Чертова литература!

— Так, класс, сдаем сочинения, время вышло, — оповестил литератор, не поднимая головы от классного журнала. Народ зашумел, спешно дописывая последние предложения и пряча шпоры по карманам, пеналам и прочим «укромным». Ученики водружали двойные листы на стол учителя, сооружая на нем довольно приличную бумажную стопку. — Фенистрель, я неясно выразился? Мне повторить? Сдаем сочинения. Я мысленно взвыл над полупустым листом, проклиная классного на чем свет стоит. Литературу я никогда не любил, вернее сказать, терпеть не мог. Учителя заставляли писать всякий бред, якобы желая увидеть, как мы думаем и что считаем по тому или иному поводу. На деле же существовал строгий шаблон, за несоответствие которому ученики строго карались снижением оценки. По правде говоря, я даже немного понадеялся, что с этого года литература станет моим любимым предметом. Ага, разбежался. Разбежался и впечатался лицом в железобетонную стену суровой реальности. Милый новый красавчик-учитель оказался самой настоящей сволочью. Не знаю, за что он меня невзлюбил, но обоюдная ненависть быстро переросла в настоящую холодную войну. Он постоянно терроризировал меня из-за всякой ерунды: то рубашка не так застегнута, то галстук неправильно завязан, то шнурки цвета неподходящего. Родителям быстро надоело приходить после уроков разбираться, и они просто сказали решать свои идиотские проблемы с диким классным самому. А я бы и рад разобраться, да только издеваться надо мной он переставать был явно не намерен. Выговор я получил еще во время знакомства-переклички, пока безумными глазами смотрел на неизвестного красавца, зашедшего в класс вместе с директором. Ясное дело, речи руководителя нашего престижного учебного заведения я не слушал и просто пялился на нового учителя, пока тот с милой улыбкой махал рукой нашему зверинцу. Но стоило только директору покинуть кабинет, начался полный хаос. Нет, перекличка проходила вполне себе тихо-мирно: девчонки задавали вопросы, а новый классный выборочно отвечал, уточняя имена. Вел он себя вполне обходительно, пока дело не дошло до меня. — Ротик закрой, блондиночка, — проворковали у меня над ухом, и я ошарашенно посмотрел на литератора, униженный и оскорбленный. Акару, как эта сволочь представилась, самодовольно усмехался, пока класс беззастенчиво ржал над сделанным мне замечанием, а после как ни в чем не бывало вернулся за свой стол, продолжив называть фамилии. С того момента о спокойной жизни я просто-напросто забыл. Вот и сейчас он буквально вцепился в мое сочинение, хотя пара девчонок еще сидели и дописывали свои. — Оригинально, — хмыкнул дурацкий литератор, внимательно вглядываясь в мой лист. — Однако ж прискорбно, если ты действительно мыслишь так узко. Ни знаний, ни фантазии, ни желания. «Два», Фенистрель. И забудь об оправданиях. Меня не волнует, снимал ли ты котов с деревьев или же переводил бабушек через дорогу. Ты должен был прочитать произведение, но, похоже, что даже это тебе не под силу. Я хотел было открыть рот, как пустой лист с моей фамилией и темой сочинения был демонстративно скомкан и брошен в урну. — Вон из класса, Фенистрель. Был звонок, урок окончен. Я не желаю ничего слышать. И даже не думай о пересдаче. Я не намерен делать поблажек чужой лени и безответственности. — Он просто урод! — Козел белобрысый! — поддержал Влад. Пожалуй, единственный мой друг в этом отстойнике. С Владом мы знакомы, сколько я себя помню. Этот взбалмошный брюнет всегда был рядом, как истинный подарок судьбы и как самое жестокое мое наказание. Влад не знал пощады: мог позвонить посреди ночи, чтобы попросить мыла, ибо у него, видите ли, закончилось, а нужно вотпрямщас; мог надеть мне на голову тарелку с