Х раз, когда он говорил что любит

Он говорит это в первый раз на одной из миссий на Санта-Приске, где все снова пошло не так. И это звучит не слишком внушительно, потому что он мешком болтается у нее на спине, кое-как цепляясь руками за шею. Колчан с остатками ее стрел тыкается Дику в бок, приглушенная обезболивающим боль в ноге, в разбитой башке и в ребрах пульсирует в такт ее шагам. — А давай в следующий раз будет моя очередь тебя нести, ‘Мис. — бормочет он ей в ухо несколько гнусаво — потому что рот разбит и губы уж распухают. Осторожно Артемис перехватывает его под бедра, так чтоб поменьше тревожить ногу, то ли вывихнутую, то ли сломанную, и размеренно шагает дальше, к точке встречи, где их будет ждать биокорабль. — А давай в следующий раз просто обойдемся без травм и будем нести себя сами, шкет. — -сварливо ворчит она. Но беспокойства, живого и искреннего, в ее голосе куда больше. Ноги ее глубоко увязают в раскисшей от долго ливня земле под двойным весом. Кровь из его разбитых губ липко капает на ее шею и на светлые, еще чисто пахнущие ромашковым шампунем волосы. Ромашковые волосы Артемис лезут ему в рот и в нос. Кровавые брызги разлетаются, когда он все же чихает, боль огненно-алым цветом распускается под зажмуренными веками. Дик тихо шипит сквозь зубы чтоб не заорать. Лучше бы она и правда оставила его где-нибудь здесь. Или там где Спортмастер, ее папаша, и отмордовал его так что потом оба еле ноги унесли — хотя возможно, в этом чувстве невысказанной вины за свою родословную и кроется причина ее упрямства. А может и нет Все равно ужасно стыдно — быть обузой. — Только не отключайся, ради бога. — озабоченно она вертит головой, пытаясь заглянуть себе за спину, где он болтается как куль с дерьмом. — Болтай что хочешь, неси любую чушь — только шевели языком, Робин. чтоб я знала что ты там живой. Иначе я просто выброшу твое бесполезное тело под ближайшим кустом. — Я тоже тебя люблю. — Дик пытается хихикнуть, но с разбитым ртом получается уж совсем инфернально. Она тихо хмыкает и снова перехватывается покрепче, пытаясь ловчее распределить его тяжесть на худой, жилистой спине. Он не то что бы неподъемный как Коннер или Калдур’ам — но и не пушинка уже. Руки у нее уже подрагивают от напряжения, но все еще крепкие и надежные. От ее спины приятно тянет теплом, и все он что может — по-обезьяньи вцепиться в нее руками, безвольно уронив голову на плечо, и прижаться еще теснее. — Я правда люблю… — вяло бормочет Дик уже в каком-то болотном пограничье — потому что это последнее что он говорил перед тем как в него впасть. — Люблю ‘Мис. Артемис устало пытается вытереть об плечо пот со лба и заливающий глаза дождь, и конечно же, не слышит ничего. Ей не до глупостей. И перед тем как она сгружает его с рук на руки М’ганн и Уолли, он еще успевает подумать, что это к лучшему. В особенности потому что вскоре Уоллс говорит ей то же самое, добавляя к словам поцелуй — и от него это звучит куда внушительнее. Насмешливый взгляд Артемис теплеет в ответ на его признание. Не надо обладать телепатией М’ганн, чтобы понять — у них все серьезно. Что ж, быть ее — их — другом тоже неплохо, пока они все в одной лодке, в одной команде. Все правда неплохо, пока Артемис и Уолли внезапно не уходят в отставку — просто ставят Дика перед фактом, если по правде. Хотя разговор получается мирным, а теплота никуда не девается. С широкой улыбкой Уолли хлопает его по плечу на прощание. Артемис обнимает коротко и крепко — от ее волос все еще пахнет ромашковым цветом и любимым одеколоном Уолли, которым тот вечно обливается не в меру. От смеси запахов у Дика невыносимо свербит в носу. И что-то ужасно болит внутри, как будто кусок отрывают от души — наживую, без всякого наркоза. В последний раз они рука об руку идут к зета-порталу, и Дик вслед смеется и желает семейной лодке семь футов под килем. Внутри что-то злое, мерзкое, тихо нашептывает, что лодочка эта еще совсем не так крепка как выглядит, и если подтолкнуть, чуть качнуть, подгадать удачный момент — об рифы мирной жизни она разобьется с оглушительным треском. Нет, он бы никогда (да, он мог бы). Пару месяцев спустя ночью в Готэме они с Артемис встречаются на одной из крыш — случайно, конечно же. — Я все гадаю, что за сногсшибательный бэт-красавчик в трико объявился в городе. — с любопытством глядит она на его новенький черно-синий костюм. — А это наш малыш-Робин. На плече у нее объемистая спортивная сумка — похоже, вернулась в город за вещами. Вообще-то он уже год как ее обошел и в рост, и в плечах, и не планирует останавливаться — но это никогда не мешает Артемис пускать в ход ее злой, ядовитый язык. С болезненной отчетливостью он понимает вдруг, что нет, ничего больше не будет — ни ее ироничных подколок, ни дурацких шутеек Уоллса, ни надежно прикрытой ими спины. Пристально Дик вглядывается в мешанину городских огней и густого, влажного тумана, за которым и звезд не видно. Пауза — чтоб надежно удержать обиду за зубами. Артемис морщит нос. — Не злись, эй. — грубовато толкает она его коленом под колено. — Конечно же, я не злюсь, ‘Мис. — говорит он по-взрослому солидно и чопорно. Губы поджимаются безотчетно. — Что за ребячество. Но черт возьми, он ужасно злится, злится, злится и в глубине души чувствует