Россыпь бриллиантов

      Когда он с замиранием сердца и нетерпением ждал этого дня, он не думал, что ему придётся настолько сильно волноваться. Лукас не любил лишнюю тревогу, считав её недостойной его персоны, какой-то раздражающей эмоцией, да и особо не тревожился, предпочитая думать о том, когда этот момент произойдёт, он уже придумает план действий, как всегда будет на шаг впереди всех, однако он как-то откладывал это на потом, как император откладывал их свадьбу ещё на несколько лет, а поэтому в итоге импровизировал, пытаясь совладать с собой с самого утра, когда Феликс поволок его готовиться, когда он наконец-то увидел Атанасию в свадебном платье и фате, идущую под руку с отцом к алтарю, когда говорил «клянусь» нисколечки не медлив, когда надел ей кольцо на палец, когда под рукоплескания толпы выносил уже не невесту, а жену из церкви на руках, любив её, казалось, чуточку больше, чем обычно.       Небо уже вовсю было усыпано белым светящимся сахаром, изредка падающим и исчезающим, недолетающим до земли, будто поздравляя молодожёнов, прежде, чем исчезнуть навсегда. Казалось, что впервые не кто-то желал что-то у звёзд, а это они сами желали счастливой жизни для двух любящих людей в то время, как огромный украшенный зал Дворца заполнял приятный тёплый свет ламп и под музыку двигались многочисленные гости из высшего общества, скользя по блестящему паркету и не думая расходиться. Сегодня даже крестьяне танцевали на улочках под песни бродячих музыкантов, распивая бесплатное вино из бочек, пожалованных с лёгкой императорской руки в честь свадьбы его единственной дочери, содрагая воздух выкриками долгих лет жизни и процветания пока красные, зелёные, синие, жёлтые, розовые и другие вспышки фейерверков не уставали привносить в успокаивающий синий новые краски, наполняя воздух запахом пороха и жжёного волшебства.       Под конец этого бесконечного дня маг стоит у столика с каким-то сухим, по его мнению, шампанским и выпивает уже какой-то по счёту — он не считал — бокал, закусывая мелкими канапе из солёного сыра, мяса и хлеба, красиво насаженными на шпажки и выложенными на дорогих золотых подносах, но его ум, несмотря на весь выпитый алкоголь почему-то продолжал быть трезвым, хотя ему и не хотелось. Он поглядывал на жену, что так щедро уделяла своё внимание каждому гостю, принимая поздравления за них двоих и продолжая на зло ему быть непоколебимой и сильной, что невольно хотелось её спасти из лап надоедливых аристократов, испепелив их, лишив их внимания не просто одной единственной принцессы, а всего мира навсегда. Однако стоило ему это ей предложить, она разозлилась и сказала просто не вмешиваться, что он и делал, отгоняя от себя любого по щёлчку пальцев, заставляя резко вспомнить о каких-то неотложных делах.       — Лукас, — властно зовёт Его Величество Клод и взгляд колдуна лениво сдвигается с одного единственного ангела, медленно двигаясь по направлению источника голоса. Маг вновь слегка режется о битое стекло чужих похороненных желаний и высоких чувств, о сущности которых те, кто смотрел в глаза безжалостного императора могли только догадываться. К сожалению, Лукас не мог игнорировать и его, принимая во внимание могущество, сосредоточившееся в безрассудных руках.       — Ваше Величество, долгих лет жизни и процветания Обелийской Империи, — выдаёт колдун на автомате, слегка кланяясь, а потом вспоминает, что он это уже говорил сегодня ни раз и ни два, а потому юноше становится несколько неловко, однако мужчина игнорирует очередную пустую формальность.       Когда к вам подходит кто-то из королевской семьи, первое, что приходит на ум: «почему я?», а второе: «ему что, поговорить больше не с кем?», если вы, конечно же, не аристократишка, любящий пустое внимание и видевший в этом внимании звонкие монеты, новые земли или обновления в интерьере вашего особняка, а, может, просто продвижение по службе. К Лукасу эти мысли приходили ровно столько же, сколько раз он сегодня кидался пустым манерами, отнюдь ему не чуждыми, но раздражающими.       