едой, если произнесенное мной предложение пришлось ему не по душе. Словом, творил все, что хотел и как хотел, совершенно не задумываясь о последствиях. На мое мнение Владу было вообще плевать: он приходил, когда хотел, и уходил точно так же. Но одно оставалось неизменным — перед лицом общего врага мы вставали спиной к спине. И сейчас в роли главного антагониста моей несчастной школьной жизни выступал никто иной, как новый классный. — И что я ему такого сделал, блин?! Нашел, до кого докопаться. Урод… моральный. — Слюни подотри, придурок. Псевдосамурай прямо по курсу. — А то я не вижу?! — Всевидящее око, сто раз, ага, — фыркнул он в ответ и принялся методично уничтожать школьную пародию на плов, а я — лениво ковыряться в своей тарелке, отделяя развалившуюся морковь от переваренного риса. На душе было муторно. Это было несправедливо. Я бы понял, если б этот козел имел реальные причины меня ненавидеть, но… я не видел ни одной. Ни одной гребанной причины для травли. А меж тем литератор грациозно воссел за соседним столом, принимаясь за поглощение очередного ядерного варева, которое здесь гордо именовалось здоровой пищей. — Эй! — перед глазами появилась рука, ритмично прощелкивающая пальцами странный ритм. — Фен, чтоб тебя! — А?! — я шокированно уставился на друга, все это время пытавшегося, как оказалось, привести меня в чувство.  — Нет, я понимаю, что он красавчик, но это не повод пялиться на его спину пятнадцать минут кряду. Я, блин, даже не знаю, моргал ты или нет, но склоняюсь ко второму варианту. — Э… — Ясно все с тобой. Пошли уже, все равно есть ты не намерен. И нет, попытка сожрать этого козла взглядом не зачтется за оправдание. Пришел в себя я уже в школьном туалете, когда Влад наглейшим образом плеснул мне воды из-под крана прямиком в лицо. В результате я, злой, с облепившими лицо мокрыми волосами и мутной пленкой перед глазами еще и получил от него подзатыльник. Ну офигеть теперь. — Какого черта ты творишь? — зашипел я на друга, вытерев лицо рукавом школьного пиджака. Черт, да, я носил форму. Все мы ее носили, а с приходом литератора — еще и каждый день. — Водные процедуры, — хмуро буркнул друг, схватив меня за локоть и вытаскивая в коридор, после чего оставил в полном одиночестве, свалив в неизвестном направлении. А я, опомнившись, что, вообще-то, начался урок, поплелся в кабинет. Ибо чертова литература. А волосы все так же липнут к коже. Чертов Влад. — Останешься после уроков, — только и выдал литератор, продолжив чтение какого-то текста вслух. Сейчас я был даже благодарен судьбе за такой подарок. Может, смогу, наконец, узнать, какого, собственно, черта он так себя ведет?! А пока… я сидел и слушал его голос, вообще не различая слов. Приятный тембр мягко обволакивал, а мягкие интонации успокаивали и… возбуждали. Интересно, как звучит этот голос в постели? Когда капли соленого пота скатываются вниз по блестящей ароматной коже, когда видно, как перекатываются под ней напряженные мышцы. О, я был уверен, что у литератора идеальное тело. Чего стоила только спина и руки. Эти длинные тонкие пальцы с явно уверенной и твердой хваткой. Я уронил голову на руки, с глухим стоном прикрывая глаза. Никогда не отличаясь скудной фантазией, я уже видел реалистичные картинки, услужливо подбрасываемые сознанием, и лишь сильнее распалялся. Вот меня подхватили на руки и усадили на стол, почти сразу же укладывая на спину, устраиваясь между ног, пока еще обтянутых школьными брюками. Сильные руки расставлены по бокам от моей головы, а чужое дыхание не просто опаляет — обжигает кожу глубокими выдохами. Нарочно. Я знаю, он старается держаться, чтобы не сорваться прямо сейчас, пока сухие губы сминают мои, требовательно, но безболезненно. Чувствую