***
Здесь очень холодно и как-то сыро - вероятно, так было всегда. Витражное окно не отражает солнечный свет - на улице пасмурно, а небо тёмно-серое, почти чёрное, будто бы предгрозовое. Вот только дождь всё никак не начинается. Густой туман окутал всё плотной пеленой, словно скрывая мрачноватый замок от чужих любопытных глаз. Мужчина на просторной кровати, удивительно роскошной для столь полуразрушенного здания, спит беспокойно, некрепко, бормоча что-то бессвязное. Этажом ниже, так далеко и близко одновременно, что-то жалобно, отрывисто скрипит, бессовестно нарушая тишину, и он широко открывает глаза, а с губ невольно срывается тихое "забудь" охрипшим ото сна голосом. Пульс в висках стучит бешено, прошибает холодный пот, но мужчина лишь растерянно пялится в кажущийся таким далёким потолок, разглядывая мраморный куполообразный свод. - Забудь, - бездумно и как-то отрешённо бросает он в пустоту, - за-будь. - уже чётче проговаривает, практически делит на слоги. И ведь действительно забыл - в голове туман стеной стоит, не даёт ни думать, ни вспоминать. Мужчина с силой сдавливает виски, зажмуриваясь и пытаясь унять непонятно откуда взявшуюся дрожь. Здесь слишком холодно, вот и всё.***
Замок кажется противоречиво родным и чужим одновременно: мрачный готический лабиринт, состоящий из пяти этажей, проходится довольно легко; но значимые и не очень детали ускользают из памяти, будто их никогда и не существовало. Мужчина спускается по кованой лестнице, из-за лёгкой слабости держась правой рукой за перила. В этом зале он уже второй раз - хотя, вероятно, бывал здесь раньше: память упорно не хочет отвечать на его вопросы, предпочитая стыдливо отмалчиваться. Просторный зал выглядит отдалённо знакомым, но взгляд вновь цепляется за элементы интерьера - этого книжного шкафа, вероятно, раньше здесь не было. Мужчина, как-то особенно тяжело выдохнув, подходит к дубовому письменному столу. На столе лежат только лишь канцелярские принадлежности, чистые листы бумаги, ничем особенно не примечательная тетрадь и какая-то книга в плотной обёртке - очевидно, хозяин этого кабинета беспорядка не терпел. Мужчина себя владельцем всего этого готического великолепия не ощущает, хоть и промелькнула сначала такая мысль где-то на периферии сознания. Тетрадь даёт ему незримую возможность найти ответы на свои вопросы; мужчина порывается взять её, приоткрыть завесу тайны, но резко останавливается на половине движения. Не только из-за того, что не привык трогать чужие вещи; а ещё и по той причине, что, в общем-то, боится. Боится заглянуть в глаза правде, узнать то, что так хотел забыть во сне. Взгляд вновь останавливается на книге - в шкафу все они выглядят одинаково невзрачными, а вот эта, возможно, является чем-то важным. Мужчина пробегает глазами по обложке и происходит что-то удивительное: название словно расплывается, буквы будто бы разбегаются в разные стороны, не желая собираться в слова. Теперь уже появляется желание открыть книгу, понять, наконец, что происходит, но и здесь та же картина. Мужчина остервенело листает чуть выцвевшие страницы, а буквы всё убегают и убегают, не оставляя возможности прочитать хоть что-то. Открытая книга так и остаётся лежать на столе.***
Бесцельно бродить по замку не так уж и скучно, но невесёлых и противоречивых мыслей это нагоняет предостаточно, а они сейчас точно не нужны. Мужчина садится на кресло у камина, разглядывая очередной зал, наверное, самый просторный из всех тех, которые ему посчастливилось лицезреть в этом странном месте. Дрова приятно потрёскивают, нарушая тишину, которая в последнее время стала слишком напряжённой. Здесь намного теплее и оттого уютнее. Туман в голове всё никак не рассеивается, а вот мыслей там предостаточно. Словно серые нитки, больше ничем и никем не сдерживаемые, они опутывают мужчину с ног до головы. Вместе с восхищением, вызванным прогулкой по замку, куда-то ушла и первоначальная сонливость; способность здраво рассуждать не возвращалась, но в голове определённо присутствуют проблески сознания: появляются вопросы "где я?" и "кто я?". Никакой паники нет, есть лишь первые признаки отчаяния и даже смирения. Огромный зал заставляет взрослого мужчину чувствовать себя маленьким человеком, который неожиданно остался совсем один в этом мире. Без близких, без друзей. Без воспоминаний.***
