уроборос

Мерзкий, тошнотворный металлический запах, исходящий от кровоточащих ран, трахает молекулы воздуха и сливается с ними, пробирается внутрь чужих лёгких, ползёт по улицам и аллеям, проносится, точно снаряд, над морской гладью и заставляет полуночничающих чаек валиться заживо в воду. Ты проебался, Лу. Дэйв мёртв. Возвращайся к началу. Тёплая постель Керуака, сбежавший кофе, чёрствый, почти начавший плесневеть хлеб на завтрак. Ты всё это видишь не в первый раз. И всё это не стоит абсолютно ни-че-го. Выбрасываешь паспорт в реку — никаких путешествий, никаких кораблей, никакой Франции (только картавость во рту и хрусткость лягушачьих лапок в суставах). Думаешь сам выброситься, но какой-то обдолбанный хрен спрашивает, какого хуя ты творишь, когда война идёт. Отправляйся на фронт — война создана для того, чтобы люди умирали. Злость мешается с виски, лёд тает внутри стакана. Приторный аромат солода и леденцов из жжёного сахара очищает рецепторы в носу, стирает остатки вчерашней (и сегодняшней, и завтрашней) ночи, перебивает нотки пота и крови, выветривает помешательство хотя бы на доли секунды. Керуак вздыхает: плыть одному — предательство. Но не спрашивает. Он ни-че-го не спрашивает, как будто видел этот трюк уже сотни раз. Как будто причины потери документов и желания посетить ебаный Париж, сбежав от старого пидараса, как никогда ясны. Керуак молчит, и остатки из чужого стакана обжигают горло писателя в рассеянном жесте. Все дороги ведут вовсе не в Рим — судьба толкает его на Мортон-стрит. Можно и не приходить, но тогда причина его бед и страданий, бывшего счастья и проссанного будущего долголетия всё равно скончается — Лу узнает об этом будто бы случайно, а на следующее утро всё равно проснётся бесконечного четырнадцатого августа. Карр способен менять детали кинокартины и ход её событий, но правда в том, что на финал не может повлиять ни-че-го. — Посмотри, что ты со мной сделал, — шепчет Дэвид. Ты так боролся за свою украденную концепцию, Лу, что не заметил, как та успела воплотиться в жизнь. Всё — круг, нескончаемый цикл, и ты будешь заперт в нём, продолжая тянуться от начала к концу и от конца к началу. — Ты ведь знаешь, что это неправда. Горло вновь заполняется солёными соплями и запахом крови. Отсюда не выбраться. Может быть, ты уже давно мёртв, Лу? Ты порезался, пытаясь избавиться от очков своего возлюбленного или подаренного им же бойскаутского ножа? Повесился? Или Берроуз всё-таки обезумел от утраты и дал тебе слишком большую дозу? Неважно. Это — твой персональный ад. Лезвие в брюшине Каммерера аналогично печени Прометея в остром орлином клюве. Только вот в роли Прометея выступает здесь вовсе не Дэвид, а ты сам. Всё — циклично. Всё — проёбано. Всё — ни-че-го. Дэйв мёртв. Возвращайся к началу.