Stille der Nacht

Я много раз ходил в этот лес за елкой для Лиззи на Рождество. Мое сердце наполнялось бесконечной радостью, когда она, прыгая вокруг дерева, вешала на него десятки разноцветных игрушек. Да, потрепанных, да, видавших виды, но ее мало это заботило. Сам процесс доводил ее до безумного восторга. Мы с Греттой постоянно порывались ей помочь, но она с невероятным энтузиазмом кричала «Я сама!» и вырывала игрушки из наших рук. Лиззи позволяла только поднять ее на руки, чтобы она повесила звезду на самую верхушку елки. Лиззи очень любила Рождество. Я самонадеянный, непроходимый идиот! Знал ведь, знал, что лес таит в себе множество опасностей. Почему я был так беспечен? Часто ходить в лес, не значит хорошо его знать; не значит, что сюда не ходят охотники; не значит, что здесь нет волков. Мягкая, пушистая, холодная перина обнимает меня со всех сторон. Я будто лежу на облаке, немного колючем облаке. Не знаю, сколько времени уже прошло. Может, несколько минут, а может и сутки. Я потерял счет времени, наблюдая за танцем миниатюрных снежинок, что искрили всеми цветами радуги в тусклом свете моего медленно гаснущего фонаря. Они мерно кружили, выписывая спирали и завитки, изредка ускоряясь, подгоняемые свирепым ветром, и опускались на мое лицо, пронзая кожу словно тысячи игл. Я слышу, как сердце бьется о грудную клетку, как несется по сосудам кровь, как снежинки, хрустя, ложатся на поверхность снежного бархана рядом со мной. В тот миг, когда железные зубы с противным лязгом заржавевших пружин и еще более противным хлюпом разрываемой плоти сомкнулись на моей ноге, снег приобрел неестественный для него ярко-алый цвет. Это было одновременно и страшно, и завораживающе, когда пятно крови расплывалось по рыхлому снегу, будто раскрывался огромный диковинный розовый бутон. А потом пришла боль; транзитом прошла по всему телу и сконцентрировалась в районе раздробленной лодыжки. Я смутно помню. Кажется, я выл… как раненный зверь – добыча для волков. Пока голова была ясна, я пытался, я честно пытался освободиться, но с ужасом понял, что не могу разомкнуть металлические клещи. Каждая моя попытка развести их хоть на сантиметр заканчивалась тем, что они с громким треском и очередным моим воем срывались и смыкались вновь. ХЛОП! А-а-а! И темнота. Сердце на миг замерло, мысли улетучились. Я оцепенел не в силах двигаться и даже открыть глаза. На периферии отключившегося сознания я слышал зов! Я не знал этот язык, но был точно уверен, что голос зовет меня. И там, куда он зовет, будет хорошо. Стоило мне только смириться и, позабыв об обездвиженности, сделать попытку следовать за голосом, как под закрытыми веками всплыл образ Лиззи. Нет! Мне еще рано туда. Жгучая боль, вцепившаяся острыми когтями в левую лодыжку, уже начала карабкаться вверх по голени, слова хотела поглотить меня целиком. Я пытаюсь звать на помощь, но не слышу своего голоса, лишь пар валит из-за рта, растапливая подлетающие снежинки. Нет, я не оглох. Я все еще слышу сердце, кровь, снежинки, свист воздуха в легких. Я задыхаюсь, потому и не могу кричать. Паника охватывает меня, не вздохнуть. Судорожно хватаю ртом воздух в надежде ощутить в легких декабрьский мороз. Но зря. Вдохнуть-то я вдохнул, но выдохнуть теперь не могу и чувствую, как холод пронизывает легкие насквозь. Кажется, я умираю. Вот так, в одиночестве, зимой. Если меня и найдут, то только по весне, ибо снег мгновенно заметает следы. Я полностью покрыт им, даже пятна крови почти не видно. Но вероятнее всего быстрее людей меня найдут голодные волки. Боль уже подбиралась к бедру, но чем выше она разбиралась, тем слабее становилась. Но это не радовало меня. Боль не утихла сама по себе, просто я перестал чувствовать ноги: ни холод справа, ни тепло собственной крови слева. Рук тоже не чувствую. И лицо. У меня его будто больше нет. Снежинки все еще кружатся в своем молчаливом танце, гонимые гневливым ветром, что нещадно треплет верхушки высоченных деревьев. Меня всего трясет. Мне дико холодно. Кажется, даже мои кости покрылись инеем. Я не могу пошевелиться и кричать не могу. Могу лишь молиться Богу, прося умереть раньше, чем мое промерзшее тело разорвут голодные хищники. Где-то далеко за лесом пестреет золотистыми огнями моя деревушка. Готовится к празднику. Там моя Лиззи. Кажется, она не дождется елки на это Рождество. А кто такая Лиззи? И… кто такой я? Я совсем ничего не чувствую. Ни холода, ни боли, ни страха. Только легкость, будто у меня нет тела, будто я сам могу кружить в вальсе с ветром, окруженный мириадами снежинок. Ого! Я, оказывается, прозрачный. Через свои ладони я могу видеть и деревья, и огни вдали, и этого бедолагу, чья нога угодила в медвежий капкан. Он лежит, сплошь покрытый снегом, до синевы бледный, сжимает в руках аккуратно перевязанную ель. Какая трагичная смерть! Не хотел бы я умереть вот так: среди занесенного снегом леса, в одиночестве, страхе и боли. Вдалеке послышался вой волков. Они учуяли свою добычу. Прости, я ничем не могу тебе помочь! Уже никто не может. Волки полакомятся тобой и не придут с голодухи охотиться в деревню. Может, ты умер не зря. Но это все равно ужасно. Покойся с миром! Ветер легко подхватил мое невесомое тело и понес туда, где горели огни. Подлетая, я увидел деревушку в три двора, до того маленькую и уютную, что захотелось поселиться там навсегда. Хотелось бы иметь свой небольшой домик, из окон которого лился бы золотистый свет свечей, на двери которого висел бы рождественский венок, а за праздничным столом собралась бы вся семья: жена и дети, много детишек. На жарко натопленном камине стояли бы полностью открытые календари, и висели сапожки, ожидающие полуночи. Погруженный свои мечты, я не заметил, как ветер бережно опустил меня на землю. Точнее на снег, что сплошь покрывал улочки этим морозным предрождественским вечером. Тьма уже давно вступила в свои права, но зажженные фонари успешно отгоняли ее прочь. Еще слишком рано. Я осторожно ступал по снегу, боясь застудить почему-то босые ноги, но я не чувствовал холода. Мне не казалось странным, что, будучи одетым в одну лишь длинную белоснежную рубашку, я не замерзал. Мимо редко-редко проходили местные жители, но, кажется, они не замечали меня. И это тоже не казалось странным. Они шли к своим домам, трепали висящий на двери венок. Им кто-то с радостным возгласом открывал и пускал в дом. Я мельком заглядывал в окна. Нет, я не подсматривал, просто так получалось. Я видел разные семьи: пожилую одинокую пару, совсем еще юную семью, семьи с один ребенком или 2-3 детишками. Все они собрались вместе, чтобы нарядить елки, приготовить блюда к праздничному столу и просто хорошо провести время. Мое внимание привлекла одна семья - мама и дочка. Они не были похожи на других, от них веяло не радостью и предвкушением, а тоской и тревожным ожиданием. Я подошел ближе. До того мерно посапывающая на подоконнике кошка, вздыбилась и зашипела, но потом в ее расширившихся зрачках мелькнуло узнавание, и она потерлась мордочкой о стекло. Протянув руку, чтобы ее погладить, я коснулся стекла и почувствовал жар, невыносимый жар, будто засунул руку в горящий камин. По ту сторону окна я не видел своей кисти. Она исчезла. Кошка, испугавших, громко мявкнула и свалилась с подоконника. Я тут же одернул руку и к великой радости обнаружил, что она на месте. Разговор, доносившийся откуда-то с другого угла дома, становился четче: - Мама, а где папа? Почему его до сих пор нет? – дергая