Клод хмурится, пытаясь в очередной раз понять, о чём думает юноша. Ему и не вдомёк, кто он. Сколько Феликс ни рылся в документации, сколько бы ни искал по приказу императора информации о каком-то маге по имени Лукас, однако, видимо, бумага столько не хранится, сколько этот тип уже мял своими сапогами землю. Пережив прошлое, характеризующее его, намного лет вперёд, он вписывал себя в новую историю, которая тоже когда-нибудь заляпается, исказится теориями и псевдофактами будущих учёных и никто снова не поймёт, какими он был на самом деле. Хотя, раз дочь любила этого нахала, не убивать же его.       — И как так вышло, что именно тебя она полюбила? — вот так вот прямо спрашивает правитель, заглядывая в глаза юноше своими голубыми топазами. Лукас находит, что если у Атанасии глаза были больше каким-то таким непосредственным небом в голове, отколовшимся когда-то и осколками там поселившимся, то у её отца они походили на разбитый голубой лёд на стужённой речке в лучах зимнего, такого яркого, но совершенно негреющего, солнца, заставляющий кровь стынуть в жилах даже у колдуна. Вопрос императора сбивает его с толку, и он берёт ещё один бокал.       — Ваше Величество сам выбрал меня в компаньоны принцессе много лет назад. Увы, дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, так что это, если не судьба?       Ага, чёрненькая такая судьба с влажным носом и густым мехом, безумно любимая своей хозяйкой, хотя Лукас действительно полагал, что Воронуля мог быть некой судьбой, ведь без него он бы уже давно с горяча удавил принцессу мыльными пузырями. Раз уж Священный Зверёк связал их, то и суждение это имело право быть. Маг позволяет себе невинное, но смелое замечание, едва заметное для посторонних лиц и такое элегантное для Клода, делая глоток шампанского, ещё раз для себя отмечая, что оно на редкость отвратительное, похожее на какой-то высушенный залежавшийся лимонад с пузырьками.       Мужчина считал Лукаса нагловатым и раздражающим, особенно после того, как выяснилось, что тот сблизился с его дочерью несколько больше, чем он мог себе вообразить, но так же видел в нём силу и достоинство, хитрость и находчивость. Мог бы кто-то предположить, что пока папочка будет отгонять от обожаемой дочурки всё новых и новых кавалеров, один скользкий тип проскользнёт мимо и так просто украдёт главное сокровище Империи прямо из-под носа императора? Даже упрямый высокомерный Клод находил в себе силы считаться с этим. Хотя, кому он врал, он больше считался с эмоциями дочери. Едва ли Клод выдержит её слёзы и гнев, если лишит её любимого, да и сам император не чурался любви. А поэтому он что-то говорит насчёт дочери на ухо новоиспечённому зятю, а потом, видя, как дочурка приближается к ним, возвращается в исходное положение.       — О чём это вы тут шепчетесь? — улыбается Атанасия, сжимая в пальчиках бокал с красным вином, и двое любящих её мужчин не могут отвести от неё своих взглядов.       — Да так, неважно, — бубнит Лукас, — Вы бы так на вино не налегали, принцесса.       Ати игнорирует нотации супруга, играя перед отцом вновь всю такую невинную особу, пользуясь бескрайней родительской любовью. У мага едва ли хватало пальцев на руках, чтобы сосчитать сколько людей были облапошены этой милой улыбочкой и сладким елейным голоском. Атанасия изливает душу папочке, бросая многозначительный взгляд на мужа, что тот тяжело вздыхает, выдерживая попутно и суровый взгляд Его Величества. Видимо, она сказала что-то о том, что супруг её нагло бросил на съедение знати. Колдун Чёрной Башни в который раз убеждается, что эти двое — манипуляторы — точно стоили друг друга. А ещё говорят, что у него ужасный характер.       — Не переживай о гостях. Я с ними разберусь, а ты, Лукас, отведи её в покои. И… — мужчина на секунду замолкает, пытаясь запечатлеть этот момент в памяти, чтобы в последний раз убедиться, что он всё сделал верно. Он смотрит на счастливое лицо дочери, на заботливый взгляд алых глаз колдуна, протягивающего жене руку и поддерживая её за талию, и тогда он убеждается, что они действительно счастливы. — Примите мои поздравления, — эти его слова всегда были для Атанасии неким завершением любого грандиозного празднества. Она считала это своеобразной традицией, достойной их странной семьи — принимать поздравления от самого близкого в последний момент.       Клод уходит и маг наконец-то выдыхает свободно, уводя принцессу незаметно для людей, чтобы никто не задавал лишних вопросов. Девушку немного штормит, а каждый шаг отдаётся болью, которую до этого она так умело скрывала, но с ним она ведь могла не притворяться, хотя и ворчания было не избежать, а поэтому она уже готова ко всему, что он ей скажет, только он почему-то молчал, лишь помогая ей идти прямо и не потеряться за ближайшим углом, так некстати решив там прикорнуть.       Колдун всегда полагал, что для него нет ничего невозможного, однако подчинить собственное тело своей воле и укротить собственные чувства, разрывающие его грудную клетку прямо в этот самый момент, он был не в силах. Юноша чувствовал какой-то такой страх, как когда боишься, что солнце закатится за горизонт и больше никогда не встанет на рассвете, он чувствовал трепет, как когда впервые поцеловал Атанасию, он чувствовал неуверенность, как когда впервые осознал, что снова к кому-то привязался и он чувствовал какую-то такую щекочущую рёбра тоску, как когда впервые понял, что находит её во всех окружающих его вещах.       Дворцовые коридоры кажутся им бесконечными и запутанными, будто нарочно оставляя их один на один со своими мыслями о дальнейшем, предоставляя им шанс ещё раз прокрутить в голове этот день с самого начала и до того, как они впервые разделят одну комнату и одну постель, даже если просто завалятся спать. Забавно, что они столько раз лежали на полу в гостинной, горячо споря и соревнуясь в том, кто больше печенья съест, столько раз облокачивались на друг друга, читая каждый своё, пока одного из них не сморит сном, столько раз лежали на траве в их «детстве» составляя несуществующие созвездия из рассыпанных по небу звёзд, столько раз держались за руки, столько раз падали друг другу в объятия, столько раз невольно касались, будучи просто друзьями и чуть меньше целовались после, но никогда не заходили слишком далеко. Они, вроде бы, никогда и не были маленькими в том временном отрезке, который провели вдвоём, но они понимали, что те мгновения уже никогда не вернутся, и что детьми они вновь не станут ни для себя, ни, тем более, для других.       — Мне кажется или ты замедляешь шаг всё больше и больше? — жалуется Атанасия, а сама чуть ли не падает на ослабевших ногах.       — Это ты плетёшься как будто твои ноги стали ватой, к тому же, не ты ли сегодня отдавила мне ногу во время свадебного танца? Знаешь ли, я тоже умираю от боли… Как и Его Величество…       — Да что ты? — язвительно спрашивает принцесса и как будто случайно пихает его в бок локтём. Колдун в очередной раз подмечает, что она единственная, кому бы он позволил сделать это ещё раз без серьёзных для неё последствий в виде смерти или проклятий, которые и так слишком часто прилипали к ней. В принципе, он постоянно это и делал: давал ей то и разрешал всё, что недопустимо было для других.       — Прекращай драться, а то я тебя проучу.       Атанасия останавливается, поджимая под себя сначала одну, а потом вторую ногу, раздражая колдуна почему-то ещё больше. Если бы он знал, насколько сильно эти проклятые туфли натрут ей ноги, если бы знал, насколько сильно это мероприятие изнурит их, если бы знал, насколько надоедливым может быть аристократическое общество, то, может быть, и вовсе плюнул бы на эту свадьбу. Ну вот что после неё изменится в их жизни? Разве что, одно: станет немного больше дозволенностей, ну и Лукас перестанет тонуть в работе, придуманной рассерженным императором, когда правитель то и дело слышал от болтливой прислуги о постоянных посещениях придворным колдуном комнаты Её Высочества или что принцесса сегодня была какой-то неживой, в то время как настоящая Атанасия носилась с ним по городу с другим лицом и голосом, поедая вкусняшки и завлекая Лукаса в какой-то несуразный танец на площади под музыку уличных музыкантов.       — Вот же хлопот с тобой. Почему бы просто не сказать, — бурчит Лукас, как-то уже обычно хватая её за запястье и телепортируя их в очередной раз неожиданно для неё. Обстановка сменяется, вместо душного коридора — их спальня, тёмная, никем не тронутая, наполненная свежим воздухом и невообразимым прохладным покоем, озаряемая лишь луной.       Атанасии вдруг приходит шальная идея тоже как-нибудь переместить его куда-нибудь далеко, где только она могла бы найти его, чтобы на себе прочувствовал, что она чувствует каждый раз, иначе она не знала уже как на него влиять, как заставить его предупреждать о своих намерениях её переместить. В любом случае, принцесса не единожды страдала минутным головокружением, поэтому уже как-то привычно облокотилась на ближайший предмет мебели, а после освободила своё запястье от пальцев юноши, по привычке сжимавших его даже когда это было уже не нужно.       Она вытаскивает из волос шпильки-невидимки с драгоценными камушками, которые закрепляли непослушные пряди, цветочные заколки, украшенные сатином в прекрасной свадебной причёске. Её локоны хлынули, ощутив свободу, заполонили её неприкрытые, до этих пор, плечи, немного щекотя лопатки. Она бросает браслет из кружева на туалетный столик, потирая чувствительную покрасневшую кожу на запястье, и присаживается на кровать, наклонившись к своим ногам.       Лукас невольно усмехается глядя на столь забавное зрелище, в то время как девушка смешно пыхтит, похожая на куклу, которую так небрежно бросили на полке, одной рукой пытаясь сгрести пышные юбки свадебного платья, постоянно выскальзывающие из её руки, шелестя разными видами невесомых белых тканей, а другой развязать ленты на щиколотках, обвившие их как священные белые змейки и высасывающие из неё всю бодрость. Юноша опускается перед ней на колено, в который раз.       — Давай я, а то ты всю ночь провозишься, — он тянет кончики атласных бантиков, наблюдая как побелевшая под ними кожа заполняется кровью и розовеет. Принцесса не реагирует на его колкости, она уже как-то привыкла за столько лет, что даже если она его не просит, он будет заботиться, но при этом ворчать, как старый дед. Это было той его неизменной чертой, что могла его охарактеризовать, отбив любое желание знакомиться с ним ближе, однако Атанасия принимала это, ведь он был не принцем, а она не совсем принцессой, а значит они всё ещё друг другу подходили.       Ей бросаются в глаза его волосы, приобретавшие в ночи какой-то синеватый оттенок и почему-то ей хочется погладить их, положить чужую голову себе на колени, но юноша уже заканчивает и смотрит на неё снизу вверх, стягивая туфли и наслаждаясь созерцанием её лица полного удовлетворения. С её губ срываются слова благодарности почему-то божеству, а не ему, но он принимает их на свой счёт.       — Как же сложно выходить замуж, я так устала. Хочу спать… — она падает на пуховые белые перины, ощущая как мягкая постель обволакивает её, принимая в свои заботливые объятия, обдаёт приятным холодком, заставляя мышцы расслабиться. Она теряется в белом, представляя из себя только голову, руки и плечи, скрытые под рассыпавшимся золотом её волос.       — Ничего не забыла? Поднимайся, тебе нужно ещё платье снять, иначе натрёшь себе где-нибудь ещё, — колдун притягивает её за руки обратно в сидячее положение на что она притворно хнычет.       Маг, конечно, мог бы завалиться с ней рядом и они бы уснули вот так вот не раздеваясь на радость императора, однако принцесса почему-то так кстати забыла, что во всех действиях колдуна был подтекст, а поэтому совершенно не волновалась о его руках, придерживающих её за талию, чтобы она вновь не упала как какая-то сломанная неваляшка.       