Было не больно. Не так, как об этом говорят.

— Ты боишься смерти? Вопрос Адриана не казался странным или неуместным, он даже не заставил Розье задуматься. — Есть вещи гораздо хуже смерти… — Что, например? — То, что ты будешь помнить всю свою жизнь. Есть внутри него запечатанные воспоминания, за хлипкой деревянной дверью, закрытой на засов и забитой сотнями ржавых гвоздей. Там уже, кажется, вечность дотлевает огарок свечи, но юноша лишь с опаской оглядывается на тихий скрежет длинных когтей по ту сторону. Было не больно. Не так, как об этом говорят. Было страшно, но не до дрожи в коленях, не до пробивающего хрупкую грудную клетку стука сердца. Как-то слабо оно пропускало удары, а дыхание застряло где-то в горле. И Эван не искал виноватых, и Эван никого не ненавидел. Просто запер на засов эту дверь и пытался заморить голодом то душащее чувство беспомощности и унижения. Все вокруг, словно бы туманным утром, застилал плотный дым. Розье помнит ощущение бархатной розоватой кожи под пальцами, помнит, как по хозяйски уселась на его острые юношеские коленки та рыжая девчонка. Она была обнажена и на щеках горел румянец фальшивой невинности. Он был молод, неопытен, но не глуп. Блондин аккуратно вел своей холодной ладонью от груди к острому подбородку, к мягким веснушчатым щекам, скользил к порозовевшим от нетерпеливых укусов губам. Изучал. Ему пришлось снять вторую перчатку, чтобы медленно, словно бы со знанием дела провести по внутренней стороне полного бедра от колена и вверх… Молодые люди с шумом заваливаются в комнату, сопровождаемые звонким, откровенным девичьим смехом. И Эван помнит, как его пальцы оказались в горячем плену распаленной бархатной кожи. Он благосклонно улыбается ей, хотя в едва заметном искривлении улыбки можно было легко почувствовать укол насмешки. — А ты, друг мой, либо так нетороплив, либо слишком быстр, — Артур кладет свои увесистые ладони на костлявые плечи вечно недоедающего отчего-то школьника и с силой сжимает их до неприятной ломоты в суставах, — хотя, судя по опрятному виду девчушки — все же, первое. Шатен оставляет мажущий поцелуй на поджатых в смущении губах рыжеволосой девчушки и Эван лишь устало закатывает глаза. Вообще-то, он согласился на эту затею только из-за отца, который считает, что компания взрослых детишек его старых друзей из заграницы благотворно повлияет на несносный характер его сына. Согласился оказаться здесь только для того, чтобы эти богатые детишки отстали от него наконец-то и дали хотя бы пару часов тишины. Он выбрал самый свежий товар из предложенного, намереваясь насладиться покоем и красотой, словно бы пришел не в бордель, а в музей, но да и что с того? Ему никогда не было интересно. Слышал примитивные восторги старших товарищей, да и его заклятого друга Адриана скупым на подробности назвать нельзя, но почему-то подобное никогда не волновало кровь, не будило необузданную юношескую фантазию. Однако, называть себя ненормальным Розье не торопился. В конце-концов, он, ведь, не животное, чтобы бросаться на первое попавшееся мясо. Но выделиться из стаи хищников — показаться слабым — значит проиграть. И блондин не знал тогда об этом. Это сейчас он наученный горьким опытом — скалится, рычит и кусается при малейшей необходимости. А тогда клыки еще толком и не прорезались. Юноша хорошо помнит, как пьяные спутники под смех и улюлюканье, примеряли на него женскую шляпку, сетуя на то, что он выглядит в ней даже лучше прелестниц, за которых они заплатили не малую сумму. Эван помнит и то, как ему в глотку буквально вливали стакан за стаканом. Не помнит он только момент, когда веселые, пьяные девицы покинули пропитанную едким дымом комнату, оставляя молодых людей с их странными развлечениями. Он помнит заговорщический шепот, ускользающий за скрипучую дверь «у богачей свои причуды, Эльза». Он тогда думал о том, какое красивое и