Кольцо

Он безуспешно пытался натянуть на изнеможденные пальцы этот помутневший от времени кусочек золота. Это единственное, что осталось от его любви. Единственное, что кроме мыслей, запрятаных в закоулках его мозга, напоминало о тех счасливых моментах, которые похоронены временем. Конечно, их любви не суждено было быть признаной или даже понятой обществом, ведь священникам запрещено иметь любовные связи, а быть мужеложцем равнозначно отречению от Господа. Но что поделать, когда чувства съедают тебя изнутри, а сердце стынет от вида золотистых локонов этого прихожанина? Молиться и вымаливать себе прощение. Жаль, что пастору это не помогало, ровно так же, как и самобичевание, которым он карал себя за то, что так падок на соблазны Сатаны и его прислужников. И он просто начал общаться с этим сыном Божим, надеясь, что это просто сильная духовная связь и обычного общения этим двоим будет достаточно. Но обычные проповеди переростали в личные беседы о Господе, а позже и просто разговоры за бокалом кагора. Их отношения невозможно было обозначить каким-то конкретным словом, вроде "дружба", или "любовь". Это были совершенно иные, будто внеземные отношения, которые не поддавались никаким объяснением, ведь было чувство, будто они знают друг друга с самого рождения. Мужчины говорили обо всем и ни о чем. До одного злополучного момента. Этот нетронутый цветок сам потащил священника в постель, безмолвно оголяя перед ним своё тело. "Убирайся" — вот, что последнее произнес пастор и схватился дрожащими руками за хрест, шепча молитву сквозь слёзы. Он хотел любить его, но не мог, хотел быть с ним, но им не суждено. Бог создал их одного пола, а значит их судьбы не сольются в одну. Локоны исчезли в дверном проёме, оставив мужчину наедине со своими мыслями и убеждениями. У них ничего не было, они остались чисты, но помыслы были запятнаны... Пастор изводил себя розгами, стараясь очиститься, но видя этого прихожана в очередной раз чувствовал себя беспомощным перед его красотой, и не находил сил выгнать его из храма Господнего, обвинив в мужеложстве. И он вновь хлестал себя перед сном, каясь перед Господом. День за днем он терзал свой ум и плоть, оставляя всё больше и больше отметин. Но это ничего не давало, а лишь изводило пастора. Но последней каплей стало появление юноши в храме с девушкой. Они просили разрешения обвенчаться. — Но вы же не любите друг друга...— он крепко сжимал крест висящий на шее, хотя готов был с такой же силой сжать руку этого юноши. — Нет, отче, любим,— парень говорил уверенно, будто был полностью убежден в своих чувствах, но смотрел не на девушку, а на священника. Он не смел перечить и спустя несколько месяцев всё же даровал им благословение Божье. Пастор из последних сил сдерживался, пока читал молитву и просил у Господа благодать для их супружеского счастья. Всё закончилось. Слёзы стекали по щеками и топились в тёмной рясе священнослужителя. Лучше бы он не видел этого, не знал и не слышал о том, чему он сам же положил начало. И он больше в самом деле не видел. Этот юноша больше ни разу в храме не появился, будто испарился и стал послушным семьянином, что лишь держался дома и забыл даже о церкви. Пастор и дальше проводил службы, молился и держался церкви, а через несколько лет почти и не вспоминал об этом юноше. До того момента, как во время одной из служб к нему не подошла женщина со свертком в руке и не вручила его пастору со словами: — Он просил передать это Вам,— он хотел было отдать это обратно, но женщина уже исчезла в толпе прихожан. Уже после службы он развернул кружевной платок и увидел золотое кольцо. Оно было маленькое, будто сделано для аккуратных женских пальчиков, но он знал кому пренадлежит эта вещь. Нахлынули воспоминания, и слёзы вновь рвались наружу. Он попытался надеть это кольцо на свой палец.