себя брошенным. По-детски несправедливо, пристрастно, эгоистично — и сознавая это, злится еще больше, уже на себя самого. Иногда черное домино кажется слишком маленькой маской, под которой прячется слишком многое. Чувства неудержимо лезут наружу из грудной клетки, словно голодные, пронырливые крысы в Нэрроуз. — Не верю, что говорю это всерьез — но ты лучший, ты невероятный, и никто не справится со всем этим дерьмом так как ты. — треплет она его по щеке грубыми пальцами в вечных мозолях от тренировок. Наверное, теперь ее руки быстро станут мягкими, вечная череда гематом, наконец, вымарается совсем с смуглой кожи. Только шрамы никуда не исчезнут — те, большую часть которых он знает уже наизусть. Шрамы этих лет останутся с ней навсегда, и в этом есть что-то мерзко-приятное. Хмыкнув, Дик что-то бурчит что-то себе под нос — и вдруг, поддавшись порыву, крепко обнимает ее за плечи, потому что больше не будет рядом горьковато-травянистого запаха ее волос. — Я буду по вам скучать, ‘Мис. — Тогда навещай нас в Пало-Альто. — на прощание быстро целует Артемис его в щеку, чуть привстав на носочки. Такая привычная, такая обычно-человечная среди мета-невероятности, как и он сам. Возможно, поэтому…  — Береги себя, красавчик. — оборачивается Артемис уже возле пожарной лестницы, прежде чем соскользнуть вниз. — И если будет совсем худо — просто дай знать и мы придем спасать твой симпатичный зад. Из груди у него что-то удушливой волной лезет наружу, разрывая с таким трудом выпестованную сдержанность и грудную клетку заодно. — Люблю… — запоздало смеется Дик ей вслед. «Вас» почему-то уносит холодным, сырым ветром с моря, но все равно Артемис уже ничего не слышит. В Пало-Альто Дик не приедет. Даже на первое Рождество он прикрывается кучей неотложных дел — и дел, конечно, невпроворот, целая гора-Эверест, но ни одно из них он не смог бы не отложить, если бы только захотел. Дик не хочет. Но вместо того чтоб просто заказать им с доставкой что-то прямо на месте в Калифорнии, каллиграфическим почерком сам выводит на первой карточке для Артемис универсально подходящее «С любовью…» и зависает надолго, выбирая как подписаться. «Н.»? По старой памяти — «Р.»? Или, может, претенциозно «Р. Дж. Грейсон»? (потом Брюс открутит ему башку, но оно того стоит) С невольным смешком Дик долго представляет озадаченное лицо Артемис, и то как она будет кусать нижнюю губу в раздумьях и смешно морщить нос, и почему-то долго, до рези в уставших за бессонную ночь глазах и до ноющей тоски за грудиной всматривается в единственную, красиво написанную строчку. С любовью. Да так и оставляет — воровато и подленько подсунув одну общую карточку на подарки для обоих сразу и отправляет с экспресс-доставкой на дом. Это даже срабатывает на время. Впрочем, в итоге Дик ломается все равно — прикрывая тоску рабочей необходимостью. Пожалуйста, пусть у них все хорошо, думает он перед первой за долгое время встречей с Артемис. Пожалуйста, пусть она полна, пусть сыта, пусть в своей размеренно-мирной жизни она счастлива и спокойна — тогда его предложение снова сыграть вместе в опасную игру со Светом останется несказанным. Ее глаза загораются азартным огоньком с первых же слов, с легкого же намека. Это даже тревожит его немного, но и радует — иррационально, неправильно, некрасиво. — Не нравится мне это, — упрямо ворчит Уоллс, сводит на переносице рыжеватые брови. Не то что бы он не рад видеть старого друга — но он не рад тому, с чем этот друг пришел. Дик хмыкает с деланной небрежностью. — Брось, старик, я же не забираю ее насовсем. Так, на время одалживаю. Молча Артемида закатывает глаза и отвешивает обоим по затрещине — небольно, больше для тонуса. Чтоб не забывались. Старый зеленый костюм все еще сидит на ней как влитой, удар все еще поставлен. В пробном спарринге Дик мигом получает от нее по челюсти и следом под ребра- она голодна, она азартна до чертиков, и глаза у нее горят. — Ох как же мне не хватало этого. — бормочет она, старым приемом опрокидывая его на пол лицом вниз. — Бороться с преступниками? Или безнаказанно бить людей? — смеется он чуточку сдавленно, потому что ее колено упирается ему в спину. — Особенно бить людей. — в ее голосе он отчетливо слышит ухмылку. Ту самую, одним уголком рта. Собравшись, он изворачивается и укладывает в партер ее саму, аккуратно, но жестко фиксируя руку в болевой залом. Безуспешно Артемис пытается вырваться и, наконец со вздохом признает свое поражение, ткнувшись в пол влажным лбом. — Новые штучки освоил, чудо-мальчик? От нее так знакомо пахнет травяной горечью и чуть-чуть свежим потом, что он протормаживает с ответом. И ослабив концентрацию на миг, снова отхватывает — пяткой поддых, ребром ладони по нервному узлу — в итоге, оказывается уже на спине. Локоть Артемис безжалостно давит ему на горло. Должно быть, поэтому воздуха ему не хватает, пока она с торжествующей улыбкой сидит у него на груди, сжимая бока коленями. — Нечестно, ‘Мис! — с нарочитой обидой смотрит Дик куда-то в потолок. Только бы ей не пришло в голову сдвинуться ниже. Будет чертовски неловко. — Ну, сам знаешь чья я дочь. И сестра. Наивно было думать, что в моем арсенале не осталось грязных приемов. — наконец, к его облегчению поднимается она на ноги, и отряхнувшись, протягивает руку. — Не потому ли ты пришел именно ко мне? Пальцы у нее по-прежнему сильные, горячие и жесткие. А вид совершенно счастливый.  — Боже, боже, я правда все еще люблю это. — И я люблю, ‘Мис… — бормочет Дик скомканно-смущенной скороговоркой. И изнутри вздрагивает вдруг, потому что, кажется, не достаточно отчетливо выделил интонацией обращение. Но Артемис уже топает по направлению к душевым и мурлыкает себе под нос какой-то разухабистый, веселый мотивчик. Воздуха, полынно-ромашкового и горького, все еще не хватает, в груди жарко, душно, и ему почему-то становится не по себе. Может зря он все это затеял… Глядя ей вслед, Дик пожимает плечами и усмехается. В конце концов, какого черта? Им с Калдуром просто жизненно необходима помощь старого, проверенного друга… А то что на этого друга встало разок — досадный казус, с кем не бывает. Особенно, если друг — красивая девушка и ерзает на тебе битый час, а в последний раз ты занимался сексом так давно, что не вспомнишь в каком месяце это было… Скоро все кончится, Артемис вернется домой в Пало-Альто и к Уолли, а он, наконец, наладит свою личную жизнь. Может даже попробует пригласить на свидание Барбару — давно бы уже стоило это сделать. Звучит как отличный план. Поначалу они с Артемис и Калдурам’ом разыгрывают всю изящную комбинацию как по нотам, а потом все идет кувырком, Артемис едва не погибает уже всерьез. Но погибает Уолли, и если бы было можно ненавидеть себя еще сильнее — за то что влез, втянул их обоих обратно в это болото, разрушил их тихое счастье — Дик ненавидел бы. Но он правда изо всех сил старается. Он не может смотреть Артемис в глаза, но когда в ноябре она звонит сама, отказаться и не прийти к могиле, где даже тела нет, он не может. По мощеной дорожке с каждым шагом тяжесть на плечах, словно к земле пригибает. Тонкие красные лепестки принесенных Артемис роз уже лежат на мерзлой, стылой земле, когда он подходит к плите с выбитым именем. Уоллс, Уоллс, Уоллстер… Словно гвозди в голову — а перед глазами картинки, отвратительно живые и яркие, от которых глаза жжет. — И долго ты думаешь от меня шарахаться? — голос у нее чуть надтреснут, но тверд. Ледяной воздух вымораживает нутро, пробираясь под куртку нараспашку, колом стоит в легких. Не выкашлять, не выблевать, не выплакать уже много дней. На щеках у нее мокрые дорожки слез стынут, и с внезапной злостью он смахивает их пальцами. Горло больно сводит спазмом. — Какого черта, ‘Мис?! — поднимает он голову, глядя ей прямо в глаза — в первый раз за много, много дней. — Я должен утешать тебя, не наоборот. Это тебе, черт возьми, больно. На мгновение Артемис перестает дышать. — Конечно же мне больно, дурень. — говорит она, наконец. — Но разве твоя боль от этого меньше? Молча Дик смотрит на нее, в глазах почему-то становится горячо и мокро. И на щеках тоже. Так же молча Артемис обнимает его за плечи, позволяя уткнуться лицом в ее шарф и в теплую шею, словно бы он снова стал тем мальчишкой, которого она на Санта Приске тащила на своих плечах. Когда горло, наконец, разжимается, а плечи перестают вздрагивать, он спокойно уже и устало говорит ей то, что никому и никогда еще не говорил: — Знаешь, если б я мог с ним поменяться — наверное, сделал бы это не задумываясь. И не пожалел. От крепкой затрещины у него в ушах звенит. Рука у Артемис все еще тяжелая.  — Мозги что ли птичьи твои вконец перемерзли?! — рявкает Артемис, но глядя на него все же смягчается. — Пошли-ка лучше выпьем чего-нибудь горячего. Помню здесь неподалеку, кажется, было кафе… Невидимая рука, стиснувшая сердце, разжимается понемногу, когда Дик смотрит как она твердой походкой и с очень прямой спиной идет к воротам. — Люблю тебя, ‘Мис. — говорит он зачем-то ей вслед. И сам не знает, зачем сказал это, и здесь, на кладбище это звучит особенно неуместно в любом из смыслов, в любом из возможных контекстов. Обожженные уже холодом розы немым, но оглушительно громким укором ему лежат возле могильной плиты, под которой даже тела нет. Плита эта с дорогим обоими именем, эти розы на мерзлой земле навсегда между ними останутся. Хорошо, что Артемис все равно не слышит. Артемис, кажется, плачет, украдкой стирая слезинки с щек рукавом пальто. За чашкой горячего кофе они говорят долго и искренне, расходятся, разъезжаются по разным городам, и на прощание Дик обещает непременно ей позвонить — а потом дни превращаются в недели, недели — в месяцы. Он не звонит. У нее в Старлинг Сити все хорошо. Он встречается с Барбарой. В итоге оба все равно возвращаются в Хэппи-Харбор к Супербою и Мисс Марси и работают вместе, точно как и прежде — пусть вокруг уже люди совсем, совсем другие (и не совсем люди тоже). Какое-то время Дик еще пытается быть отстраненным и сдержанным, но все довольно быстро возвращается на круги своя. Потому что, черт, это же Артемис, и быть с ней холодным он так и не научился. Не потому что не старался, честное слово. С Барбарой, чудом вставшей снова на ноги, они расходятся как-то совсем незаметно и даже тепло. Нет, Бэбс честно пытается быть и Бэтгерл и его девушкой — получается как-то не очень. Как всегда решительно она сама расставляет приоритеты. Это почти не больно. Слишком много работы, в которую легко и приятно уйти с головой. С материнской