кровавые сказки

- ты любишь меня только потому, что я тебя не могу, - Лукреция злится, взрывается изнутри колючей лавой гнева, плещущейся в клетке грудины. Её вымораживает, саднит до тошноты, щекочущей нёбо, - что он смеётся ей в ответ. Ещё фатальнее, что она не знает, почему эта шипящая волна агрессии всколыхнулась, - оттого, что она хочет, чтобы так, как она сказала, было, или чтобы так никогда не было. - я люблю тебя только потому, что я других не могу, - он вскидывает голову, увенчанную витиеватыми конфетти каштановых кудрей, пропитанных злачными местами и крышесносным одеколоном, который она дарила. Но Лу плевать, по сути, чем он пахнет - она слышит только запах табака, въевшийся в расстёгнутую рубашку и, кажется, в кожу тоже. Лу бесит его расстёгнутая рубашка; Гусман никогда так не одевается. Валерио бы выпустить на неё всё то, что внутри. Продавить бы губы в губы своё зубодробительное, ломающее кости "люблю", которое у него пулями вальсирует меж лопаток, которое водопадом по позвоночнику разливается на всё тело, чтобы ни одной клеточки не оставалось без её парализующего яда, чтобы даже на кончиках пальцев - вольтами невыраженная нежность, а на языке - жгучие две буквы имени, которого внутри него больше, чем его самого. Сошёл с ума тут уже не подходит - взбесился будет лучше. Как бешеный п>с за ней по пятам, а когда она близко, когда она слабая - выплюнуть едкое "я тебя не люблю, я так думал, но ты просто моя сестра". от бессилия, от страха, от отчаяния, от осознания, что она его никогда - так фатально-провально, так беспросветно-безвоздушно, так невозможно-безвыходно; от "Гусман и я всегда будем Гусманом и мной" - потому что это до схватившегося одурения в аорте, когда хочется выковырнуть из неё весь этот бред, положить на стол и: - ну давай, ты же, блять, ёбаная мисс гениальность, посмотри на этот лютый бред, который ты несёшь, когда думаешь о нём. по предмету "любовь" ты бы никогда не дотянула до Нади и получала бы сплошные нули. посмотри, что он с тобой сделал, - и в качестве домашнего задания подумай, почему со всеми твоими уморительными унижениями он всё равно выбрал другую. и добавить пресловутое, гадкое, одиозное в своей примитивной приторности - "я бы так никогда не поступил". а потом увидеть её глаза и понять, что к чёрту, с кем она, пока можно вот так глядеть на неё. потому что, конечно, видеть её любой - лучшее, что он имеет; лучшее, что у него осталось (или когда-либо было). потому что чувствовать себя дома - это смотреть в её глаза. - вот бы Гусман тоже не мог других, а? - он не имеет ни малейшего представления о том, зачем ему с ней - так; может, это жалкая попытка отомстить, убогая потуга заставить её на секунду погрузиться в то, из чего он не вылезает, потому что не может и не хочет, ведь тогда она больше не будет той-самой, а без этого в его жизни не будет ни единой константы. - даже трахающего другую я люблю его глубже, - она делает паузу, наигранно задумывается, поднося наманикюренную руку к подбородку и сужая глаза. - погоди-ка, даже не так: даже трахающего другую я его просто люблю. Она проглатывает "а тебя нет"; он проглатывает битое стекло её слов, обёрнутых в дьявольский хохот. - ты не сможешь вечно отрицать, что любишь меня. и, в качестве напоминания: ты всё же пришла ко мне в ту ночь, - в ту ночь, когда он тыльной стороной ладони - по её лицу, чтобы запомнить и впитать каждую черту, каждый изгиб. - и случай на бильярдном столе... - когда он целовал её веки, а потом жадно секундой вжимался губами в её губы. Неудивительно, что он помнит - удивительно то, что точно-наверняка знает, что и она не забыла. - то, что я это помню, Валерио, значит и то, что я помню, как ты сказал, что я просто твоя сестра. или я путаю? Валерио проглатывает эту обиду охотнее, чем что-либо иное с её стороны - потому что знает, что её это гложет. А если болит - значит, не забывается. Валерио старается не дышать.