Мужчина не знает, сколько он просидел, пытаясь согреться. Счёт времени давно и безвозвратно утерян - непонятно, прошёл ли только час или уже несколько дней с момента его пробуждения. На столике перед камином лежит "Божественная комедия" - книга, знакомая ему, кажется, с ранней юности. Мужчина берёт книгу в руки и листает страницы, медленно осознавая, что буквы больше не расплываются, - а расплывались ли когда-то? Он начинает чтение, но в голове стучит набатом мысль о том, что вся его жизнь, та жизнь, которую он пытается, но не может вспомнить - сплошное видение, где нет материального и живого, лишь иллюзия, созданная затуманенным разумом. Что он, как и Данте, заблудился в дремучем лесу, но нет здесь Вергилия, и вообще никого нет, ни одной живой души. За спиной слышится странный приглушённый звук. Это не скрип, скорее тихий свист слабого ветра - мужчина поёжился, почувствовав, что стало прохладнее. Оборачиваться он не боится - терять ему нечего. Но позади никого нет. - Адам? - чужой голос кажется каким-то гулким, но тихим, источник звука определённо где-то рядом. На задворках сознания мелькает: да, Адам - это действительно его имя, всегда было его именем. - Я здесь, - голос кажется смутно знакомым и Адам оглядывается: возле камина действительно стоит человек. Это мужчина: его тёмно-карие, практически чёрные глаза смотрят пронзительно-изучающе и это слегка напрягает. Он довольно высокий и кажется болезненно бледным, хотя, не исключено, что мрачный интерьер замка оттеняет цвет кожи. И костюм: костюм на нём тоже какой-то тёмный, на вид довольно дорогой и солидный. - Мы знакомы? - собственный голос непривычно хриплый. Более логичный вопрос просто не приходит в голову. - Значит, ты ничего не помнишь, - мужчина бесшумно приближается, но какой-то невидимой для Адама черты не переходит, оставаясь чуть поодаль. - Снова. Неизвестный замолкает, глядя в окно. Он сцепляет руки в замок, а на его лице быстро-быстро мелькает непонятная смесь недоумения и лёгкой тревоги, сменяясь глубокой задумчивостью. Адам тоже смотрит в сторону окна, но ничего там не замечает - всё то же витражное стекло, всё то же предгрозовое тёмно-серое небо. - Меня зовут Эдвард, - молчание нарушается неожиданно и Адам вздрагивает. - Да, мы действительно знакомы. - Хорошо? - Можно и так сказать, - собеседник впервые за всё время смотрит Адаму в глаза, вынуждая того отвести взгляд: чужие пронзительные глаза внушают ему какое-то иррациональное беспокойство. - Адам, я понимаю, что у тебя много вопросов, - Эдвард делает довольно выразительную паузу: театральную, как кажется Адаму, - но я не думаю, что смогу тебе помочь. Точнее, помочь так, как тебе этого хотелось бы, - мужчина как-то неестественно выдыхает на полуслове, останавливается, хотя явно хотел сказать что-то ещё. Вопросы действительно есть, но, в общем-то, сейчас... - И... что дальше? - Адам вопросительно смотрит на собеседника, приподнимая бровь. В конце концов, Эдвард, вероятно, единственный человек здесь: пусть понимает этот вопрос так, как хочет. Пауза длится секунд двадцать, не больше. - Шахматы? - Эдвард возвращает вопросительный взгляд Адаму и слабо улыбается, приподнимая уголки губ.***
Эдвард кажется Адаму немного странным. Он явно англичанин, причём благородного происхождения: говорит без акцента, носит довольно редкое имя (и кто же может назвать ребёнка таким именем, если не любящие родители-аристократы?); но всё это не мешает ему забыть о типичных для верхушки английского общества манерах. - Белыми или чёрными? - Не имеет значения. Эдвард лихо расставляет фигуры, его движения кажутся уверенными и отточенными. Первые ходы пешками проходят в полной тишине: игроки пытаются сконцентрироваться и предугадать ход соперника. Мужчины сидят друг напротив друга, периодически встречаясь взглядами. Лицо Эдварда не выражает никаких эмоций и Адам пытается скопировать это