чужое возбуждение сквозь ткань, обнимаю за плечи. Притягиваю еще плотнее, чтобы ближе. Да, так ярче, так правильнее. Горячо. Кусаю губы, упиваясь металлическим привкусом на кончике языка. Он хотел быть нежным, но никто не говорил, что я такой же. Ловлю мимолетный поцелуй в подбородок и откидываю голову назад, подчиняясь чужим губам, осыпающим загорелую кожу беспорядочными мелкими поцелуями. Я уже давно покрылся мурашками, а дыхание сбилось после первого же поцелуя. Знаю, от них веет вкусом табака — я ведь выкурил полпачки прежде, чем прийти выслушивать очередную лекцию. Но если каждая его лекция будет проходить так, я действительно начну вести себя по-хамски. Кажется, перестаю дышать, когда теплые пальцы скользнули под рубашку, оглаживая бока, пересчитывая ребра. Я исхудал. И во всем виноват литератор и его до одури притягательные циановые глаза, подернутые сейчас мутной пленкой возбуждения. Завелся. И очередной укус в плечо становится тому подтверждением. А я пьян. Опьянен ароматом чужой кожи и длинных волос, щекочущих грудь и шею. Опьянен нежными поцелуями вперемешку с жестокими укусами изголодавшегося хищника. Я… жертва? Нет, но сейчас могу лишь подчиняться, вестись на каждое его слово, на каждый выдох и почему-то излишне громкий шорох сминаемой одежды, летящей куда-то на пол, пока собственные предрассудки и последние стены падают в бездну, разрастающуюся с каждым вдохом. Кусаю за ухо, ловя удивленный стон. Музыка для обострившегося в тысячи раз слуха. Наркотик, ведь вот оно, его слабое место. Голова кружится. Сознание покидает с новым ударом сумасшедшего сердца. Кислорода не хватает. И срывает крышу. Слышу хрип. Кажется, это мой голос, но уверенности уже нет. Есть только чужие руки, которые ласкают везде, где это только возможно. Только холод стекла под лопатками и шелест опрокинутых на пол бумаг. И хриплый стон, почище самой сладкой соловьиной трели. Его. Нет уже никакого меня. Лишь огромный комок оголенных нервов. Дрожь и судорожные всхлипы, ведь одних рук мало. Мне нужно еще, нужно больше, нужно ближе. И я пытаюсь взять это, притягиваю к себе, вжимаюсь в разгоряченное тело, срывая с губ очередную сладостную ноту. — Акару… — шепчу в беспамятстве, одними губами, распухшими от бесчисленных поцелуев, пересохшими от невыносимого возбуждения. Касаюсь чужой шеи, путаюсь пальцами в волосах, вдыхая вожделенный аромат его кожи. Дыхание перехватывает. Закатываю глаза. Кажется, звякнула пряжка ремня. Чей же? Вдруг становится холодно, и я теснее прижимаюсь к горячему телу. У него и правда железная хватка. Еще один стон. Чувствую сильные руки на своих бедрах и заливаюсь краской, прикрывая глаза рукой. Он не должен видеть. Он не должен знать, что он… Первый. Вскрикиваю, чувствуя губы на своем члене. Когда же он успел… Понимаю, что не помню, когда перестал обнимать его за плечи. Мои руки давно в его роскошных волосах. Приподнимаюсь, наблюдая, как учитель самозабвенно отсасывает мне на его же столе, из-под полуопущенных ресниц. И с хриплым стоном откидываюсь обратно. Это слишком пошло. Слишком… Дайте мне еще. Тело прошивает током, вздрагиваю, сжимаюсь, чувствуя внутри палец. Кажется, я прокусил губу, что-то теплое стекает по подбородку. Кровь? Напряжение не спешит покидать, заставляя шипеть и пытаться свести колени. Но чертов литератор не дает шелохнуться, и остается тихо скулить в кулак, бессильно всхлипывая от неприятных ощущений. Я не слышу его голоса. Но почему-то вдруг расслабляюсь и выгибаюсь навстречу. Скрип коротких ногтей по стеклу. Не останавливайся. И дай мне больше. Не знаю, сколько времени прошло. Сколько меня терзали боль и страх перед чем-то большим. Но вдруг становится пусто и неуютно. Всего на