гордостью Артемис показывает ему все новые фото малышки Лиан, дочери Чешир и Уилла Харпера. Тепла в ней хватает и на других, таких же потерянных и бесприютных как девчонки Хало и Тара, и множество новичков, мета и самых обычных. С искалеченным детством, с искалеченной, совершенно больной семьей она все же где-то выучилась быть не только сильной — но и щедрой на доброту, на тепло… Она выглядит спокойной, счастливой как никогда — словно эхом Дику рядом с ней становится спокойно и хорошо тоже. Однажды у нее даже появляется «плюс один», которого она понемногу знакомит с Коннером и М’ганн и даже с Затанной по случаю, но не с ним. С одной стороны немного обидно — с другой не очень-то и хотелось. Методично и деловито Дик пробивает ее приятеля по всем возможным и невозможным базам. Молодой преподаватель из университета, где она пишет научную работу по современной литературе. Приличная семья с восточного побережья, успехи в университетской команде по сквошу, достойный послужной список. Доброжелательный, умный взгляд сквозь очки в модной оправе. Чист, кристально чист. Что ж, совет да любовь, думает Дик прежде чем отключить голографический экран. Но когда на праздничную вечеринку в доме Кона и М’ганн Артемис приходит в сногсшибательном платье и в одиночестве, что-то под ребрами, злое и вечно ноющее как непроходящая язва, довольно урчит. Хорош друг, черт возьми. Весь вечер она спокойна, весела и для каждого находит доброе слово — а потом Дик находит ее на веранде. С пустым бокалом из-под вина Артемис стоит, прислонившись затылком к стене дома и закрыв глаза. — Эй, если этот мудак обидел тебя, ‘Мис. — неловко смеется Дик, положив руку ей на плечо. — Одно слово — и я мигом хакну и аннулирую его страховку, права и банковский счет заодно. Артемис с трудом фокусирует на нем взгляд, и до него доходит, что она изрядно пьяна и если не будет опираться о стену, то просто упадет на своих каблуках. Если честно, он даже не понимает как реагировать и что делать с ней в таком состоянии. Может позвать М’ганн и уложить ее в спальню для гостей? — Лучше просто забери меня отсюда. — говорит она с трудом, но достаточно отчетливо. И у нее несчастный, совершенно несчастный взгляд. Возможно, поэтому марсианку Дик не зовет. Никого не зовет — просто отбивает М’ганн сообщение, что проводит Артемис до зета-портала. Ментальным прикосновением та в ответ мягко задевает его разум, словно прощупывая. «Позаботься о ней, пожалуйста», наконец, звучит в его голове ее голос. Одобрение М’ганн не то что бы что-то меняет, но становится спокойнее — если и она не видит в это ничего особенного. — Я же обещал, что в следующий раз будет моя очередь нести тебя. — без труда он поднимает Артемис на руки. — Просто пришлось подождать чуть дольше, чем планировалось. В ответ она ругается на чем свет стоит и требует поставить себя на ноги — а потом почему-то смеется. Она ничуть не пушинка. Тяжесть ее тренированного тела в руках весома и приятна. Волосы у нее растрепаны, тушь и помада размазаны по лицу, но это делает ее только более милой. У портала он долго сомневается, но все же вместо Стар-Сити выбирает Бладхейвен. Едва ли Артемис завтра обрадуется, если Уилл и еще хуже — Лиан увидят ее в таком виде. Когда он открывает дверь своей квартиры, пытаясь одновременно не уронить ее, тихий голос внутри язвительно спрашивает — давно ли он стал чемпионом по самооправданию. Но совесть у него чиста, как и намерения. — Скажи, если начнет тошнить, ‘Мис. — с беззлобной усмешкой опускает Дик ее на пол. И добавляет, глядя на ее стремительно зеленеющее лицо. — Вернее, когда. Впрочем, до туалета она все-таки добирается, зажимая рот рукой, а потом ее долго выворачивает наизнанку. Без всякой брезгливости он сидит рядом, пока она блюет над унитазом, придерживает ее растрепанные волосы, потом помогает умыться и приносит воды. Это максимально неромантичная ситуация из всех возможных — но аккуратно снимая с нее туфли, прежде чем уложить ее в постель и укрыть одеялом, он испытывает какую-то странную, разрывающую изнутри нежность. Сам обустраивается на полу с подушкой и пледом. И это все еще не худший вариант ночлега в его жизни. — Может расскажешь, что случилось? — помедлив, все же присаживается он на край постели. — Я все еще твой друг как-никак. И предложение насчет страховки и банковского счета твоего приятеля все еще в силе. Или можно ломануть сеть интерпола и объявить его в розыск — ну это если он серьезно прокололся. Артемис хихикает, по-детски вытянув руки поверх одеяла. Впрочем, печаль возвращается быстро. — Леонард — хороший парень. — тихо говорит она. — Дело не в нем — во мне. Не зачем было и заводить это все… На темном постельном белье ее руки кажутся бледными, а волосы — золотыми. — Может ты просто еще не готова, ‘Мис? — подумав, Дик вытягивается с ней рядом прямо на одеяле. — Не надо себя заставлять: если Лиам тебя любит, то подождет столько сколько понадобится. — Леонард. Леонард спрашивал меня о шраме. — раздраженно трет Артемис небольшой белый рваный след на давным-давно пробитой арматурой ладони. Дик пожимает плечами. — Пока вроде ничего криминального. Обычное любопытство. Уголки ее губ опускаются обиженно и скорбно. — Обычное любопытство… — со злостью впивается она ногтями в