Мы будем счастливы теперь - и навсегда

Мы будем жить с тобой на берегу, отгородившись высоченной дамбой от континента, в небольшом кругу, сооруженном самодельной лампой. Мы будем в карты воевать с тобой и слушать, как безумствует прибой, покашливать, вздыхая неприметно, при слишком сильных дуновеньях ветра. Пускай шумит над огурцами дождь, мы загорим с тобой по-эскимосски, и с нежностью ты пальцем проведешь по девственной, нетронутой полоске. Я на ключицу в зеркало взгляну и обнаружу за спиной волну и старый гейгер в оловянной рамке на выцветшей и пропотевшей лямке. И. Бродский «Пророчество»

Ну хорошо, мы победили. Ну хорошо, я брожу по дому как неприкаянный. То есть совершенно не понимаю, что это за дом, что я в нем делаю и зачем, собственно говоря, Линк меня в него притащил? Так вот, я ничего не понимаю и только брожу, бессмысленно хлопаю глазами, отвечая на вопросы исключительно "да" или "нет". Но поскольку Линк ничего сложнее "Есть хочешь?" не спрашивает, то вроде бы все даже и ничего так. Иногда я словно бы проваливаюсь куда-то. Ну то есть стою себе на кухне, Линк что-то там готовит. А я стою и тупо смотрю, как движутся его лопатки. Линк сдержанно бесится и очень вежливо спрашивает, не мог бы я пойти и чем-нибудь заняться? А я в ответ ему: "Да". И стою. И проваливаюсь в свое наваждение. Когда так шумит ветер, я раздуваю поярче угли и притаскиваю одеяло из спальни. Ты всегда мерзнешь, а когда так шумит ветер - особенно. Я раздуваю угли и зажигаю от них свечи - много свечей, они будут мерцать в нашем полумраке, ты проворчишь что-то про пожар и доморощенного поджигателя, я пожму плечами и засмеюсь. Сегодня праздник. Сегодня можно. Украшу стол ветками можжевельника, достану из погреба вино и сяду тебя ждать. Раньше - когда-то давно - меня всегда ждал ты. Ждал, искал, догонял, спасал. Теперь тебя жду я. За окном ветер и шум прибоя. Ты скоро придешь. Посттравматический синдром - говорит Линк, я пожимаю плечами. Я, кажется, знаю, что это такое, но не знаю, зачем мне это знать. Линк очень выразительно хмурится и предлагает поговорить. Он предлагает поговорить так, будто за нашим порогом столпились всадники Апокалипсиса со своими конями, и надо срочно решить, чем кормить дорогих гостей, я же все опять успел сожрать. Я думаю - ну зачем их кормить, Апокалипсис же, опять ты, Линк, беспокоишься по пустякам. Это не пустяки - отвечает Линк и почему-то очень резко отворачивается от меня и уходит. А я стою и думаю, что, наверное, слишком громко думаю. А я стою и вновь вижу... Надо будет не забыть достать карты - люблю с тобой играть. Ты всегда при этом подозреваешь меня в чем-то нехорошем, косишься недобро, встряхиваешь за рукава. "Ну кто хранит козыри в рукаве", - я резко наклоняюсь и вытягиваю у тебя из-за уха туза. "Фокусник, - фыркаешь ты. - Клоун". "Коронованный, - соглашаюсь я и выкладываю на стол карты. - И я, кстати, выиграл. С тебя пирог". Ты поджимаешь губы и хмуришься. Я улыбаюсь так широко, что еще чуть-чуть - и физиономия треснет пополам. И я бы съел свою клоунскую шляпу, если бы ты сумел не улыбнуться мне в ответ. Лави, - говорит Линк и смотрит вопросительно. Я балансирую сидя на подлокотнике кресла и жру печенье, мне ни до чего. Линали, - упрямо продолжает Линк и снова смотрит. Пусть смотрит. Канда, - с новой надеждой произносит он, я наворачиваюсь со своего насеста - есть и одновременно ловить равновесие ужасно неудобно. Ты же помнишь их, - говорит он, - ты не мог их забыть. Да уж конечно, он ведь мне каждый день эти списки зачитывает. Но каждый день я брожу по дому и старательно их забываю. Это такая увлекательная игра - забывать. Линк бы не