непроницаемое выражение, но получается из рук вон плохо: стоило лишь случайно задеть чужие холодные пальцы своими, как всё его спокойствие как рукой сняло. Разговор у них не клеится: Эдвард не выглядит любителем поболтать, да и Адаму кажется, что с некоторыми людьми действительно приятно молчать. Однако его мучает слишком много вопросов. - Почему я не видел тебя раньше? - Эдвард, собираясь переставить пешку с F3 на F4, замирает с поднятой рукой, переводя стеклянный взгляд на своего соперника. - То есть... я хотел сказать, что несколько раз обошёл весь замок, - Адам нервно царапает короткими ногтями дубовый столик, - здесь не было никого, ни одной живой души. - А камин, по-твоему, добрые эльфы тебе разожгли, так? - Эдвард чуть наклоняется к нему, беззлобно усмехаясь. Столик между ними был небольшим: только руку протяни - дотронешься. "А хотелось бы?" - мысленно задаёт себе вопрос Адам. Эдвард бледный, хоть и не настолько, как показалось Адаму изначально. От него веет холодом: вероятно, это игра воображения, дополняющего его общую эмоциональную холодность. Но, тем не менее, к нему тянет - Адам безоговорочно и честно признаёт, что грубоватая харизма Эдварда, изначально державшая в постоянном напряжении, смогла заинтересовать его во всех смыслах. Это же просто гениально: не объясняя человеку, который в один миг потерял все свои воспоминания, ровным счётом н и ч е г о, просто предложить ему... сыграть в шахматы. Ну, Адам же согласился. Просто сейчас это кажется правильным: ему действительно больше не одиноко. Впервые за то время, которое он хорошо помнит - с момента пробуждения, он не чувствует себя потерявшимся и забытым. Он чувствует себя целым. - Второй зевок за партию, Адам. Теряешь хватку. - Ты уверен, что это не лавирование?***
Темп игры значительно ускоряется: быстро меняется расположение фигур, когда чьи-то руки, манипулируя ими, пытаются помешать противнику прийти к победе. Кажется, что даже воздух слегка накаляется. Когда на шахматной доске остаются лишь короли, ферзи, две ладьи - обе белые, чёрный конь и чёрный слон, и по три пешки каждого цвета; Адам и Эдвард практически синхронно выдыхают, откидываясь на спинку кресла. Адам хорошо осознаёт, что такая напряжённая игра действительно его выматывает - соперник у него довольно серьёзный, но и сам он далеко не промах. Незначительный перевес появляется то на одной стороне, то на другой. - Устал? - Эдвард довольно резко меняет положение, наклоняясь к своему сопернику. - Нет, - неправдоподобно врёт Адам, пытаясь выиграть не только партию, но и зарождающуюся эмоционально-словесную баталию. - Значит, точно устал, - Эдвард уже привычно слабо усмехается одними губами, при этом не двигая не одним мускулом на лице, - хочешь, я тебе сыграю? Адам вопросительно-удивлённо приподнимает брови, когда Эдвард выходит из зала, чтобы через минуту вернуться со скрипкой в руках.***
Мелодия кажется незнакомой - Адам, конечно, может пенять на свою малообразованность или плохой музыкальный слух, но гораздо проще ему поверить в то, что Эдвард импровизирует, к слову, практически угадывая его настроение. Эдвард, проводя смычком по струнам скрипки, задевает струны чужой души, так аккуратно, словно боясь что-то испортить, уничтожить хрупкую атмосферу старинного замка. Адам хочет поверить, что это концерт для одного зрителя - для него, - но Эдвард увлечён игрой настолько, что будто бы не видит и не слышит ничего, кроме скрипки. Вот замедленный, протяжный темп ускоряется; ритм становится рваным, неравномерным; мелодия, которая была спокойной и плавной, стала порывистой, напряжённой. Скрипка здесь звучит как-то особенно пронзительно: вероятно, отражаясь от каменных стен звук становится более гулким, глубоким и объёмным. Если бы Адам хотел бы сравнить музыку, которую он слышит сейчас, с чем-то, он привёл бы в пример всё то, что он помнит о своём прошлом; свою жизнь, полную противоречий: незнакомую и забытую, но с отдалённо знакомыми и будоражащими душу звуками; напряжённую и бурную, но такую проникновенную и лишённую патетики. Достигнув своей кульминации, напряжённость мелодии начинает