ладонь. — А я, черт возьми, начала выкручиваться и врать как сивый мерин, целую историю выдумала. А что будет, когда мне придется снять перед ним одежду? — ‘Мис, ‘Мис… — успокаивающе сжимает он ее руку в своей. — Поверь профи: твои шрамы тебя совершенно не портят. И если твой Лонни не круглый идиот… — Леонард, черт возьми. Не делай вид, что не запомнил, пока пробивал его по базам. — с совершенно невинным видом Дик пожимает плечами, и не дождавшись его признания или раскаяния она продолжает. — Мы познакомились в университетской библиотеке, гуляли в городском парке, пили кофе в Старбаксе… Другую сторону моей жизни он не знает. И не узнает, потому что этот тот риск и тот груз, которых он ничем не заслужил. Это иронично и чертовски странно — когда Артемис исповедуется ему в своих романтических неудачах. Но как бы ни хотелось ему ее утешить, сказать что все пустяки, все надумано — проблемы масок одинаковы для всех, кто скрывает под ними лица. — А может ты драматизируешь? — все же пробует он. — Вдруг Ли поймет правильно… — Мой папаша разыскивается всеми спецслужбами мира как и моя сестра. Мать-калека уже отсидела изрядный срок за решеткой. А Ларри падает в обморок от вида крови и морщит нос от слова «задница». — Леонард. — тут же поправляет Дик машинально. С торжествующим видом «я так и знала» Артемис больно толкает его острым локтем в бок. — Может стоит попробовать с кем-нибудь из своих? — вполголоса говорит вдруг Дик. — Тогда половина проблем уйдут сами собой. Она зябко передергивает открытыми платьем плечами. — Предлагаешь добровольно расширить список людей, чья смерть окончательно разобьет мне сердце? Боже-боже, какой же ты теплый… — поерзав, ледяной ступней она задевает его ногу. Дик тихо бурчит себе под нос. — Лягушачьи лапы. — Зеленые и с перепонками.? — хихикает Артемис легкомысленно и подкатывается ему под бок. — Эй, если я попрошу обнимать меня — это будет уже слишком для твоего гостеприимства? Ее, похоже, морозит. Выпивка из нее еще явно не выветрилась, обещая утром лютейшее похмелье, и перегаром изрядно несет. Голые плечи покрыты гусиной кожей. Покачав головой, Дик натягивает одеяло ей до самого носа и поверх него послушно смыкает руки на ее спине. — Идеально… — стонет она с блаженной улыбкой, упираясь холодными пальцами ног ему в щиколотку. — Клянусь, ты заработал бы целое состояние, если бы брал за это деньги. — Подумаю. — со смешком поправляет он ей сползшее одеяло. — Если вдруг надоест бегать в маске. Обнимашки от Найтвинга — пять минут бесплатно, дальше строго по прогрессивной таксе. — Ну, мое бесплатное время пошло. Артемис закрывает сонные глаза и уютно сворачивается калачиком, одной рукой зачем-то вцепляясь в воротник его рубашки. Слишком похожая на ребенка, которого слишком давно не обнимали вдоволь. В детстве он, кажется, не раз видел такого — в зеркале. Все что остается — так прямо в одежде и в обуви лежать поверх одеяла, пока Артемис тихо посапывает у него на плече, иногда пачкая его любимую рубашку слюной из уголка приоткрытого рта. Светлые волосы лезут ему в рот и в нос. Сквозь выдыхающуюся дымку духов от них словно бы еще пахнет той самой ромашковой горечью, что ему так хорошо помнилась. По-хорошему урвать бы хоть пару часов сна до рассвета, но почему-то Дик упрямо не закрывает глаз. Ее веки не вздрагивают. Согревшись, она спит удивительно спокойно и безмятежно, иногда едва заметно улыбаясь чему-то во сне — он не хочет тревожить ее даже когда рука болезненно затекает. И рассвета совершенно не ждет. Утром их поднимает настойчивый телефонный звонок из ее брошенной на полу сумочки. Инстинктивно Артемис подрывается на ноги так, словно бы и минуты не спала, на ходу протирает глаза, ругается с Харпером, вскользь зачем-то врет что ночевала у подруги. А потом уползает в душ. Сунув ей через дверь чистые футболку и пижамные штаны, Дик возится с завтраком. Когда она, наконец, выходит — от одного вида яичницы с беконом лицо ее вновь приобретает зеленоватый оттенок. — Моя голова… — еле слышно стонет Артемис. — Лучше сразу яду… Дик критически осматривает свою чуть подгоревшую сбоку яичницу. — Ну, не шедевр от Джейми Оливера, но и не так плохо, если залить кетчупом как следует. И все равно это для меня. А для тебя — вот. — ухмыляется он и пододвигает к ней пару таблеток и стакан воды. — От головной боли и от похмелья. Одним глотком Артемис жадно опустошает стакан, закидывает таблетки в рот и болезненно ежится.  — Да ты готов ко всему. Ловко поймав хлеб из тостера, Дик смеется. — Я холостяк в самом расцвете сил. Запас антипохмельного и резинок — это закон, альфа и омега. Морщась, Артемис фыркает и осторожно примеряется к еде. Понемногу таблетки начинают действовать и вскоре она уже довольно бодро сгрызает тост с маслом. Томатный сок с капелькой табаско тоже не пытается устроить внеплановую эвакуацию из ее желудка. Заспанная, помятая, с еще влажными, растрепанными волосами, в его слишком свободной футболке, то и дело сползающей с плеча, она сидит на высокой барной табуретке, поджав под себя босые ноги. По-утреннему лениво они треплются за едой о ерунде — как сговорившись, ни слова о рабочем, ни слова о Леонарде и о вчерашнем. Бледное солнце из окна, крадучись, подсвечивает золотом ее волосы и маленькое, розовое