миг, пока его лицо не появляется так близко, а губы не начинают осыпать лицо, шею, плечи поцелуями в момент проникновения. Он мой. Мой. Только мой. Нерешительно подмахиваю бедрами, разрешая двигаться. Ловлю судорожный выдох на ухо и вновь покрываюсь мурашками. Больно. Но ему сейчас еще тяжелей. Внезапно что-то меняется. Выгибаюсь, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Перед глазами пляшут искры, лишая возможности видеть. Царапаю спину когтями, наверняка оставляя кровавые полосы. Не знаю, что он сделал. Но пусть повторит это еще раз. И перед глазами снова снопы цветных искр. Кричу, не в силах сдерживать чувства, накрывающие с головой гигантской волной наслаждения. Захлебываюсь в собственных стонах, раздирая чужую кожу, срывая голос. Горю в агонии. И если такой окажется моя смерть, я готов умирать раз за разом. Возрождаться из пепла и сгорать снова, выкрикивая лишь одно слово. Его имя. Акару! Вздрагиваю от звука собственного голоса и затуманенно смотрю на шокированного литератора. В классе царит немая тишина, и вдруг накатывает осознанием того, что произошло. Несколько секунд, и я вскакиваю с места, заливаясь краской, и срываюсь в коридор. Вон из школы. Прочь. Подальше. Лишь бы не видеть внимательного взгляда лазурных глаз. И только очутившись у себя в комнате, понимаю, какой я на самом деле придурок, и с кривой ухмылкой сползаю по стенке на пол. — Ты куда удрал, идиот?! — голос Влада на том конце телефонной трубки казался чужим и пробивался ко мне как сквозь толщу воды. — Стартанул как спринтер, блин. Знаешь, как ты всех перепугал?! Классрук и вовсе из кабинета вылетел, как кипятком ошпаренный, швырнув книгу на пол. У него еще лицо такое было офигевшее. Хотя от тебя подобного никто и правда не ждал. Тебя еще и след простыл. И рюкзак оставил, и все вещи. Я уж думал, и телефон забыл, но его у тебя ни на столе, ни в рюкзаке не оказалось. Ты где вообще?! Фен? Фен!!! Дальше я уже не слушал. Руки словно налились свинцом, и держать трубку возле уха стало невозможным. Позор. Как я мог опростоволоситься вот так?! Фантазировать о сексе с новым классным у него же на уроке… стыдоба! Но да. Мне хотелось. Мне чертовски сильно хотелось, чтобы он отымел меня на том злосчастном столе, где всегда царил идеальный порядок. Даже сдавая письменные работы, мы складывали их аккуратной, ровной стопкой на самом углу, край к краю, стараясь не нарушать строгой красоты. За тот месяц, что он успел проработать в нашей школе, ему удалось изменить порядок не только в классе — во всей параллели в целом. Новый классный никогда не кричал, но было достаточно пары едких комментариев или взглядов, чтобы поставить раздражающих его учеников на место. Я закрыл лицо руками, подтянув колени поближе. Влюбился. Как кретин. Я влюбился в этого мужчину, стоило ему переступить порог шумного кабинета, а осознал это только сейчас! Не знаю, сколько времени я так просидел — из оцепенения меня вывел звонок в дверь и матюки Влада по другую ее сторону. — Последнее, мать его, китайское предупреждение, и я вышибаю эту дверь к чертовой бабушке, Фен! Собственно, он уже собрался исполнить свою угрозу, когда я соизволил впустить друга в квартиру, из-за чего незадачливый крушитель кубарем ввалился за порог. — Ты… Ты!.. Ты! — взревел Влад, тыча в меня пальцем. — Да ты хоть представляешь, как я волновался, придурок?! И повис у меня на шее, попутно умудрившись отвесить подзатыльник. Ну вообще круто. Меня еще и избили. И кто? Лучший друг. Вздохнув, освобождаюсь из его объятий и иду на кухню: — Кофе будешь? — Да какой, к черту, ко!.. Буду. Смеюсь и ставлю турку на плиту. Повисшая тишина не напрягает, а наоборот, помогает собраться с мыслями и окончательно прийти в