KLAMSTRAKUR

      Меня тошнит от тебя. Я задыхаюсь от неприятного кома в горле каждый раз, как твое тело попадает в поле моего зрения, как будто что-то застряло в пищеводе, как будто, засунь я несколько пальцев поглубже в рот, смогу ухватить и с хрипом вытащить из себя все то, что я к тебе чувствую. Я все пытаюсь, честно, но никак не могу подобрать этому комку эмоций название, лишь безуспешно пытаюсь выплюнуть его: как кошки, нализавшиеся собственной шерсти.       Меня тошнит от тебя. Каждый раз, как, сделав глубокий вдох, я вхожу в очередной клуб, меня тошнит от тебя. Ты здесь. Разумеется, ты здесь, где же тебе ещё быть?       Ярость пульсирует под моей кожей в такт электронной музыке. Я до скрежета сжимаю зубы и до отметин от ногтей — кулаки. Я вижу тебя, вижу, как ты двигаешься, но не могу пробиться к тебе через волны пота и жара чужих тел. Я вижу, как ты запрокидываешь голову, демонстрируя шею, и желание подойти и сжать ее с такой силой, чтобы к утру кожа налилась кровавыми отпечатками моих ладоней, подталкивает меня вперед. В моих глазах рябит: не то от мерцающего света фоточувствительной эпилепсии, не то мозгу не хватает кислорода, и я теряю способность видеть. Мне нечем дышать. И не только потому что в моей крови столько адреналина, что легкоатлетический марафон показался бы мне прогулкой по сельской местности.       Перед сколькими ты успел раздвинуть ноги сегодня, пока мне не удалось вырваться? Пять, десять, пятнадцать человек?       Это почти смешно, что мой номер есть у всех администраторов ближайших клубов. Мне столько раз приходилось увозить тебя (уносить, потому что стоять на ногах самостоятельно ты уже не мог), что, кажется, они скоро начнут ставить ставки, кому из них придется звонить мне на этот раз. Если еще не начали. Не знаю, зачем им это: им никто никогда за это не платил. И не из добрых побуждений уж точно: волнуйся они, тебя давно перестали бы пускать на порог, но пока ты трахаешься с их клиентами, им это выгодно, а потом они звонят мне: «Забери, он себя уже не контролирует». Ты никогда себя не контролируешь.       Клянусь, в этот раз я все-таки пристегну тебя к батарее. Я запихну тебя в смирительную рубашку, заломлю руки и свяжу их у тебя за спиной, но даже в этом ты найдёшь сексуальный подтекст, черт побери. Я запру тебя в пустой комнате без окон, потому что, кажется, тебя ничто не остановит, если тебе в голову придет мысль выпрыгнуть с десятого этажа. Я оставлю тебе только матрас, чтобы шея не затекла от сна на голом полу, и плед: не хочу возить тебя по врачам, если простудишься. Я принесу тебе воду в миске, как псу, потому что рядом с тобой опасно оставлять предметы фаллической формы, вроде стаканов или бутылок. Если я не буду кормить тебя несколько дней, ты успокоишься или лишь сильнее сойдешь с ума?       Меня тошнит от тебя. Меня колотит не то от злости, не то от отвращения, поднимающегося по пищеводу вместе с наспех закинутым в рот ужином. Интересно, живи ты в маленьком городке, сколько месяцев тебе потребовалось бы, чтобы перетрахать всех его жителей? Или ты уложился бы в пару недель? Глупо спрашивать, запоминаешь ли ты все эти лица: в таком состоянии не узнаешь даже меня.       Тебе надо лечиться. Мне давно следовало сдать тебя в соответствующее заведение, где за каждую попытку сбежать через тебя пропускали бы электрический разряд в несколько тысяч вольт. Я не буду жалеть, если ты потеряешь память — самого себя ты все равно давно кому-то отдал: тысяче набравшихся извращенцев по маленькому кусочку. Не могу вспомнить, почему именно я так сильно тебя ненавижу.       И точно не знаю, почему до сих пор терплю. Будь у меня свиток с бесконечным списком твоих недостатков, вероятно, соседняя колонка достоинств была бы пустой.       Не помню, когда мы в последний раз разговаривали. Когда я вижу тебя, ты либо в лучшем случае пьян, либо в привычном обдолбан: им так нравится, когда ты не понимаешь, что происходит, что я даже не знаю, переросло ли это в зависимость или у тебя еще есть хоть какой-нибудь шанс. Не хочу признавать, что тебе самому нравится ничего не понимать. Когда я вижу тебя, ты либо горишь у меня на руках, пока я прижимаю к твоему пылающему лбу мокрое полотенце, либо стоишь на коленях перед кем-то, кому я через мгновение заеду по морде, разбивая собственные костяшки о его зубы так, чтобы кровь из треснувших при столкновении губ разлетелась брызгами в разные стороны.       