женщину за платье, спрашивала девочка лет пяти. - Не знаю, Лиззи, не знаю. Он уже должен был вернуться, - женщина присела в потрепанное кресло, усаживая девочку на колени. - Папа должен принести мне елочку, но нет ни елочки, ни папы, - девочка всхлипывала, готовая вот-вот разреветься. - Ну что ты, Лиззи. Не плачь, - женщина гладила ребенка по голове, - если ты пообещаешь хорошо себя вести, я схожу и поищу папу. - НЕТ! – девочка вцепилась в мать еще сильнее, - а если ты уйдешь и тоже не вернешься! - Не говори глупостей. Папа, скорее всего, где-то задержался. Я схожу, и скоро мы оба вернемся. Ты же подождешь нас? – женщина утерла подушечками пальцев слезы с округлых щечек девочки. Ребенок всхлипнул и неуверенно кивнул. - Вот и умница, - женщина переложила ребенка в кресло и накрыла пледом, - будь хорошей девочкой и не трогай камин. Поцеловав дочь и накинув на себя накидку поверх платья, она вышла из дома, аккуратно и плотно закрыв за собой дверь. Слегка поежившись от холода, она плотнее укуталась в одежду и двинулась в сторону темнеющего вдали леса. - Нет! Не ходи туда, - крикнул я ей вслед, но она не слышала меня. Не знаю, почему, но я проникся к ней симпатией и не хотел пускать ее в лес, ибо там орудовали волки. И тут, будто в подтверждение моих мыслей, раздался далекий протяжный вой. Кажется, они нашли тело того бедолаги. Женщина на секунду застыла как вкопанная, но потом сорвалась на бешеный бег. Она растеряла по пути свою обувь, но, не обращая внимания на холод, продолжила бежать. Я бежал за ней так быстро, как мог. И вот осталась всего пара шагов; я расставил руки в стороны, подался вперед и обхватил ее в попытке остановить. Но она пронеслась сквозь мои руки; они не были для нее препятствием. Я повторил свои попытки несколько раз, но все тщетно. Я не материален. Я не могу ее задержать. Мы бежали и бежали, до леса уже было рукой подать. Столетние ели возвышались над нами неприступной громадой. Там темно и страшно. Женщина устала, она споткнулась о свою же ногу и упала в рыхлый снег. Безжалостный ветер растрепал ее волосы и сорвал накидку. Не холод, но вой, перемешанный с рычанием и звуками борьбы между волками за лакомый кусочек человечины, заставили ее вздрогнуть. Она кое-как поднялась на колени и, закрыв глаза руками, тихо заплакала. - Ганс, - чуть слышно всхлипнула она. Гретта! Это имя всплыло в моем подсознании. Я не знаю его. Но это имя очень подходит женщине, тихо плачущей рядом со мной. Опустившись на одно колено, я обнял ее, как мог. Снег, тускло освещенный неполной луной, медленно расплывался в моих глазах, становясь все ярче. До боли ярко. Я стал замечать тут-там мелькавшие тени, которые все ближе подходили к нам. - Гретта, - шепнул я женщине на ухо. Она встрепенулась и огляделась по сторонам. - Ганс? - Гре… Гретта и Лиззи! Это же мои Гретта и Лиззи! А я.. я это Ганс! Стоило мне только вспомнить их, как перед глазами тут же возник темный лес, опушка, освещенная тусклым фонарем; нога вспомнила боль раздробленной кости, а тело – холод декабрьского снега. Так это я – тот бедолага, от которого волки и косточки уже, наверное, не оставили. Тени со всех сторон кинулись меня, хватая руками за ноги и туловище, а неведомая сила потащила куда-то вверх, к свету. Я вырывался и кричал: - Нет, я не хочу. Тут Гретта, тут Лиззи. Господи, я не хочу! Оставь меня здесь! Они… они хотят; они карабкаются по моему телу к свету. Забери, забери их! Но эта сила была неумолима. Она уносила меня все дальше от моей семьи, от той жизни, о которой я мечтал. От той женщины, что сейчас по пояс в снегу рыдала навзрыд. Мгновение, и я очутился в пустоте. Вокруг нет ни потолка, ни пола, ни неба, ни земли. И тишина. Звенящая тишина. Я вообще существую?