себя. Влад, кажется, тоже успокаивается за это время и уже не пытается просверлить во мне взглядом дыру размером со сковородку. — Я, конечно, знаю, что ты втрескался в классрука по уши, — начинает друг, и я вздыхаю, отпивая свежесваренный ароматный напиток из кружки. Бодрящее зелье проходит по пищеводу, согревая изнутри, и проблема с мокрыми фантазиями на уроке литературы уже не кажется такой фатальной, — но ты круто спалился сегодня, в курсе, да? Киваю, продолжая держать кружку на уровне лица. Тоже мне, удивил. А то я не в курсе. — Так что, Джульетта, думай, как будешь выбираться из этой жопы. Разумеется, не выпивая яду. Влад замолкает, полностью поглощенный процессом питья, а я всерьез задумываюсь о дальнейших действиях. Можно было бы, конечно, запереться дома, бережно лелея коробчку с новоприбывшими комплексами, но вечно сидеть взаперти мне не позволят мой собственный воспаленный мозг и родители, которые, кстати, скоро должны бы прийти. К тому же, рано или поздно придется вернуться в школу, и даже если о случившемся к тому времени позабудут, моя великолепная рожа за пару секунд воскресит все нелепые воспоминания одним своим появлением. Так что если и гореть, то самым ярким и убийственным пламенем, утаскивая за собой все, что находится вокруг, всех, кто не заметил тлеющих искр отчаянного безумия, кто не успел спастись и скрыться, кто не смог оградиться от разрушающей мощи первозданной стихии. Это будет моей казнью, моей расплатой, моим пеплом, сквозь который когда-нибудь прорастет семя новой жизни — моего возрождения. И потому — к черту чужое мнение. Это мой выбор, моя жизнь и моя погибель. Влад усмехается, отставив полупустую кружку в сторону. А я смеюсь, наконец, отпустив себя, дав волю всем эмоциям, что скопились внутри. И сейчас они вырываются наружу подобно извержению вулкана, уставшего от долгой нудной спячки. Кровь бурлит, кипит, словно раскаленная до пределов магма. Сейчас я знаю, чувствую, что могу перевернуть мир, сжечь его дотла, чтобы построить на его пепелище новый и прекрасный — свой. А потом наступает тишина. Мертвая, но единственно верная и естественная. Короткий взгляд золотистых глаз встречается с синими. Звон стекла музыкой разливается от кончиков пальцев по телу. Залпом допиваем кофе, и кухню наполняет уже обычный хриплый, но добрый смех двух безумцев. Противная трель будильника омрачает пробуждение не так сильно, как осознание необходимости идти на учебу. И дело даже не в уроках, сером обществе одноклассников и паре практических, а во мне самом. Вернее, в моей ошибке, убийственном косяке. Мелькает заманчивая мысль забить на школу огромный блестящий, но я сразу же отбрасываю ее в сторону, как раздражающее насекомое. Вот еще, разнылся тут как девчонка, чтоб меня там какая-то порно-фантазия подкосила, щас, не дождетесь. Школьные коридоры встречают привычным гулом. С трудом продираюсь сквозь толпу, изредка ловя на себе лукавые взгляды. Ну да, да, спалился на мечтах о головокружительном сексе с классным. Как будто вы не хотите того же. Черт. Не обязательно так на меня пялиться! Я ведь могу начать пялиться в ответ. — А вот и я! — скалюсь, влетая в кабинет, где сразу же воцаряется тишина, изредка разбавляемая хихиканьем одноклассниц. Помирать, так с песней! — Ага! Приперся! — Влад сразу же вскакивает с места со своей неизменной мерзкой ухмылочкой. — А где этот? Неопределённо взмахиваю рукой, не находя объект своих страданий. Литератор никогда не опаздывал, сидел в кабинете еще до прихода кого-либо из учеников и мирно почитывал что-то, нацепив на глаза очки. А тут приплыли: ни классного, ни его портфеля. — Акару еще не появлялся, — пожимает плечами одна из девчонок, и я, кивнув, выбегаю в коридор, сразу