Лукас приближается к ней как-то очень близко, разглядывая расшитый кружевами корсаж белого свадебного платья в поисках застёжки или чего-то такого. Пришитые бриллианты большие и маленькие поблёскивают холодным светом луны по какой-то непонятной причине ослепляя его.       — Где тут…       Она изучает его, склонив отяжелевшую голову на бок, а потом приглушённо смеётся, перебрасывая пышные волосы на плечо, и поворачиваясь спиной. На счастье Лукаса там была лишь молния, но его привлекает другое, не имеющее к платью никакого отношения. Взгляд багровых глаз направлен на шею, на жемчужные бусы и то, как под ними пульсирует вена. Он касается её оголённого плеча длинными пальцами, проводит тыльной стороной ладони до застёжки. В горле почему-то становится сухо и дыхание на секунду перехватывает очередная эмоция. Она слегка вздрагивает, пытаясь взглянуть на него, однако он приходит в себя, ненадолго.       — Не вертись…       Маг расстёгивает молнию на платье и его так некстати накрывают какие-то новые для него чувства. Они отдаются волнами по всему телу, насыщая мышцы и прогоняя сонливость. Лукас не может вспомнить, всегда ли её кожа была настолько бледной, всегда ли линия позвоночника вызывала в нём возбуждение, всегда ли вид её выпирающих лопаток настолько путал мысли. От её волос и кожи исходит сладкий запах духов, и он невольно делает глубокий вдох, заставляя рассудок окончательно отключиться.       — Спасибо, а теперь я… — принцесса делает попытку встать, чувствуя недоброе, но чужие руки нежно ловят её до того, как она успеет спохватиться и притягивают обратно, заставляя упасть в объятия постели и кого-то ещё. Лукас нависает над ней, заглядывая в её топазовые глаза. Она не может отвести взгляда пока в её небесный голубой проникает его страстный красный, просачиваясь в неё и смешиваясь во взгляде, заставляя забыть о каком-то пустяке, который она хотела сделать. Почему-то всю усталость как рукой снимает, кровь начинает быстрее течь по венам, заставляя их сердца биться чаще.       Лукас неспеша касается её губ, чувствуя опьяняющий привкус вина и очередных пирожных. Иногда ему казалось, что весь её рацион состоял из одних только сладостей и ничего больше, но это даже лучше, он и сам был не против, если этот вкус всегда будет на её губах, однако колдун почему-то разрывает поцелуй и прикасается своим лбом к её, тяжело выдыхая какое-то непонятно ей слово. Атанасия шепчет ему в губы слова сожаления за то, что так неловко зацепила ширинку, вытаскивая заправленную рубашку.       — К чему это, ты ведь специально… — его не обманешь, он знает её как свои пять пальцев.       — Что ты, это лишь моя неаккуратность… Прошу простить меня и за это, — Атанасия ехидничает, приступая к пуговицам и так некстати расстёгивая их трясущимися пальцами. Он не даёт ей шанса мыслить трезво, его поцелуи опьяняют лучше любого вина, просачиваясь в её кровь через кожу, клеймя её его именем.       — Да? Что же Вы так неосторожны, принцесса… — сладко шепчет он, бросая на неё хитрый взгляд и вновь припадает к её шее, целуя плечи и ключицы, опускаясь к самой груди. Платье неимоверно раздражает и он тянет его вверх, теряясь в пышных подъюбниках и рюшах, чуть ли не раздирает предмет гардероба на куски, пока принцесса хохочет над его стараниями. Тонкий белый шифон от его неаккуратных движений трещит и рвётся, камни отрываются, осыпая их кровать драгоценными звёздами, таившими в себе собранные за день воспоминания, которые эти камни впитали, когда Атанасия танцевала сначала с Лукасом, а потом с отцом, когда выходила на балкон, когда смотрела на разноцветный салют и даже видя его уже не в первый раз, всё равно задерживала дыхание, настолько красив он был. Весь этот день поблёскивал в россыпи бриллиантов, запоминая и этот самый миг.       Лукас думает о том, что он мог бы просто заставить платье исчезнуть с неё, щёлкни он один лишь единственный раз пальцами, но он не решается пугать её, поэтому не хочет действовать необдуманно. Стоит ли вообще применять магию там, где нужна тактичность? Юноша решает не тратить на такой пустяк свою драгоценную ману, тем более, что свадебное платье уже далеко не на ней.       