спадать, отрывистые звуки медленно затихают. Музыка будто бы угасает на глазах, нотка какой-то светлой печали с каждой секундой становится всё заметнее и ярче. Конец мелодии не становится яркой финальной точкой: он лишь является логичным завершением затихающих звуков; музыки, постепенно сходящей на нет. Когда Эдвард открывает глаза, Адам стоит, спиной опираясь на одну из многочисленных колонн, удерживающих массивные своды. Он почему-то боится, что музыка была невидимой нитью, связывающей их, и вдруг оборвавшейся в один момент. Наверное, Адам так и не научился контролировать свои эмоции и выглядит довольно абсурдно - Эдвард смотрит на него и впервые за время их знакомства улыбается по-настоящему: это больше не кривоватая ухмылка; не усмешка, пусть и добрая; это действительно улыбка, без какого-либо видимого подтекста. - Saudade, - Адам нервно дёргается, - это на португальском. Возможно, имеет смысл назвать так то, что я сыграл сейчас. Адам пытается выйти из состояния, подозрительно напоминающего ему транс, но у него не получается. Он не знает, можно ли назвать его ценителем музыки - он вообще мало что знает и помнит о себе, но мелодия подействовала на него довольно странно: идеально влившись в его состояние, музыка словно стала его частью, и теперь, когда она затихла, Адам будто бы не может нормально функционировать. - Как ты сказал, "саудаде"? Никогда раньше не слышал, что это слово означает? - На самом деле, это довольно сложно перевести дословно, каждый понимает по-своему, - Эдвард слегка пожимает плечами. - В Португалии так вообще считают это своей национальной особенностью. Если кратко... это что-то вроде ностальгии, светлой печали. - Ностальгия... было бы мне о чём ностальгировать, я и не помню ничего, - Адам решает, что сейчас самое время попытаться перейти на волнующую его тему. - А ты вот мне и рассказывать ничего не хочешь... Улыбка исчезает с лица Эдварда - её будто бы и не было никогда; выражение его лица вновь каменеет. Адам уже жалеет о сказанном, когда Эдвард наконец заговаривает с ним: - Доиграем партию.***
Вернувшись за шахматную доску, Адам задумался о том, сколько же времени прошло с момента начала партии. В их игре не было контроля времени, и он подумал о том, что, возможно, хотел бы иметь под рукой песочные часы. С момента пробуждения прошло какое-то количество времени, а вот были ли это несколько часов, несколько суток или несколько недель, Адам ответить затруднялся. С другой стороны, он не так уж и нуждался в ориентировании во времени; были вопросы и посущественнее, но и они, в общем-то, уходили на второй план. Вниманием Адама полностью завладела шахматная партия, и доиграть - и выиграть! - её было сейчас делом чести. Чёрный конь съедает белую ладью, Эдвард самодовольно улыбается, что заставляет Адама продолжить игру с новыми силами и с желанием одержать победу. Борьба на шахматной доске вновь обостряется: соперники не хотят уступать друг другу, стремясь сохранить каждую фигуру. Если в начале партии игра проходила в ускоренном темпе, то сейчас всё было ровно наоборот. Всё больше и больше времени уходит у игроков на обдумывание каждого своего хода: цена ошибки возрастает в разы с каждой фигурой, убранной с шахматной доски. - Эндшпиль, как я понимаю. Оппозиция, - Адам, зажмуриваясь, слегка массирует виски. - Доигрываем? - Доигрываем. Несколько ходов, от которых зависит исход партии, и всё - всё - закончится. Адам не понимает, почему ему так сложно признать это: просто глубоко внутри зарождается какой-то недоброе, нехорошее чувство. Он как раз обдумывает ключевой ход, когда чувствует на себе внимательный взгляд - это сложно игнорировать, поэтому Адам поднимает взгляд. Эдвард смотрит как-то странно, будто бы пытаясь одним взглядом пронзить его насквозь. Тревожность, вызываемая такими его взглядами в начале их знакомства, вернулась - Адаму вновь было немного не по себе. - Что? - несколько секунд он также смотрел на Эдварда, но должного эффекта это не произвело, а в гляделки ему играть не хотелось, взрослые ведь уже люди. - Ничего. Коротко и не ясно. Эдвард вообще являлся для него