***
— Знаете что, — Журналист резким движением убрал лезущую в глаза непослушную челку. Настенный ковер в комнате Инженера неприятно раздражал затылок. До конца от стресса Журналист, конечно, не отошел. И вряд ли скоро придет в себя. Но, по-крайней мере, он отогрелся физически, стараниями Инженера. А еще смог, спустя день шокированного молчания, заставить свой речевой аппарат работать. Голос звучал ломким, дрожащим, еще более писклявым и визгливым, чем всегда. Непривычно и незнакомо, язык и голосовые связки отвыкли за такой, казалось бы, короткий срок. Но, все-таки, он звучал. — Не, не знаю, — честно признался Инженер. А потом тихо добавил, расплывшись в мягкой, но искренней улыбке: — Ой. А ты з-заговорил опять. Как здорово. — Мы начали наше знакомство неправильно, — затараторил Журналист, — все с самого начала было неправильно. Глупо и нетактично до мозга кости. Поэтому, предлагаю начать нашу дружбу с чистого листа. Журналист уверенно протянул ему руку. А Инженер окончательно растерялся, уставившись на нее, как на летающую тарелку, приземлившуюся прямо у него на заснеженом балконе. Еще вчера этот человек расстреливал из УЗИ бандитов (да кому они страшны, эти бандиты, они ведь всего навсего колода карт, и во главе у них — изломанная чернильная клякса, даже не клюква, а наваристая черная смородина о девяностых по плоти), а сегодня раздумывает пожимать руку или не надо. — А… Ч-чего, заново познакомиться ч-что ли, да? — Yep, в смысле, угу. — Я… Я начать должен?.. На самом деле, нет, не должен, ведь руку подали ему, но Журналист демократично пожал плечами. — Если хотите. Инженер почесал курчавую голову и часто заморгал. Не то чтобы, ему никогда не приходилось знакомиться. Наоборот, приходилось, но вот так, чтобы заново… Наверное, там все точно так же, как и при обычных знакомствах. Инженер выпалил свои имя, фамилию и отчество, титул старшего научного сотрудника НИИ и зачем-то добавил, что иногда вышивает крестиком. Хотя это не имело никакого отношения к инженерской деятельности. Список регалий Журналиста был несколько длиннее: он и сценарист, и публицист, и телеведущий и даже переводчик. Инженер устало вздохнул. Все ясно, Журналист оттаял, оклемался и снова начал выпендриваться, прямо как в начале их знакомства. Горбатого могила исправит, да и только. — А. Чуть не забыл. По профессии я, конечно, журналист, но по призванию я — профессиональный искатель приключений. Это было сказано настолько хвастливым и самодовольным тоном, что Инженер нервно хмыкнул: — О… А п-по вам заметно… Но вы не подумайте! Я не в ругательном! Я к-как бы просто, ну… Журналист тихо рассмеялся. Рукопожатие получилось необычайно крепким и искренним, даже непринужденным. — Ну… Очень п-приятно, да. — Взаимно! Теперь действительно приятно познакомиться.***
В лучах заката все вокруг приобретало малиновые тона: сосны, трава, танцующие инженеры, изрисованные тетрадные листы, мурлыкающее Пугачеву радио. И сам Журналист стал малиновым. Но не с оттенком макабрического, а, наоборот, лиричного и ностальгического. Закат прям как в детстве, хотя в детстве Журналиста не было лесных полянок с пронзительно-розовыми сумерками. И все же, его сердце до краев наполнилось сладкой тоской по событиям, которые никогда с Журналистом не происходили. В компании Инженера это чувство накатывало на Журналиста все чаще и чаще. — А вы про нас передачу снимете? — поинтересовался Стажер. — Нет, простите. Вы, конечно, очень интересные молодые люди, я бы даже сказал, фактурные, но вы немного не подходите мне по формату. Журналист ухмыльнулся. Он отчетливо представил себе эту картину: спецвыпуск «загадки», с пометкой «молния». Что эти люди делают на глухих болотах в недрах лесополосы и, самое главное, зачем? А, кстати, это действительно, хороший вопрос. — Друзья мои, извините за нескромность, но… А почему вы танцуете здесь, в лесу? Почему не пойдете на танцплощадку, допустим, в местный ДК, как все цивилизованные люди? — Там необоснованно дорого, — ответил основательный Виктор. — Репертуар там довольно сомнительный. Они никогда не ставят то, подо что ноги в пляс сами собой пускаются, знаете, — заметил белобрысый Леша. — Ну и к-контингент там, тоже, ну… Ну не очень, — добавил Инженер, мотнув плечом в такт музыки. — Да нас просто не пускают, — честно сказал Стажер, после чего остальные тут же неодобрительно зашипели на него и загалдели, а Журналист понял, что Стажером этот парень будет еще очень