ухо, щекочет ее лицо теплыми пальцами. Подперев щеку рукой, Артемис смешно морщит нос, чихает и жмурится. Солнце словно его самого изнутри гладит. После завтрака Артемис с заметной неохотой влезает в измятое, несвежее платье. Накинув на плечо ремешок сумочки, она обнимает Дика и не удержавшись растрепывает пальцами вихры на его затылке. — Волосы у тебя такие мягкие, просто отпад. — жмурится она от удовольствия, запуская пальцы ему в волосы, и тянет легонько. — И вообще ты все еще лучший. Только зазнаваться не смей. Лицо ее так близко, что щекой Дик отчетливо чувствует ее дыхание. Ресницы у нее светлые на кончиках, губы по давней, детской привычке вечно обкусанные. На носу — пара бледных, едва заметных веснушек. Сердце сбивается со спокойного, размеренного ритма — словно от электрического разряда. Ладонь ее все еще лежит на его затылке. И это одно крошечное движение — чуть наклонить голову, невзначай коснутся губами, словно невидимую цепь замкнув. Не мысль, больше намек на мысль. Случайный, так и не случившийся порыв. Артемис поднимает глаза. Во взгляде — смущение, которого он раньше не помнил. Странная, незнакомая прежде напряженность повисает в воздухе. — Спасибо за все. — говорит она непривычно смущенно и тихо. — Мне намного лучше. Во всех смыслах. С короткой улыбкой Дик отстраняется. — Зачем еще нужны друзья, ‘Мис. — А Харпер вбил себе в голову что ты на меня запал. — согнувшись, Артемис застегивает ремешки своих туфель. Возится долго — неловкие пальцы, мелкие пряжки.- Ну не бред ли? — Бред, конечно. — искренне соглашается Дик. — Должно быть, слишком вжился в роль твоего старшего родственника. — Иногда он просто ужасен. — смеется она неловко, глядя куда-то в сторону. Быстро целует его в щеку сухими, горячими губами и закрывает за собой дверь. Каблуки лихорадочной дробью стучат по лестнице. Бред, бред, бред. Одно и тоже слово стучит внутри головы в такт ее удаляющимся шагам. Запах ромашковой горечи ее волос из легких так до конца и не выветривается. Автоматически он сует грязную посуду в посудомойку, перестилает постель — наволочки, простыню, пододеяльник. С полчаса стоит под горячим душем, изводя на себя гель и мыло и черт знает что еще, методично и дотошно отправляет все, что носил последние сутки в грязное вплоть до трусов и носков, выбрасывает расческу с парой светлых, длинных волосков и распечатанную ей зубную щетку, с тщательностью детектива пытаясь очистить свое пространство от мельчайших улик, что Артемис была здесь. Но Артемис была — кажется, что всегда. Много-много лет. — Я люблю ‘Мис. — на пробу говорит Дик в пустоту, словно пытаясь по вкусу определить на что это похоже. Столько раз он уже говорил это, к месту и не к месту, что похоже это на факт. Или нечто большее, застарело-болезненное, привычное — словно огромная фреска или гора, масштаб которой толком не увидеть у подножья. И он не видел — а может просто не хотел и все еще не хочет, наверное. Но не справляется. Никогда не справлялся. С Артемис у них все совершенно по-прежнему — хотя, возможно, после всего Дик смотрит на нее чуть внимательнее. Чуть рассеяна, чуть задумчива. Чаще обычного ходит к голограмме-статуе Уолли в последние дни. С необычным оживлением рассказывает Дику об отличном парне, с которым познакомилась в пробке на одной из улиц СтарСити. И между раундами спарринга всерьез спрашивает его мнение об удачном месте для свидания. Чистым, свежим полотенцем Дик медленно вытирает мокрый от пота лоб. Пальцы как судорогой сводит, едва-едва он сдерживается чтоб не отшвырнуть тряпку в сторону и не наорать на оживленно болтающую Артемис. На лбу у нее капельки пота, после спарринга сердце под спортивным топом колотится быстро-быстро. С сосредоточенным видом она ищет бутылку с водой на дне спортивной сумки, большими глотками пьет. Остаток воды небрежно выливает себе на голову, прозрачные капли теряются в намокших светлых волосах, как в пятнадцать невыносимо-ромашковых. — ‘Мис, я, конечно, люблю тебя, — сосредоточенно бинтует Дик руки перед тем как пойти к самой обычной, приятно-тяжелой груше и там, наконец, сорвать некстати вскипевшую злость. — Но слушай, может лучше обсудишь это с М’ганн или с Затанной? — Почему это? — неразборчиво бормочет она с резинкой для волос в зубах, собирая заново растрепавшийся хвост. Недавно только они обсуждали ее бывшего и черт знает что еще, а теперь от всего этого дерьма внутрь словно смолы плеснули и стеклом битым присыпали. Теперь, черт возьми… Он ревнует? Выходит, все же надеялся? И не сделал, не сказал ничего. Трус. — Может еще спросишь меня как лучше с ним трахаться? Или как назвать ваших будущих детей? — Дика срывает внезапно, как слишком давно бывший под напряжением клапан. — Думаешь, мне приятно говорить с тобой об этом? Лицо ее становится бледным. Внезапно она со всей силы вцепляется ему в плечи и с такой же надорванной злостью орет в ответ. — Это из-за Уолли? Просто скажи, черт тебя возьми: это все из-за Уолли, так?! В этом все дело? Болевая точка в ее груди пульсирует алым чувством вины ярко и явственно словно огромная, намалеванная прямо между ключиц мишень. Конечно же он не целился — но зацепил. — ‘Мис, ‘Мис… — Дик обнимает ее прежде, чем успевает осознать и обуздать порыв. — Боже, я