чёртовой загадкой: Адама почему-то больше беспокоит не то, что он ничего не помнит о самом себе, а то, что он ничего не знает о человеке, с которым провёл столько времени. О человеке, который великолепно играет на скрипке и так же великолепно играет в шахматы. О человеке, который смог прокрасться в его мысли и навёл там свои порядки. О человеке, к которому он испытывает столь противоречивые и безотчётные, но - абсолютно точно - трепетные чувства. Эдвард время от времени выглядит каким-то замороженным: никаких эмоций он не выражает, оставаясь одинаково холодным и непоколебимым. Адаму кажется, что ему нужна помощь Эдварда, чтобы разобраться в себе, понять наконец, что он чувствует; но он также понимает, что этой самой помощи ждать от него бесполезно. - Послушай, я так не могу, - Адам начинает говорить торопливо и чуть взволнованно, - я больше так не могу, - и слова не хотят складываться в осмысленные фразы. - Успокойся, - голос, как и взгляд, уверенный, серьёзный. - А я ведь спокоен. - А вот я бы так не сказал. - Ну, коне-е-ечно, куда же мне до тебя, образца... - Адам, - вот зачем прерывать на полуслове? Адам выдыхает. В очередной раз пытается разогнать туман в голове, собрать важные мысли и справиться с эмоциями. И вновь продолжает говорить. - Ты сказал, что ты не сможешь мне помочь, так? - Да. - Но я и не просил помощи, - Адам быстро облизывает верхнюю губу и этот жест определённо не укрывается от внимательного взгляда Эдварда. - Я вообще мало о чём просил тебя... - говорить ему сложно, но, прочистив горло, он продолжает. - Я хочу лишь услышать ответы на простые вопросы. Всё ещё хочу. - Что ж, в момент нашего знакомства, ты, вероятно, был слишком взволнован для того, чтобы настаивать на том, чтобы я что-то рассказал тебе? Что же изменилось сейчас, Адам? - обращение по имени действовало на мужчину довольно странно, внутри словно что-то переворачивалось и на своё место больше не возвращалось. - Я... по-другому посмотрел на ситуацию, вероятно, - речь Адама непривычно сбивчивая, неуверенная. - Я... протрезвел, смог наконец осознать всё то, что со мной произошло и происходит сейчас. Но... я не был тогда взволнован, нет, определённо, - ложь. Наглая, непродуманная, неправдоподобная ложь. - Ты в этом так уверен? - Эдвард слишком неожиданно поднимается и приближается к нему, скорее, даже подкрадывается, уверенно, как-то почти по-кошачьи. Адам тоже встаёт с кресла, вглядываясь в чужие глаза, пытаясь прочитать, вникнуть, предугадать. Возвращается иррациональный страх, который он испытывал в момент их знакомства, но возвращается он вместе с необъяснимым притяжением к человеку, который за этот промежуток времени успел для него стать кем-то... Не важно. Эдвард смотрит прямо, открыто; Адаму же явно сложнее даются эти игры в гляделки. Напряжение возрастает в разы, шахматы забыты на столике, забыта партия и желание победить. Сейчас противостояние другое, не шахматы это, да и вообще не игра больше, и от его исхода зависит многое, так шестое чувство подсказывает. Расстояние между ними сократилось до минимума, и у Адама на мгновение проскальзывает шальная мысль: хочется дотронуться, прикоснуться; он даже протягивает к Эдварду руку, но останавливается на половине движения. Вместо чужого дыхания он даже сейчас отчего-то чувствует слабые порывы прохладного северного ветра, который неизменно охлаждает его пыл. Адаму требуется ещё несколько секунд - буквально четыре вдоха-выдоха, чтобы заговорить вновь. - Расскажи. Прошу тебя, объясни мне хоть что-нибудь. - Ты уверен? - Эдвард, оказывается, чуть выше ростом; он вновь смотрит пристально сверху вниз, но Адам знает, что отвести взгляд сейчас - признать собственное поражение. - Уверен, что действительно хочешь это услышать? Мне казалось, что ты... тебя всё устраивало, ты делал всё, чтобы... чтобы не узнать этой правды. Адам молчит, пытаясь сделать это молчание красноречивым. Адам молчит, потому что сейчас ему действительно нечего сказать. - Ладно. Хорошо, - Эдвард сцепляет пальцы в замок, чуть отступая назад, и Адаму вновь вспоминается их первая встреча. - Что именно ты хотел