Они столкнулись погожим майским днем в книжной лавке на углу Лютного и Диагон-аллеи. Люциус случайно услышал, как человек в потрепанной мантии интересуется у владельца-гоблина вакансией помощника. Немотивированная резкость отказа удивила Люциуса. Он присмотрелся и неожиданно вспомнил просителя. Это был Ремус Люпин, гриффиндорец, однокурсник Снейпа и оборотень. Люциус принял решение мгновенно.
— Удивительно, — сказал он, преграждая дорогу понуро направившемуся к выходу Люпину, — но у меня есть подходящая работа и нет подходящего человека. Согласитесь присматривать за моими павлинами, мистер Люпин?
Как позднее понял Люциус, Люпин обязательно отказался бы, не задолжай он за комнату и обладай средствами хотя бы на два нормальных обеда. Но у Люпина тогда не имелось ни того, ни другого, и он согласился.
Соблазнить его тоже оказалось несложно. Люциус отнюдь не гнушался прибегать к средствам и методам из числа порицаемых общественным мнением, но с Люпином ничего подобного не потребовалось. Он показался немного удивленным, когда Люциус ясно обозначил свои намерения, а потом просто согласился. Люциус не понял, был это жест равнодушия или отчаяния, но думал об этом недолго. Его всегда больше интересовал результат, а не причины, к нему приведшие.
Воспользоваться сомнительными средствами, вроде слабого зельеварного аналога Империо, пришлось позже, когда наступило полнолуние.
Даже под воздействием зелья Люпин отталкивал его, просил уйти, кричал, что он не понимает, что делает. Люциус прекрасно все понимал — иначе зачем бы ему понадобилось нанимать Люпина? Устав от чужого упрямства, он перехватил сопротивляющиеся руки, помог себе легким невербальным Оглушающим и тогда уже накрыл поцелуем губы, свободной рукой забираясь под одежду, сминая ягодицы, сжимая мгновенно окрепший член. В книгах говорилось, что перед трансформацией тело оборотней становится особенно чувствительным к различного рода воздействиям. Авторы не врали. Люциус видел, насколько иным был сегодня Люпин: более отзывчивым, более порывистым, более требовательным. И когда он с коротким рыком опрокинул Люциуса на спину, тот лишь удовлетворенно выдохнул. Мантия затрещала под пальцами, полнящимися нечеловеческой силой. Люпин еще мог контролировать себя в главном, боролся с подступающей волчьей сущностью, но мелочи ускользали от него, и Люциус жадно отмечал отрастающие когти, желтоватый блеск в глазах, удлиняющиеся клыки. Он повернул голову, подставляя шею, и задохнулся наслаждением, когда широкий шершавый язык по-звериному прошелся по коже. Люпин трахал его часто и глубоко, а Люциус не мог оторвать от него взгляда. На щеках и лбу проступала жесткая шерсть, глаза окончательно перестали быть человечьими, вертикальный зрачок разрезал их, как нож масло. Шея бугрилась мышцами, острый кончик языка то и дело облизывал оскаленные в беззвучном рыке зубы. Люциус кончил, даже не прикасаясь к себе, забыв обо всем, кроме этой великолепной силы, удерживаемой в оковах человеческого разума. Вервольф коротко рыкнул, в последний раз вонзаясь в его нутро, и отбросил Люциуса к стене.
— Беги, — еле разобрал Люциус. Впрочем, слов не требовалось. Он едва успел наложить мощнейший Коллопортус на дверь подвала, в котором бесновался зверь, и аппарировал оттуда прямо в ванную. Склонился над раковиной, тяжело дыша и чувствуя чужой запах на коже — нечеловеческий, мускусно-тяжелый, темный, пьянящий. Его взгляд в зеркале был таким же. Это было больше, чем секс, — риск, азарт. Вызов себе.
— Это не должно повториться, — негромко сказал Люпин через несколько дней. Он, как всегда после полнолуния, выглядел измученным и больным. — Или я уйду с работы.
— Жду не дождусь следующего полнолуния, — ответил Люциус, пришпиливая его взглядом как бабочку. — Подпольные бои драконов — детские игрушки по сравнению с этим. Мне нужно еще.
Люпин остался, и Люциус опять не стал задумываться, почему.
Однако он ушел, когда действия сторонников Волдеморта вышли за рамки обычной политики, и тут причина лежала на поверхности. Люпин был гриффиндорцем, а это нельзя было исправить никаким сексом. Но, подумал Люциус, когда-нибудь, когда они придут к власти и все изменится, он все-таки попробует.
* * *
Много позже, десятки лун спустя, Люциус оказался в постели Грейбэка, о непредсказуемой кровожадности которого ходили легенды. Люциус раскусил его на удивление быстро. Ни о какой непредсказуемости и речи не шло. Грейбэк отлично умел просчитать последствия каждого поступка и заставить репутацию работать на себя. За образом двуногого зверя скрывался обычный жестокий, эгоистичный человек, умевший добиваться своего, будь то деньги, власть или добыча. Они понимали друг друга с полуслова. В постели с Грейбэком было совершенно нечего опасаться: он знал, чуял, до какого предела может дойти в трансформации, чтобы опасность ощущалась реальной, но страх при этом не заслонял удовольствие. Порой Люциус, не в силах дождаться полнолуния, сливал в думосброс воспоминания о наиболее жарких встречах и переживал их заново, минута за минутой. Но он никогда не оживлял память о ночах с Люпином. Может быть, позже, думал он, когда-нибудь, когда станет тоскливо или муторно на душе.
* * *
Позже, глядя на могилу Грэйбека в лесу, неподалеку от деревни оборотней, Люциус никак не мог уложить в голове, что оба его любовника, такие разные, погибли в один день. Тогда погибло почти все, чем он жил: надежды на будущее, вера в лидера, люди, с которыми он был связан кровью — родственной или совместно пролитой, — но почему-то Люциуса больше всего беспокоило совпадение этих двух смертей. Так не должно было случиться. Грейбэк был временной заменой Люпину, который когда-нибудь вернулся бы таким, как прежде — мягким и непреклонным, добрым и жестким, открытым и замкнутым в зависимости от того, какой стороной поворачивался. Люциус никогда не мог понять его, да и не старался. Считал, что для этого еще будет время. Когда-нибудь.
Билл Уизли не обладал ни добродетелями Люпина, ни пороками Грейбэка. Но в полнолуние в нем было достаточно вервольфа, чтобы напомнить, как это бывает. Люциус дразнил его, порой зло, следил, как тот огрызается, а в постели, проводя ладонями по жесткой шерсти, отраставшей на загривке, ждал, когда зверь проступит сквозь человека. Но этот зверь казался плюшевой игрушкой по сравнению с Грейбэком, и Уизли не приходилось прикладывать столько усилий, сколько Люпину, чтобы справиться с ним. Как возня со щенком на сырой весенней лужайке — немного грязно, но не более того.
«Я просто трахаюсь с вервольфом», — подумал Люциус после очередного свидания. Новый май мягко вливался в окна запахом садов и далекой грозы, и Люциус вдруг почувствовал себя уставшим, будто двадцать лет видел в окружающих только звериную сущность и ни разу не додумался оценить человеческую. Это были не его, чужие, гриффиндорские мысли, но сегодня Люциус им не сопротивлялся.
Когда-нибудь, подумал он, надо навестить его могилу.