совсем не хотел тебя в чем-то обвинять… Руки лежат на ее талии так невыносимо интимно, словно прежде он не обнимал ее в разы крепче и теснее, словно в минуты усталости она без стеснения не устраивала голову на его плече. Не касаясь ничем кроме ладоней, он вплавляется в нее беспощадно и накрепко как в расплавленную смолу. Пальцы Артемис, разжавшись, ложатся вдруг ему на плечи почти невесомой тяжестью. Она смотрит напряженно и почти испуганно даже. Молчит. Так же молча Дик разглядывает ее бледное лицо с пятнами злого румянца на смуглых щеках, ее чуть раскосые, темные глаза, губы, нервно искусанные, яркие, ее упрямый подбородок и думает, что больше всего на свете хотел бы с ней засыпать и просыпаться тоже, и смеяться, и заниматься любовью, и вместе прожить все лучшее, что отмерено и все худшее тоже. И это так много, невыносимо много, что попросту не вмещается в затасканные, истрепанные как обноски «Я люблю тебя», столько раз уже им сказанные впустую. Но он почему-то молчит тоже. — Это просто невыносимо! — рявкает вдруг Артемис, не дождавшись ответа. И вылетает из тренировочного зала. Совсем не о том она говорила, не о том спрашивала, и каждое слово ее он понимал неправильно и истолковывал неверно. Неловко, не слишком умело пыталась заставить его ревновать, сделать хоть крошечный шаг навстречу — а он только обозлился. На себя самого обозлился, на то что ничего уже не может как раньше быть. Все уже изменилось, изменилось непоправимо — и он может только принять эти перемены или закрыть глаза и цепляться дальше за призраков прошлого. «Я задница, ‘Мис», пишет ей Дик уже перед сном. «Тупая задница» В ответ тут же прилетает: «Именно так!» «Ты должна была возразить…», подумав, добавляет он грустный смайлик. «Черта с два!» Ответная россыпь агрессивных смайликов намекает, что просто не будет. Но прилетевшее вдогонку «Думаю, ужин за твой счет немного поправит дело» тут же заставляет его улыбнуться. Они договариваются на завтра в Готэме — ну, если обойдется без катастроф. Без катастроф в Готэме предсказуемо не обходится, но пара дней уже ничего не решает: это обдуманное, взвешенное решение, а не минутный порыв. Потому нервозить Дика начинает не сразу, а ближе к часу Х. Сначала он слишком долго и придирчиво выбирает галстук — до того, как вспоминает, что к этой рубашке галстук не нужен совсем. Разбитая губа тоже не слишком удачно сочетается с цветом костюма, от попыток замазать ссадины все становится только хуже. И конечно же заметки к речи, над которыми он сгрыз не один карандаш, не полагаясь как всегда на экспромт, остаются на подоконнике. Ну и черт с ними. Все равно ничего дельного так и не вышло. Он приезжает почти на час раньше, и оставив машину в паре кварталов, неспешно идет по промокшей от недавнего дождя улице. Руки в карманах, мысли разбредаются тараканами во все стороны… Светловолосая макушка Артемис попадается ему на глаза совершенно случайно — она коротает время на мокрой скамейке в сквере, напряженная и прямая как палка в своем изумрудно-зеленом платье. Носок модной туфли нервно отстукивает по мощеной дорожке городской музыке не в такт. — У тебя лицо сейчас точно как в твой первый день в академии. — усаживается Дик рядом с мороженым в руках. От неожиданности она вздрагивает, но мороженое берет с благодарностью. — Да ладно. — недоверчиво качает она головой, пытаясь одновременно слизнуть шоколадную крошку кончиком языка и не размазать помаду. — С чего бы тебе помнить, какое у меня тогда было лицо. Среди множества фотографий в памяти его смартфона та самая находится почти сразу: форма академии Готэм, совсем еще детские лица… А ведь сами себе казались такими взрослыми, все на свете повидавшими и пережившими. Забрав из его рук смартфон, Артемис недоуменно приподнимает бровь. — Так ты что, столько лет ее хранил?.. Черт, да у меня же здесь вид обделавшегося котенка в змеиной яме. — А по-моему ты была как настоящая тигрица. — с очень серьезным видом Дик откусывает слишком большой кусок своего мороженого. — Чему и кому угодно готова дать отпор. Она поднимает на него взгляд и почему-то смеется. А потом достает из крошечной сумочки чистый носовой платок, но размазанное мороженое с его щеки все равно осторожно стирает пальцами. — Зато внутри все поджилки тряслись. — и тихо добавляет, уже медленнее проводя пальцами по его щеке. — Прямо как сейчас. Решившись, он накрывает ее небольшую, жесткую ладонь своей, осторожно поглаживая большим пальцем набитые костяшки. Руки, чуть липкой от мороженого Артемис не отдергивает — напротив, доверчиво и крепко переплетается пальцами. Они сидят на жесткой деревянной лавке, держась за руки, как влюбленные школьники, пока мороженое не кончается. Заказанный столик так и остается не у дел. От себя самого Дику и смешно и странно. Даже в школе с девчонками смелее был и никогда не лез за словом в карман, а сейчас кажется, целый вечер мог бы так просидеть на мокрой, жесткой лавочке в сквере, просто держа Артемис за руку и касаясь ее теплого колена своим. Так хорошо. Так хрупко. Страшно все испортить неосторожным словом или шагом. — Пойдем потанцуем. — вдруг решительно встает она на ноги. Что ж. — смеется Дик. — Теперь мы не можем убежать, если не хотим выглядеть глупо. Под какую-то старомодную