Атанасия почти не стесняется, она вряд ли догадывается, что чуть ли не опытнее него в этом деле. Рубашка скользит по мужским плечам и тоже исчезает куда-то за пределы их небольшого мира. Принцесса не соблазняется пока идеей растянуть удовольствие и потянуть время. Сразу тянется к ремню с дорогой резной пряжкой, но колдун другого мнения. Едва ли он сдержится, если она зайдёт так далеко столь быстро. Он снимает её руки со своего пояса и заводит их ей за голову, а в наказание кусает за мочку уха, заставляя обнажённое тело под ним покрываться сотнями мурашек.       — Не хочешь попросить у меня разрешения? — Лукас ухмыляется, шепчет ей на ухо что-то ласковое, приятное и непристойное, что может услышать только она, обжигая чувствительную кожу горячим дыханием, заставляя её тело вновь и вновь вздрагивать.       — Что-то ты не особо спрашиваешь, лишая меня даже подвязки, — бурчит она, ещё будучи в состоянии парировать его пошлым колкостям, чувствуя как он теребит собрание шёлка, тонких ленточек и кружева на её ноге, играясь с вещицей пальцами. Ветерок врывается через приоткрытую балконную дверь, немного охлаждая их пыл, запутывая в их волосы далёкую музыку, запах листвы и костров.       Лукас вынужден признать правоту и делает ей поблажку, пока что оставляя ничтожные остатки ткани на её теле, позволяя ей ещё немного насладиться иллюзией власти, а его рукам поблуждать по её мягкой ухоженной коже. Он невольно вспоминает все съеденные ею тортики, печенья, сладкие фрукты и выпитый чай. Разве не поразительная способность заставлять даже калории работать на себя, делая её тело таким каким-то сладким, таким привлекающим взоры, таким желанным. Колдун в очередной раз тешется мыслью, что главное сокровище всей империи принадлежит одному лишь ему и никому больше.       Атанасия дёргает пряжку на его ремне, невольно задевая скрывающуюся под чёрной тканью напряжённую плоть. Какая-то эта пряжка была вся такая сложная, что даже если бы она сейчас не была возбуждена, то вряд ли бы справилась с первого раза. Однако вредный предмет одежды в какой-то момент поддаётся, клацанье позолоченного металла сопровождается шорохом. Она несомненно была довольна и своим призом в его лице.       Колдун думает, что его принцесса определённо до одури любит учиться, делая это даже сейчас. Если раньше это были пыльные книжки, чернила и шершавый пергамент, на котором она царапала острым пером скучные для её мозга домашние задания, фразы на других языках и формулы, перебирая пожухлые страницы пальцами вновь и вновь из года в год, то сейчас девушка позволяет себе с особым усердием и прирождённой усидчивостью изучить рельеф его тела, отмечая для себя такие зоны, до которых только притронься, только проведи немного надавив, так он сразу же сжимает пальцы на её теле сильнее, до небольшой боли и скорых синяков, издавая рычание. Она отвечает на ласки мага и с жаром выдыхает дурманящие его разум словечки, проводит ладонями по торсу, вырисовывает незамысловатые узоры на лопатках и плечах, путается в его непослушных смоляных волосах пальцами и напрягается, когда чувствует спиной контраст между горячими прикосновениями мужских рук и холодным касанием камушков с её платья, разбросанных под ними. Россыпь бриллиантов так никуда и не делась, уже являясь частью всего момента, будто они лежали и не в постели вовсе, а на облаке, в котором плотно запутались и жемчуг, и лучики солнца, и звёзды, и алый закат с ясным деньком.       У Лукаса заканчивается терпение, он проводит рукой по чужому бедру, ненавязчиво отводит его немного в сторону, намекая, что больше не намерен ждать, но всё равно почему-то медлит, заглядывая ей в глаза, но она лишь тяжело дышит, притягивая его к себе, вновь и вновь опуская его в пучину чувств не давая очнуться.             «Чего же ты ждёшь?»       Её мысли эхом отзываются в его голове, и он внутренне усмехается сам себе, отбрасывая сомнения прочь. Почему-то только сейчас он отдалённо понимает, что слишком сильно изменился из-за неё, что раньше он без дозволений брал, что хотел. Разве в этот самый миг, когда их мана незримо для них перемешивается, меняясь то и дело местами, поглощаясь друг другом и вновь возвращаясь к хозяину с примесью чужой, он не возьмёт то, что ему нужно? Смехотворно. Колдун входит постепенно, отчего её тело содрогается в его руках и вжимается в постель, а с искусанных губ срывается крик от первой боли. Девушка непроизвольно сжимается вокруг него, заставляя чувствовать дискомфорт. Лукас целует её в лоб, не смея шевелиться, давая ей привыкнуть к себе и почему-то шепчет извинения, хотя он едва ли раскаивается. Нет, ему определённо не жаль, но к чему тогда это?       Принцесса учащённо дышит, забываясь в прикосновениях, опуская веки и сдерживая стоны, когда он дотрагивается до чувствительных сосков, когда покусывает кожу чуть ниже ключиц, когда вновь и вновь тянет её к себе ближе. Она не понимала его, как можно быть таким одновременно раздражающим и чутким, как в одном единственном человеке уживались противоречия, отлично комбинируясь и создавая его? Он весь состоял из тайн и крайностей, мог заботиться, оставить, потеряться и найтись, забыть и вспомнить, быть грубым, но при этом по-своему заботливым, любить одиночество, но постоянно находиться рядом незримым ей. Она врезается ноготками в его кожу на спине и он опаляет её своим горящим взглядом.       — Тише, принцесса, — он хрипло выдыхает эти слова, припадая к её уху, пока светлые разбросанные волосы неприятно щекочут лицо. Она не слушает его, отвечая лишь ещё большим упрямством: кусает его, оставляет засосы и прижимается к нему, заставляя забыть обо всём на свете, даже о её собственных чувствах. Придворный колдун наращивает темп и снова сбавляет, входя всё глубже и глубже, блуждая рукой по бедру и раздвигая ноги, властно требуя больше пространства. Постепенно боль тонет в удовольствии, становясь его какой-то частью, и принцесса не обращает на неё никакого внимания.       — Л-лукас… — на её глазах выступают слёзы, показывая насколько она сейчас чувствительна, насколько открыта и как по-настоящему искренне доверяет ему всю себя. Её ногти царапают спину больно и дыхание обжигает шею. Только его это ещё больше заводит. То, как она произносит его имя, то как выгибается всем телом, отвечая на его движения, то как сладкие стоны, то и дело срывающиеся с её губ, мешаются со словами о любви, отдаётся в нём волнами наслаждения. Атанасия закидывает голову назад, сжимая в кулаках простыню, слышит хриплым голосом своё имя, уже не сдерживая крики, извиваясь под магом ещё больше. Ей кажется, что она падает куда-то на дно его зрачков стремительно и свободно, теряясь в наслаждениях его и своих, кончаясь в нетерпении феерии несколько быстрее, чем он. Дрожь проходит и по его телу, вливаясь в неё, заполняя её лоно и оставаясь там с будущей болью.       Он без сил падает рядом с ней, не выпуская её из объятий ни на секунду. Ему кажется, что этого мало. Лукас хочет растворить её в себе, навсегда слиться с ней и стать чем-то одним, будто она что-то магическое, несущее в себе вечное насыщение, которого хватит ещё на сто её жизней.       — Ты даже представить себе не можешь, как я люблю тебя, принцесса, — горячо шепчет юноша, целуя её руку, покручивая кольцо на безымянном пальце. Он не видит, но она улыбается, щекоча его кожу длинными ресницами. Он накрывает их тела одеялом, роняя разбросанные драгоценности на пол. Едва ли Лукасу хватает этого «люблю», но что он ещё может сделать для неё в этот самый момент? Колдун не может придумать других слов, да и незачем они ей, так быстро убаюканной его сердцебиением, уже находящейся в полудрёме. Он утыкается ей в волосы и в отличии от неё не может уснуть, наслаждаясь их близостью здесь и сейчас, охраняя её сладкие сны.