бы знать? - Всё, что ты можешь рассказать мне. Эдвард как-то мрачнеет и немного хмурится, Адам едва ли не впервые видит его таким озадаченным: он обязательно заинтересовался бы этим феноменом, но не сейчас; сейчас есть вещи гораздо важнее: вопрос "какого чёрта он молчит?" закрепляется в голове; и Адам уже порывается что-то сказать, когда Эдвард неожиданно выходит из своего состояния оцепенения: - Неужели ты действительно не заметил ничего странного за то время, которое ты можешь помнить? - Адам хочет что-то ответить, но Эдвард, очевидно, считает свой вопрос риторическим и продолжает. - Неужели ты до сих пор списываешь этот сюрреализм на недомогание? Неужели ты смотришь, но абсолютно н и ч е г о не замечаешь? Адам не понимает, что он должен ответить и должен ли он вообще что-то отвечать в сложившейся ситуации. Вновь почувствовав себя потерянным и беспомощным, он далеко не рад этим переменам в себе. Всё усложняется с каждой секундой, причём эти изменения кажутся ему необратимыми. - Адам. - Эдвард, кажется, напрягает все существующие на лице мускулы, иначе каким образом ему вновь удаётся это непроницаемое выражение лица? - Адам, ты... ты умнейший человек. Гениальный, я бы сказал. Я... вероятно, это можно назвать восхищением: то, что я к тебе испытывал с момента нашей первой встречи и испытываю до сих пор, но так быть не должно. - Я... - Адам, ты знаешь, я думаю, что многие люди способны создавать настоящие сюжеты: известные поэты, писатели, да хоть тот же Данте; художники, вероятно, музыканты: я и сам стараюсь прочувствовать свои мелодии, но... ты... ты - это другое. Когда Эдвард наконец приостанавливает поток своей речи, Адаму становится совсем не по себе: слишком много информации, сущность которой он понять не может; и да - да, конечно, это восхищение Эдварда его скромной персоной идёт куда-то внутрь, где вновь то ли серые кошки скребутся, то ли шальные бабочки порхают. - Не понимаю, к чему ты клонишь, - Адам едва ли узнаёт собственный голос, голос человека, который умудрился заблудиться в собственной жизни. - Я просто... - Меня не существует. Когда Адама прошибает холодный пот, Эдвард зачем-то сохраняет свою идеально каменную маску на лице, которое сейчас кажется практически безжизненным. Адам ошарашенно таращится на своего собеседника, его слова - бред; бред человека, который сошёл с ума; человека, который не понимает вообще кто он такой и что происходит. - Я - в твоей голове. И только там. Этот зал, и соседний, и весь замок вообще, даже ты сам - тот образ тебя, который сейчас стоит рядом со мной - плод твоего гениального воображения. - Нет, - безапелляционно и уверенно, в это Адам поверить не может, - нет, слышишь меня, Эдвард? - Адам сильно сжимает кулаки, до боли впиваясь ногтями в кожу ладоней. - Ты врёшь мне сейчас, скрываешь от меня что-то: не понимаю, чего ты добиваешься, но я всё ещё готов услышать от тебя правду. - Так вот же она, твоя правда, Адам. Здесь, - Эдвард неопределённо взмахивает рукой. - Здесь, и здесь, и здесь тоже. Я сам - неопровержимое доказательство этой самой правды. Я спрошу снова: неужели ты совершенно ничего не заметил? - Эдвард делает короткую паузу. - На улице всё это время пасмурно и так холодно, дождь всё начинается и никак не начнётся; день не сменяется ночью и время замерло, - у Адама начинается дрожь, - а ты практически ничего не помнишь о своей настоящей жизни. Жизни, в которой нет этого замка. - И ещё одна пауза, чуть более продолжительная. - И меня тоже нет. - Ты - настоящий, Эдвард, это точно, - состояние Адама приближается к шоковому: только сейчас он начинает осознавать и принимать чужие слова, с ужасом понимая, как много он не замечал. - Ты здесь, я могу тебя видеть, я могу слышать тебя и говоришь мне всё это тоже ты. Эдвард, я никогда... - Успокойся, - это, очевидно, привычка: перебивать людей на середине фразы; Адам нервно улыбается и эта улыбка напоминает оскал - не мог же он в своей же собственной голове создать человека со своими привычками, не мог же он придумать старинный замок со всеми деталями и тонкостями; не мог же, правда? - Адам, остынь. - Я