оценил, но кто ж ему скажет. Ты, кажется, еще не совсем мне веришь. Мне - или судьбе, я уж не знаю. Первое время ты продолжал ходить за мной по пятам, словно опасаясь, что я опять куда-то влипну. Что меня опять придется ждать-искать-догонять-спасать. Ты все никак не можешь поверить, что меня уже не надо догонять. Что это я теперь стою за твоим плечом и жду, когда ты, наконец, выдохнешь. А потом мы сядем у огня, я пригублю и передам тебе твой самый важный подарок - покой. Где ты? - спрашивает Линк, я очень выразительно таращу глаза. Что ты съел, мой друг, хочется мне узнать, я тоже так хочу. Где ты? - повторяет он совсем тихо, думая, что когда я смеюсь, я ничего не слышу. "Да" - отвечаю я, а что тут еще ответишь? Вообще мне тут даже хорошо. У нас прекрасное распределение обязанностей. Я брожу по дому, ем, сплю. Проваливаюсь в наваждения. Линк готовит, читает, а в перерывах пытается узнать у меня, какой сегодня год или что я помню из детства. На его вопросы у меня есть целых два варианта ответа - да или нет. Я их чередую, пытаясь определить, какой ему все-таки нравится больше. Иногда мне кажется, что ему вообще ничего не нравится. Ты хмуришься и слушаешь сосредоточенно и внимательно, когда я рассказываю о своем прошлом. Я забываю обо всем, когда ты говоришь о своем. Эти веселые страшные сказки нужно рассказывать непременно вечером, когда между нами только круг света от чадящей керосинки. Сказки о сумасшедшем клоуне и его собаке, о приютской ребятне, верящей только своим глазам и ногам, о проказах и о скитаниях, о душах умерших и стае воронья над головой. Эти веселые страшные сказки. Лампа тускнеет, и тени наползают из углов. Линк сидит над книгами, обхватив руками голову. Я злонамеренно подкрадываюсь сзади - каверза еще точно не определена, но уже неизбежна. Но Линк все портит - оборачивается, смотрит на меня красными воспаленными глазами, спрашивает - что с тобой произошло? Почему очистившийся, освободившийся от Ноя ты - уже не ты? Почему? - спрашивает так, будто я виноват в чем-то. Да я даже сделать-то ничего не успел! А он кривит губы, хватает за руку, притягивает ближе, утыкается носом куда-то в живот, замирает. Стою как дурак и глажу его по голове. Что вообще происходит-то, а? Мы живем с тобой здесь, на берегу, и никто о нас не знает, никто о нас не помнит. Для таких как мы это, наверное, лучшая участь. Когда кончается война, такие как мы умирают - или уходят в забвение. Заполняют себя тишиной и спокойствием. Ты так этого когда-то хотел - для меня, для себя, для нас - что почти перестал в это верить. А я, знаешь, однажды поверил. И поэтому скоро ты придешь, и свечи мерцают в полумраке, и ветер шумит за окном. Ты придешь - замерзший, злой и оттого язвительный сверх меры, я укутаю тебя в одеяло, присяду на подлокотник, разолью в оловянные кружки вино. И наступит Рождество. Что-то происходит, дом звенит стеклянными шарами и бусами со стен, Линк звенит от напряжения. Тронешь - рассыпется. Я бы к нему даже не приближался во избежание, но вместо этого я почему-то хожу вокруг него кругами и смотрю настороженно. Рождество, - говорит Линк исчерпывающе и смотрит больными глазами, так, как он смотрит в последнее время, ожидающе и безнадежно. Рождество, - повторяет он и отворачивается. - С днем рождения. "Да" - отвечаю я. Да - отвечаю я и подхожу, утыкаюсь лбом ему в лопатки и выдыхаю осторожно: - Знаешь, мы будем жить с тобой на берегу, - выдыхаю свое наваждение как обещание, как предсказание, как какое-то старозаветное пророчество, Линк чуть вздрагивает и, кажется, отпускает сведенные звенящим ожиданием плечи. Если он поверит - оно сбудется. Я заставлю его поверить.