уходить. — Как тебя хоть зовут-то, сородич? — спросил он напоследок. Надо же было узнать, с кем избегать встреч. — Савериэн, — представился асур, уже взбираясь вверх по пологому склону оврага. — Если решишь всё-таки убраться домой, можешь на меня пожаловаться. Тебя пожалеют. Имени паренька он в ответ не спросил — оно ничего не значило. Гес хмыкнул, отметив про себя, что имя было ему откуда-то знакомо, и побрёл в ту сторону, где, как ему казалось, протекал ручей Гранде. Лишь дойдя до водоёма, он наконец поймал за хвост ускользавшее от него воспоминание. Отложил карабин, сел на берегу, свесив ноги в прохладную воду и с удовольствием рассмеялся. Это ж надо: столкнуться лицом к лицу с Уратайским Мясником! Вот уж повезло так повезло… Но из этого региона и впрямь лучше будет убраться. Ни к чему лишний раз искушать судьбу — раз уж она расщедрилась на второй шанс. — Может, в Мадрид махнём, а? — обратился Гес к своей винтовке. По-испански, даже несмотря на то, что никто не мог его сейчас подслушать. — Спорю на что угодно, небо там ещё красивее… Эпилог. 16 августа 1936 года. Бадахос, провинция Эстремадура, Испания. «Привет тебе, Каэль!» Изящные асурские иероглифы не предназначались для дрянной желтоватой бумаги и всегда смотрелись на ней, как картина на помойке. Впрочем, Савериэну было в целом плевать, да и писал он невидимыми чернилами. «К этому письму приложены подробный анализ стратегической (65 страниц) и политической (154 страницы) ситуации за последний месяц. Надеюсь, ты это читаешь, а не кладёшь в дальний ящик. Во всяком случае, я полагаю это ценным. Я уже много раз писал тебе, что война, которая начнётся через 2-4 года, наверняка затронет Тайный Город, а это уже интересно. И полезно иметь полные сведения обо всех её возможных участниках. Чего ждать от Испании, я пока не знаю, и излагаю лишь предположения. Но и от них может быть толк. А так – всё ещё красивая страна. Занятные челы. Иногда мне кажется, с прошлого раза не особенно поменялись. Напоминаю себе, что у меня в руках винтовка, а не аркебуза. И хорошее вино всё ещё много проще достать, чем хороший кофе». Савериэн отхлебнул из металлической чашки упомянутый кофе и подкрутил фитиль керосиновой лампы, чтобы светила ярче. «Я здесь почти отдыхаю и маюсь скукой время от времени. Да, напоследок – кое-что важное. Изловил недавно паренька из Убежища. Настоящей войны ему захотелось. Я показал». Как себя узнал, мысленно добавил асур, но бумаге такие откровения, разумеется, доверять не стал. «Если не приползёт назад в слезах, стоит за ним проследить. Пока ни головы, ни навыков, но пройдёт пара лет – и будет хороший боец. Только мешать ему не надо. Здесь подходящее место. Ни артподготовки неделями, ни жёлтого тумана поутру. Пусть учится. Понятия не имею, куда он пошёл, но говорят, все дороги ведут к столице».