спокоен. Спокоен настолько, насколько это вообще возможно в данной ситуации. - Адам действительно пытается усмирить дыхание и бешено стучащий где-то под рёбрами пульс: сердце грозится прямо сейчас вырваться из его груди на свободу. - Адам, если мы уже начали этот разговор, значит, его нужно продолжить и закончить, каким бы сложным это не казалось. - Эдвард вновь выглядит сюрреалистично спокойным и ещё более бледным: Адам пытается избавиться от навязчивой мысли, что он бледнеет с каждым словом и скоро исчезнет насовсем. - Ты невероятно талантливый писатель-историк, который смог сделать невозможное: детально воскресить в своей голове давно ушедшую эпоху и меня - человека, который существовал когда-то и жил своей жизнью; но покрылся толстым слоем пыли прошлых лет. - Эдвард слабо кашляет в кулак. - Но так быть не должно. Если именно я вынужден быть сейчас человеком, сохранившим способность спокойно рассуждать - выходит, именно мне и нужно твою иллюзию разрушать. - Ты никого спросить не забыл, иллюзия? - Адам буквально чувствует, как эмоции совершенно выходят из-под контроля, и зажмуривается. - Адам, это всё и так зашло слишком далеко. Не без моей вины, конечно: повлияли мои личные симпатии, но нельзя давать им управлять моим, и, главное, твоим разумом. Адам, мне действительно... - Я влюбился в тебя, Эдвард. Молчание звучит по-настоящему оглушающе: в замке не тикают часы, не разговаривают люди и не скрипят двери - не единого звука, Адам даже своего сумасшедшего сердцебиения не слышит - настолько он сейчас упивается этой тишиной. На лице Эдварда лишь на мгновение отразилась смесь эмоций: какого-то отчаяния, тоски и ещё чего-то - Адам заметить не успел, - чтобы потом вновь смениться успевшим стать почти родным я-тебя-испепелю взглядом и плотно сжатыми губами. - А так не влюбляются, Адам. - Эдвард хрипло и болезненно усмехается, умело пряча боль. - Не влюбляются, тебе просто показалось. Ты же выдумал меня для себя сам, и чувства эти ты тоже выдумал. Ты сходишь с ума, Адам; и если я, как неуместно бы это сейчас не прозвучало, тот единственный, кто может заставить тебя отойти от края обрыва, откуда обратного пути нет, я должен остановить тебя. - Ты же са-а-ам говоришь, - улыбка Адама похожа на оскал самоубийцы, который собирается выстрелить себе в висок, руки слабо дрожат, а прилив адреналина ощущается как сильное опьянение. - Ты же сам говоришь, что я тебя выдумал - как ты собираешься меня остановить? - Адам, прошу тебя... - А сам я не хочу останавливаться, слышишь? Не хо-чу. - Я говорил... я говорил тебе, что я не смогу помочь тебе так, как тебе этого хотелось бы. Но... ты не оставляешь мне выбора своими словами, - Эдвард отдаляется от него, медленно отходит к дальней стене и Адаму впервые за всё время, проведённое здесь, становится по-настоящему страшно. Он не знает, абсолютно не понимает, чего ему сейчас ждать и предпринимает ещё одну попытку остановить Эдварда. - Мы не доиграли, - Эдвард замирает - кажется, действует, - не доиграли эту партию. В шахматы. - Цейтнот. - Что? - Цейтнот. Нам просто не хватило времени, Адам. Чтобы обдумать ходы, чтобы закончить партию. Чтобы обдумать всю эту ситуацию и... чтобы принять решение. - Эдвард слабо усмехается. - Какая ирония, что это случилось именно там, где время замерло навсегда и именно тогда, когда это было настолько необходимо. - Ты так признаёшь своё поражение, Эдвард? - А здесь... здесь нет ни победителя, ни проигравшего. Цейтнот: мы оба поражены, Адам. Твоё положение сейчас оставляет желать лучшего - с моей стороны я могу сделать лишь одно - вновь заставить тебя забыть. - Эдвард. - Ты ходишь по замкнутому кругу, Адам: теряя связь с реальной жизнью, ты теряешь и себя. А я... - Эдвард на несколько секунд прикрывает глаза, сдавливая виски пальцами. - Я тебе в этом помогаю. - А что если я хочу? Хочу потерять себя здесь... с тобой, Эдвард. От хорошей жизни ведь не бегут, не пытаются её забыть, потерявшись в собственных мыслях. - Но и здесь тебе хорошей жизни нет, Адам, здесь тебе вообще жизни нет. Ты растворяешься, выгораешь, становясь таким же как и я - всеми