же впечатываясь во что-то носом. Победитель. — Осторожнее надо быть, мелочь, — от звуков этого божественного голоса вдруг бросает в дрожь. — Или вам следовало бы под ноги смотреть, знаете ли, а то мелочи видок тучки загораживают, — фыркаю в ответ, резко осмелев, и с вызовом смотрю в непозволительно-лазурные глаза, но почему-то не получая никакой словесной оплеухи. Стоп. Это точно новый классный? Не выспался, что ли? Хмурюсь. И впрямь, выглядит немного помятым. А если приглядеться, можно и вовсе увидеть под глазами тени. — Нужно поговорить, — серьезно произносит мой мучитель, и я хмыкаю, прекрасно понимая, о чем пойдет речь. — Останешься после занятий. А сейчас, Фенистрель, дайте пройти. Я, конечно, признателен, что вы держите мне дверь, но урок начинается, а у вас, между прочим, сочинение. Закатываю глаза и возвращаюсь к своему месту. И все-таки что-то с ним не то. С чего бы это? Разумеется, сочинение я не написал. Чертов «Тихий Дон» просто выводил из себя своей унылостью и идиотским слогом. Да и не до того было. Конечно, все мои мысли занимал не текст дурацкой книжки в четырех томах, чтоб ее, а нечто более увлекательное. Беседа с классным, например. О миграции лосося. Ибо «а почему бы и да?», все равно объяснять ему свои мокрые фантазии не было никакого смысла или желания. Разве что… написать ему качественную порнуху. Хм… Сколько там минут до конца урока? Десять? Прекрасно!.. Со звонком откидываю челку и осматриваю свое детище на вытянутых руках. Шесть листов с красочными иллюстрациями. Жаль, времени не хватило на что-то помасштабнее. Ну да ладно, когда-нибудь наверстаю. Гордо водружаю свой шедевр на вершину аккуратной стопки и выхожу из кабинета, насвистывая незатейливый мотивчик. Утро определенно удалось. Испортить мое хорошее настроение не смогли и остальные уроки, так что на ковер к классному я явился с видом совсем не виноватым, если ухмылка от уха до уха не начала считаться крайней степенью раскаяния. — Фенистрель, — вздохнул литератор, едва меня завидев. — Здрасьте. — Садись, — он кивнул на парту прямо перед собой, и я тотчас за нее уселся. — Что ж мне делать с тобой, Фенистрель? — Фен. — Извини? — Фен. Так короче. Собственно, я сюда не о смысле жизни размышлять пришел, а вы у нас не философию преподаете, чтобы задавать подобные вопросы. Так в чем дело? — устраиваюсь поудобнее и смотрю прямо в глаза. Нагло и независимо… Только слюни б еще подобрал, придурок. — Фенистрель, — хмыкает этот изверг и продолжает: — Объясни же мне, с каких пор это может считаться сочинением? Гляжу на протянутые мне листы, исписанные мелким почерком, и пожимаю плечами: — Так я ж сочинил. — Сочинил? Сочинил что? Что это такое? — устало спрашивает классный, потирая переносицу. — Это художественный текст эротического содержания, проиллюстрированный автором, — я лишь пожимаю плечами. Господи, говори и спрашивай все, что душе угодно, только не затыкайся, ибо от одного только голоса мурашки по коже, а от пристального взгляда внимательных глаз и вовсе крышу сносит. — И с каких пор подобная похабщина считается художественным текстом? — С тех пор, как я так решил? Литератор вздыхает, глядя на меня, как на упертого барана, и в его взгляде ясно улавливается какая-то доля снисходительного сочувствия. А я и есть баран. Баран, который бьется головой в одни и те же бронированные ворота в надежде рано или поздно попасть на другую сторону. Или сдохнуть уже, наконец, ибо нет никаких иных вариантов. Нельзя просто развернуться и уйти, ведь сзади уже давно разверзлась самая настоящая черная бездна, вежливо ожидающая конца этой идиотской схватки. Возвращаться-то, по сути, уже некуда. И вот я снова вглядываюсь в невозможные циановые глаза, медленно