холодное имя. Оно не подходит жару ее волос и рассыпающимся росой по плечам веснушкам, родинкам на животе, запястье…Это имя не ее. Может, и жизнь тоже не ее? А тогда как можно быть уверенным, что ты живешь свою жизнь? Как проверить? — До дна, красавица, — смех похож на шум прибоя, когда волны отчаянно бросаются на скалы и разбиваются. Розье ведет: перед глазами плывет, к горлу подкатывает тошнота, конечности, словно, ватные — совсем не желают его слушаться. Юноша недовольно дергает головой, без слов отказываясь от нового стакана, коснувшегося своей гранью его губ, но прерывая, даже не успевшую сформироваться в мыслях, недовольную тираду, шершавые пальцы, пропахшие табаком и дешевыми девичьими духами, сжимают его челюсть до боли. Заставляя болезненно, но бессильно, простонать, машинально открывая рот, чтобы облегчить неожиданную боль. Нёбо и горло снова раскаляет горечью, заставляя его прокашляться от неприятных ощущений. По подбородку стекает излишек алкоголя, что заставляет недовольно поморщиться Артура. — Какой же ты неаккуратный, Розье, рубашку придется выбросить,- молодой мужчина нетерпеливо дергает за бант, подвязанный под горло, а затем дергает воротник на себя, заставляя пару пуговиц жалобным градом рассыпаться по полу. Эван недовольно пытается оттолкнуть от себя назойливого мага, но его руки с какой-то особой силой перехватывают. По хищному, до боли. Юноша дергается, пытаясь вырваться из мертвой хватки, но натыкается на нечеловеческий холод в глазах напротив. Блондин как-то растерянно переводит взгляд на двух других спутников и те немного неловко переглядываются, хотя на их лицах определенно скользит понимание происходящего. — Держите, — шепчет почти неслышно черная расплывчатая тень, нависающая над ним и их руки, будто бы клешни, смыкаются на его ногах — над коленями и на лодыжках. Глаза блондина испуганно распахиваются. — Это не смешно, — еле ворочает он языком, — отпустите меня, — просьба звучит жалко, — я все скажу отцу. На секунду его руки перестают сжимать цепкие холодные пальцы шатена, и Розье предпринимает попытку подняться, но в следующую секунду его впечатывают обратно в матрац, до выбитого воздуха из легких. Он дергается, но застывает, когда возле лица начинает маячить отчетливо жалящий жаром уголек. — Артур, — окликает неуверенно один из парней. — Заткнись и держи его крепче. А ты, дорогуша, никому ничего не скажешь. Ты будешь делать все, что я тебе скажу, и тебе понравится. Иначе, — тлеющая сигара возле глаз слепит и заставляет их слезиться. Облегченный вздох вырывается из груди блондина, когда этот пугающий огонек исчезает из поля зрения. Но в следующую секунду он чувствует боль, растекающуюся от чувствительного места за ухом, почему-то, даже разморенное бесчувствием тело принимает этот импульс, как что-то невыносимое, заставляя юношу кричать. Но крики глушит давящая на болезненно распахнутый рот ладонь. — Тшшш, принцесса. Веди себя хорошо и этого не повторится. А будешь сопротивляться — я потушу сигару о твои огромные глазища. Эван скулил от боли и чувствовал, как легкие жжет от нехватки воздуха, как он задыхается. По щеке, все еще полыхающей болью невольно скатывается слеза. — Ну-ну, все пройдет, — усмешка кривит тонкие бледные губы брюнета, — тебе понравится…. Сердце Эвана сжимается от картин, вспыхнувших в памяти, но ни один мускул на лице не дрогнул. Юноша лишь едва заметно касается места за ухом, где должен был красоваться шрам, который он старательно залечивал пару месяцев. Было не больно. Не так, как об этом говорят. Было страшно, но не до дрожи в коленях, не до пробивающего хрупкую грудную клетку стука сердца. Как-то слабо оно пропускало удары, а дыхание застряло где-то в горле. И Эван не искал виноватых, и Эван никого не ненавидел. Просто запер на засов эту дверь и пытался заморить голодом то душащее чувство беспомощности и унижения.