Чем тебя напоили на этот раз?       Я больше не чувствую себя некомфортно, вытаскивая твое тело на улицу, где свежий ночной воздух выворачивает тебя наизнанку — это все равно не сравнится с тем, как сильно от одного твоего вида тошнит меня. Меня больше не задевают провожающие нас взгляды: между ими и мной стена из пылающей красным злости. А ты все так же оставляешь ключ от входной двери под ковриком (сколько тебе, блять, лет?) и боишься выключать свет на ночь.       Меня тошнит от тебя. Ты засыпаешь сразу же, как твоя голова касается подушки: устал. Сколько раз мне нужно поклясться, что я выкину эти порнушные ботильоны к чертовой матери, чтобы наконец сделать это? Но ты ведь тогда уйдешь босиком: прямо по противогололедным реагентам, даже не обращая внимания на химические ожоги — лучше уж так. Лучше уж когда-нибудь ты свернешь лодыжки или переломаешь ноги, чем это.       Руки трясутся. Сейчас бы в рот силиконовую капу, как у наглухо отбитых боксеров, рискующих лишиться зубов под натиском чужих кулаков: чтобы не вывихнуть от напряжения нижнюю челюсть. Ты ежедневно вливаешь в себя ядреную смесь барбитуратов с эфедринами, и я сомневаюсь, что ты за свою жизнь посетил хоть один урок химии, чтобы понимать, что ты сдохнешь от этого быстрее, чем тебя успеют забить ногами до смерти в очередной обхарканной подворотне. Если когда-то найду тебя в таком виде, клянусь, прежде чем вызвать такси до крематория, лично несколько раз ударю тебя каблуками ботинок по морде: пока кость не треснет, выплескивая на асфальт внутричерепную жидкость. Вряд ли от злости мои руки трясутся сильнее, чем у тебя от всего того, что ты принимаешь; почему ты в свои тряпки влезть можешь, а у меня тебя из них вытряхнуть не получается? Так туго затянул ремни портупеи, что стер несколько слоев покрытой испариной кожи.       Дышу через рот, вентилируя легкие.       Завтра с утра встану пораньше и отнесу тебя в ванну. Если сделаю сейчас, просто утоплю, как котёнка: одной рукой на лицо, другой на ребра, а ты даже не будешь сопротивляться. Ты когда-нибудь говорил кому-нибудь «нет»? Ты вообще знаешь о существовании этого слова?       Снова к утру вымажешь простыни потекшей по щекам с подачи рвотного рефлекса косметикой. Где вообще только берешь эту дрянь? От твоего лица несет синтетическим запахом штукатурки, словно перед выходом ты окунулся головой в банку строительного раствора, а потом манерно размазал все до самой шеи. Борюсь с желанием затянуть твой ошейник так, чтобы кожа медленно наливалась синевой, как поспевающая на солнце слива, пока выпученные глаза не вылезут из орбит. Не думай, что мне было бы тебя жаль. Я не люблю тебя.       Вдавливаю тебя щекой в подушку, когда полупьяно открываешь глаза, протягивая ко мне пальцы. Губы сами кривятся от отвращения, когда дергаюсь, чтобы не дотянулся. Я не буду тебя целовать: ты сам не знаешь, что и в каком количестве побывало у тебя во рту с тех пор, как ты последний раз чистил зубы. Заболевания, передающиеся половым путем, в твоем случае распространяются воздушно-капельным. Тебя следовало бы посадить на карантин, пока ты не стал источником очередной пандемии, изолировать от окружающего мира, ввести в медикаментозную кому или просто тихо убить. Кроме меня, все равно бы никто не заметил.       Слегка приоткрыв рот, мирно спишь, а мне остается только, накрыв тебя с головой одеялом, в соседней комнате боксировать со стеной, хотя размазать по стенке давно следовало бы тебя. Но к чему это? Даже если я разобью тебе губы, сломаю нос, и глазные яблоки нальются кровью, ты все равно найдёшь того, кто сочтёт это привлекательным. Или того, кто будет достаточно пьян, чтобы не обращать на это внимания. Когда меня не будет, ты снова сбежишь из дома и будешь блядствовать до тех пор, пока я не найду тебя в чьих-то руках: наполовину оглохшим и на другую половину слепым.       Меня тошнит от тебя. Я не могу тебя ни ударить, доказав самому себе коэффициент плещущейся в венах злости, ни обнять, просидев в тишине всего пару мгновений, чтобы с меня не пытались стянуть штаны. Я мог бы стать почётным донором норадреналина, если бы захотел — если бы не тратил впустую на тебя все свое время.       Я открываю окна и покрепче закрываю рот, чтобы рвущий на лоскуты диафрагму крик не вырвался из судорожно сокращающихся легких. Остается только блевать, упираясь руками в шершавые стены уборной. Наконец-то могу себе это позволить.