долго, — говорят что мы, якобы, «чмошные». — Понятно, спасибо за исчерпывающий ответ, — Журналист кивнул, а про себя подумал: «что ж, я не удивлен». Наступила секундная тишина — один трек собирался сменить другой. Задребезжали помехи, будто кто-то загородил антенну или нетерпеливо крутил бегунок, переключающий станции. А потом музыка полилась с новой силой, намного отчетливее и чище, чем была. Она была грубее и агрессивнее всего, что играло до этого, зазвучала английская речь. Инженеры замерли и настороженно переглянулись, а Журналист закатил глаза на приемник над его головой. Звучание не из их круга, чем бы оно ни было. Кадры воспоминаний пролетели перед глазами безумным диафильмом: путешествие в Америку на заре журналистской карьеры, где он впервые услышал эти тяжелые, как гриппозный сон, гипнотические и вместе с тем пропитанные невиданной ранее дикостью мотивы. И с тех самых пор он был сам не свой, в самом хорошем из всех значений этих слов; или тот самый случай, когда Журналист работал на провинциальной новостной станции и включил этот трек вместо рекламы. Эту выходку закономерно сочли саботажем и уволили его в тот же день к чертовой матери, ну и это оно к лучшему. Он сам хотел уйти, а уходить надо красиво. Приходить, кстати, тоже нужно уметь. Журналист вскочил с насиженного места и дерзко ворвался в круг танцующих. Его смехотворно длинные ноги выписывали кренделя, мимо музыки и ритма, а вся хореография сводилась к вращению вокруг своей оси. Но Журналист об этом совершенно не думал. Лица, деревья, фиолетово-розово-красный градиент неба, внутренний драйв, прекуссии, биты и льстивый женский полушепот — все поглотилось единым сгустком, а потом разбрызгалось в весенней лесной поглумгле, когда музыка доиграла. А потом опять заблеяло ВИА «хорошие ребята». Но под них Журналисту танцевать не хотелось. Ноги в пляс не рвались, как выразился Леша. Остаток вечера товарищи пили чай из термосов, заедали его бутербродами и вели диспут о том, как на радио могла просачиться зарубежная композиция, причем, как будто не просто из другой страны, а из другого времени. Далекого и туманного будущего, надо полагать, покоренного разумными машинами. А Журналист знал, что радио поймало не волну другой страны и не другого времени. Радио поймало его, личную, персональную волну внутреннего вещания.***
— Ну, как я им? О, они смотрели на меня как на лягушку с блокнотом. — Да чего ты! Ты им понравился! Они сказали, что, эммм… Танцуешь красиво. Что-то ты у меня стушевался совсем, ну! — Точно? — Конечно! Они не кусаются, ты сам кого хочешь покусаешь же… — Ладно, будем надеяться. Я старался быть… Не слишком навязчивым. Они шли, держась за руку. Лес закончился и началась пустынная проселочная дорога. Не было никого, кто мог бы выйти им насвстречу или засечь их вдвоем, поэтому Инженер и Журналист могли бы позволить себе такую мелочь. К слову, инженеровы коллеги сказали нечто полностью противоположное, но сути вещей это совершенно не меняло. «Приводи еще сюда своего этого грозу дискотеки», — сказали они, — «мы на его фоне просто Цицкаридзе». Инженер, в любом случае, свое обещание выполнил. Он обещал душу компании и он ее привел. — А м-можно ну… Вот вопросик такой, технический. Но мне правда интересно стало. Ты же английский знаешь, да? — Да, но, полагаю, спросить ты хотел явно не это, — Журналист устало потер глаза, сдвинув смешные очки в роговой оправе на лоб. — Вот эта вот мелодия, под которую ты танцевал. А она вообще о чем? Про что они там ну, поют-то вообще? — Если в отрыве от клипа, то текст представляет собой гипертрофированные мечты представиля низшего класса о богатстве и роскоши. Это весьма распространенная, я бы даже сказал, классическая тематика для американской танцевальной музыки. Но так я считал до тех пор, пока не увидел клип. После этого все встало на свои места. Это было сказано столь драматичным тоном, что Инженер тихо спросил: — Что «все»? — Это изменило все, перевернуло, я бы сказал, с головы на ноги! Передо мной было крайне глубокое, критическое произвдение о тотальной гламоризации войны в культуре Соединенных Штатов! Журналист все говорил и говорил. О розовых фуражках, о белых клыках, об истребителях в рыжем небе, армиях картонных барабанщиков с женскими лицами и прямой связи всего этого с критикой подмены понятий и пропаганды. А Инженер качал головой, думая про себя: «какая ерундистика». А руки они не расцепляли до самого порога дома.