и с упоением растворяясь в их глубине, пока тело блестяще играет роль наглого выпускника-кретина. Потому что в эти черные дыры я готов сигануть добровольно. — Вынужден признать, фантазия у тебя весьма впечатляющая. Но откуда, позволь спросить, такие познания в… процессе? — спустя какое-то время спрашивает классный, встав из-за стола и подойдя почти вплотную. Медленно, грациозно, словно хищник, крадущийся к своей добыче. Как завороженный, слежу за тем, как литератор склоняется надо мной, не отрывая взгляда. Сердце пускается в пляс, а голос внезапно пропадает, и из горла вырывается только странный хрип почти окончательно сошедшего с ума придурка, самонадеянно одержимого навязчивой идеей: — Хочешь сказать, я в чем-то ошибся?.. — нервно сглатываю ставшую вязкой слюну, забывая обо всех правилах приличия, и перехожу на «ты». В конце концов, он и сам травил меня постоянным чередованием… — В том, малыш, что учишься в этой школе. В моем классе, — на какой-то миг в его голосе проскальзывают горькие интонации. — Понимаешь, — вкрадчиво затягивает литератор, беря себя в руки, — мне очень нравятся взбалмошные блондиночки с манией величия. Особенно, если они ниже меня на голову и учатся в школе. — Тогда здесь достаточно достойных кандидатур. Зачем тебе именно я? — вскидываю бровь, стараясь дышать через рот, чтобы не сорваться. Слишком близко. — Затем, что только ты можешь самозабвенно пускать на меня слюни, попутно, как ты выразился, сочиняя художественные тексты эротического содержания, проиллюстрированные автором. А еще стонать мое имя на уроке, не стесняясь двадцатипятиединичной публики. — Не очень убедительно… Я не единственный, кто пускает на тебя слюни или выстанывает твое имя во время некоторых… моментов. Так что тебе от меня нужно? — стараюсь говорить уверенно, но подозреваю, что выходит это из рук вон плохо. Еще бы я тут равнодушным оставался, когда рядом коварный учитель-искуситель, тягуче-медленно ослабляющий галстук. — Не единственный, но только тебе от меня ничего невероятно сложного не нужно. Вроде эффектного сопровождения, денег, тридцати детей и хомячка в придачу. А мне, в свою очередь, тоже требуется не так много, как ты можешь себе представить. Всего лишь… — по достоинству оцениваю эффектную паузу, попутно проклиная растянувшиеся до предела, а то и вовсе замершие секунды, — всего лишь понять, откуда у тебя такие знания, и почему я, взрослый здравомыслящий мужчина, теряю всякий контроль рядом с нагловатым мальчишкой, который, вдобавок ко всему, является моим учеником. — Гугл и немецкое порно в помощь, — фыркаю, облизывая пересохшие губы. — А еще можешь обратиться к психологу. Сам не пробовал, но, говорят, помогает. Затыкаюсь на полуслове, во все глаза уставившись на классного. Что-что он сказал? Мне не послышалось? Это можно считать признанием? Чего?! — Так ты у нас мастер теории? Интересно, — хмыкает литератор, заметив мою реакцию, и приподнимает мою голову за подбородок, внимательно изучая взглядом, крутит из стороны в сторону, словно я какая-то статуэтка на продажу. Настораживает. — Акару? — он резко меняется в лице, вздрогнув. Почему-то имя срывается с губ раньше, чем я успеваю подумать. Да, черт возьми, как тут думать, когда сердце стремится проломить ребра и выскочить наружу! — Теория — это очень хорошо. А я все-таки предпочитаю практику, — усмехается единственный источник моего безумия, и… Меня кроет. Бросает в сладостную дрожь от одного только поцелуя этого невозможного человека напротив. Да гори оно все ярким пламенем. Смеюсь, закидывая руки ему на шею. Ошибся. На этот раз пачка сигарет осталась даже не распечатанной, а где-то за дверью раздается приглушенный, но чертовски знакомый ехидный смех…