мелодию, разливающуюся над сквером как летний туман, они, обнявшись, покачиваются не в такт. Уже вечереет. Свет фонаря дробится и отражается в черном зеркале луж. Случайные прохожие косятся с подозрением на странную парочку. А потом с просохшего вроде бы неба снова рушится ливень — отвесной, плотной, пусть и недолгой стеной. Пары минут хватает чтоб промокнуть до нитки, прежде чем они успевают спрятаться под старым дубом. Артемис пытается отжать мокрые волосы, вытереть растекшуюся тушь — без особого успеха. Сначала он хочет накинуть ей на плечи свой мокрый пиджак, но потом просто прижимает к себе поближе. — Вот теперь мы действительно выглядим глупо… — глубоко вздыхает она, положив подбородок ему на плечо. — Но знаешь, мне жутко нравится твой лосьон для бритья. От нее, от ее губ еще сладко пахнет клубничным мороженым.  — А я жутко хочу тебя поцеловать. — говорит Дик почему-то шепотом. — Можно, ‘Мис? — и тут же ругает себя, потому что это один из самых тупых и неуместных обычно вопросов, ответ на который известен заранее. Но почему-то с Артемис иначе не получается. Шаг за шагом. Медленно. Осторожно, словно несешь в руках что-то драгоценное и невыразимо хрупкое. С мокрых веток на них падают тяжелые, холодные капли. В темных глазах Артемис отражается золотистый свет фонаря, когда она поднимает лицо. Но он почему-то медлит, пальцем стирая с ее знакомых до трещинки губ слой помады. — Ну же, не будь цыпленком. — фыркает она вполголоса. С полушутливой обидой Дик морщит нос. — У меня было слишком много времени, чтоб как следует обжиться в пространстве «лучших друзей». Мебель, занавески — вот это все, знаешь… У нее вырывается нервный смешок. — Я вообще-то себе. Уже сто лет ни с кем по-настоящему не… С тех пор как… — не договаривает она, но Дик понимает с полуслова и переводит тему. — А достопочтенный литературовед? — Когда он тискал мою руку, — выразительно закатывает Артемис глаза. — Мне вечно хотелось то ли завизжать, то ли сломать его собственную. Какие уж там поцелуи… В один момент я начала уже думать, что это со мной стало что-то не так… Но когда ты меня обнимаешь, — признается она вдруг с необычной робостью. — Мне так хорошо и спокойно, как давно уже не было. Просто, кажется, мне нужен кто-то такой как ты… — Я. — исправляет он очень серьезно, пусть внутри, кажется, бабочки вроде и не летают, но ощущение такое, словно пляшут олени. — Не такой, а я. Внесем ясность сразу. В кои-то веки Артемис не пререкается. — И все определенно перестало быть дружеским, когда тем утром я поняла, что хочу засунуть обе руки в задние карманы твоих брюк, а язык — в твой чертов рот. — с нарочитым вызовом задирает она подбородок. Ладони, напротив, ложатся ему на грудь почти робко. — Звучит и правда не слишком по-дружески. — соглашается Дик. — Но ты просто проводил меня до двери и сказал, что влюбиться в меня — полный бред… — Я столько раз говорил, что люблю тебя, ‘Мис, что со счета уже сбился! — А сколько раз ты хотел, чтобы я услышала? — спрашивает она с убийственной прямотой. Он осекается и молча на ее теплой даже сквозь промокшую ткань платья спине рисует шрамы по памяти. Один, на пояснице — резаный. Другой, рваный, идет через правую лопатку и чуть-чуть выступает над краем платья. — Я все еще тупая задница, ‘Мис. — осторожно касается он губами ее виска. Светлые волосы пахнут дождем и ромашками все еще — как целую вечность назад на Санта Приске. — Но мои карманы в полном твоем распоряжении. Как и мой чертов рот. И все остальное — все, что захочешь. Теплые пальцы, еще чуть липкие от клубничного мороженого, сжимают его виски, вынуждая чуть наклониться и смотреть только на нее. И это тот самый момент, к которому они так долго шли, и внутри у него все вдруг замирает как в первый раз. — Когда это ты успел так вымахать, чудо-мальчик? — ворчит Артемис чтоб скрыть смущение. — Как только ты отвернулась. Артемис тихо смеется. Тепло ее смеха на губах кружит голову, и промоченный недавним дождем сквер, который вот-вот уже закроют на ночь, размывается и тает. Но обманчиво притихший, как преступник в засаде Готэм тут же напоминает о себе выстрелами и бранью где-то неподалеку. Они настораживаются одновременно. Похоже, вмешаться стоит. С озорной ухмылкой Дик теснее прижимает ее к себе за бедра. — Думаешь, о том же о чем и я?.. Раз уж с ужином, похоже, мы пролетели. — Да. — Наконец, Артемис делает то что и хотела — без колебаний засовывает руки в задние карманы его брюк. — Определенно об этом я и думаю. Но перед этим пойдем-ка расквасим парочку криминальных морд. Дай мне только переодеться. В глазах ее блеск и тысяча обещаний, уголки губ едва заметно подрагивают в улыбке. Она смотрит не сверху вниз, как в те времена когда видела в нем лишь мальчишку, не с мягким теплом дружеской приязни и не с грустью, нуждавшейся в утешении. То, как она смотрит теперь, делает его счастливым. И он легко мог бы хоть сто раз сказать ей что любит, сказать так, чтоб она непременно услышала. Но зачем, если она и так это знает. — На раз-два-три? — вполголоса предлагает Дик. — Ты и я… Одновременно. Очень серьезно Артемис смотрит на него и, облизнув пересохшие губы, кивает. — Вместе. — и зачем-то вслух начинает считать. Целуют друг друга они и вправду одновременно — на «раз».