забытым и никому, в общем-то, не нужным. - Ты нужен мне, - тихо хрипит Адам. - Нет. Мне лучше знать. - Ты не можешь решать за меня, кого мне любить, Эдвард. - Когда дело касается меня самого - к сожалению, могу. Адам, так будет лучше, и... - Кому?! - Адам почти разъярённо вспыхивает. - Кому будет лучше?! - Тебе. И, мне кажется, - Эдвард неожиданно вновь подходит ближе к Адаму, - мне кажется, что этот разговор больше не имеет смысла. Пора прощаться. - Эдвард! - Адам резко дёргается, когда ледяная чужая рука касается его руки: он хотел, ждал этого прикосновения, но не сейчас, не такой ценой. - Ну, если ты не хочешь прощаться... тогда... - Адам небольшими шагами отступает назад, пока не встречается спиной со стеной зала; Эдвард кладёт руки на его плечи. - Во всяком случае, если ты будешь жить здоровой и счастливой жизнью - я буду счастлив тоже, наверное. - Эдвард, - хрипит Адам, - Эдвард, я не буду счастлив, я... - Забудь, Адам. - Эдвард вглядывается ему в глаза. - Слышишь меня? Забудь. За-будь. Перед тем, как Адам отключается, в голове проносится мысль о том, что вот он где, настоящий замкнутый круг.***
...это сведёт тебя в могилу, понимаешь? Я говорю "забудь" - и ты забываешь, но почему-то возвращаешься: всегда таким - беззащитным, потерянным в огромном замке и столь же огромном мире, где тебя никто, как ты считаешь, не ждёт. Ты ошибаешься: я жду тебя всегда, раз за разом приближаясь к тебе, чтобы потом вновь оттолкнуть... ...я люблю тебя, кажется, примерно вечность: потому и пытаюсь спасти, но не могу. Я существую лишь у тебя в голове, но действительно готов исчезнуть, если это сделает тебя счастливее. Береги себя и попробуй поверить мне: если я тебе действительно дорог, вернись к своей реальной жизни... ...только там ты можешь вновь вернуть себе здравый рассудок и вновь стать тем, кем всегда должен был оставаться...
***
...но если вдруг когда-нибудь ты вновь почувствуешь, что не хочешь жить: вспомни; вспомни меня и то, что я всегда, до самого конца своего странного существования думал о тебе; и попытайся, хотя бы просто попытайся вернуться к жизни... ...но, к сожалению... ...уже без моей помощи...
***
На кровати в небольшой комнате лежит мужчина: он спит, но его будят солнечные лучи, заглядывающие в окно - в Англию наконец-то вновь приходит настоящая весна. Пошевелившись, он наконец просыпается, приподнимается на локтях и несколько минут смотрит куда-то неопределённо в стену. С кровати подняться довольно сложно: кажется, что он спал как минимум несколько лет. Пошатываясь, но пытаясь сохранить равновесие, мужчина движется в сторону ванной комнаты, едва переставляя ноги. Из зеркала на него смотрит будто бы чужой человек: мужчина, который на полтора десятка лет старше его самого, кажется настолько поломанным жизнью, что на него и посмотреть-то страшно: исхудавшее, истощённое тело, посеревшая кожа, осунувшееся лицо, на котором выделяются лишь безжизненные глаза, потухший взгляд. Он - Адам Картер; человек, потерявший за последний месяц столько, сколько не терял за всю свою жизнь. Просто в один момент всё перевернулось: Адам знает, что он сам виноват в том, что произошло с ним и с его жизнью. Всё как в калейдоскопе вновь перед глазами: сильнейшая гроза, раскаты грома и сверкающая молния; грязное лобовое стекло, крутой поворот и визг тормозов; удар, крик и темнота; двери реанимации, мрачный морг и похороны, где он - лишний, ненавистный. Причина чужой боли. Адам умывается холодной водой, и, как ни странно, она едва ли не впервые за последний месяц приводит в чувство. Картер вновь смотрит в зеркало. Там всё ещё не он: теперь на него смотрит знакомое лицо. Эдвард улыбается так, как уже делал это однажды - после той самой своей игры на скрипке. И молчит: Адам почему-то боится, что моргнёт и это видение исчезнет. А видение ли? Эдвард из зеркала проговаривает что-то одними губами и исчезает: Адам успевает прочитать необходимое, но болезненное для него "прощай". Адам ещё некоторое время смотрит на собственное отражение; впервые за долгое время слабо улыбается и зачем-то отвечает пустоте тихое "не забуду". end!