Ангард!

       А Така не верил.        Не верил, когда в скорбном детстве отец назначил своим наследником вовсе не его, а старшего брата, слишком уж идеального и такого ярого любимчика своих родителей.        Не верил, когда его дражайшая Сараби, этакая красавица их прайда, нарушила всевозможные клятвы в кровавые осколки, тайно изменив ему с Муфасой.        Не верил, когда тяжелая лапа разъярённого отца взмыла вверх, прикрыв собой ослепительный диск солнца, после чего благополучно полоснула его когтями, оставив кровавый шрам.        Така не верил, даже когда Ахади, мудрый король и благодетель в глазах своего народа, заставил всех вокруг забыть о том, что когда-то у него был львёнок с таким именем, прозвав его позорным Скаром. С досадой ему приходилось смириться с происходящим: мама давно уже присоединилась к предкам, когда на нём только начала расти грива, и защитить его, противостоя своему супругу, она больше не могла.        Брат же принял всё, как велел того Ахади. Скрипя клыками, Скар ненавистно провожал отдаляющийся силуэт Муфасы: слишком податливый, чтобы отказаться. Слишком боявшийся разочаровать отца, чтобы защитить его. Порой слишком уж «слишком».        Скар всё равно не верил.        Когда Сараби, пестрящая всеми имеющимися фабрами прямо перед ним кинулась на шею одной своей подруге, с подъёмом духа вопя о своей беременности, он ощутил, как наконец-то последняя капля терпения оглушительно соприкоснулась с землёй, разлетевшись в мириады капель. И тогда он перестал думать о других. Перестал прикрывать свою настоящую боль опротивевшим «сердцу не прикажешь», потому что вопреки всему, — совести, слезам, силам — Скар, рыхля когтями землю, бросил брату вызов.        — Ангард, Муфаса! Покажи, что не трус!        Ему бы рассмеяться, да вовсе не смешно. Скар, глядя периферией зрения на старика Ахади, лапы которого то и дело подводили его, понимал, что иного шанса показать себя перед ним у него больше не появится. Он смоет с себя этот позор, он заставит Сараби избавиться от львёнка Муфасы, он заставит отца гордиться им, только вот стоило ему сделать прыжок в сторону брата, стоило ему продумать тактику нападения, как сокрушительный удар лапы моментально оглушил его, заставив потерять сознание. Когти соперника прошлись по старой ране, нечаянно так — Муфаса готов был на коленях вымаливать прощение после того, как он очнулся — сделав его слепым на левый глаз. Скар хрипел от злости, потому что брат вновь лишил его всего: наследия, уважения отца, любви Сараби, зрения. Шрам же, тем временем, кровоточил чаще, чем прежде.        Наверное, поэтому ему было столь противно на душе, когда родилось долгожданное дитя брата. Сильный, здоровый, похожий на своего бравого отца в молодости. Вовсе не такой, как его хилый и никому не нужный дядюшка.        Скар думал, что после того поединка, после того злосчастного поединка, когда все мечты и чаяния с пронзительным лязгом рухнули одним ударом, жизнь, сатирично так, искажая лик в надменной ухмылке и будто глумясь над ним, вопило ему издевательское «ангард» за спиной.        — Ну же, ангард, Скар! Или тебе больше нечего терять?        Тепло львиного тела, престол, ненавистный брат, путающийся у лап львёнок, гиены — всё это становилось одновременно близким и далёким, он стал теряться в этой пучине страданий, постепенно уходя во мглу тумана тихо плачущего сожаления. Ему бы зажить спокойной жизнью, вдали от всей этой рутины, с обычными мечтами, любящими родителями и с львицей, которую он взаимно любил бы. И, желательно, без противного брата, без вечно портившего всё идеала, для которого он был лишь надоедливой и незаметной тенью.        Здравый разум всё ещё шептал на ухо, по-доброму так, отчасти вкрадчиво, чтобы он отрёкся, отпустил всю боль несчастного прошлого, и, в лучшем случае, покинул прайд в поисках собственного счастья.        Гиены, особенно Шэнзи, могущественная в его глазах, без устали шипели отомстить. Скар знал, что гиенам палец в рот не клади — им мало, всё равно мало. Он слышал от других львов, насколько мерзкими были эти животные, только вот он сам, в отличии от тех, кто жил словами других, по собственному опыту это понимал. Гиены жестоки. Гиены беспощадны. Они не отступали, мстили, заставляли жалеть о предательствах, и только эта их черта характера немного, но впечатляла Скара.        Шэнзи тонко, возможно, сама того не понимая, намекала убить Муфасу. Он сам, растягиваясь на нагретых солнечными лучами камнях и уложив голову на лапу, перебирал в контуженной памяти слова матери. Уру просила, чтобы они с братом всегда помогали друг другу. Просила, чтобы они не становились один к другому спиной. Она рассказывала им различные истории про братоубийства, когда один шел против другого, и Скар, тогда ещё юный Така, каждый раз слушал её с великим интересом. Жаль только, что своё обещание он выполнить так и не сможет. Была бы его мама жива — не одобрила бы его мысли, разочаровалась бы так же, как в своё время это сделал и Ахади, но он пытался особо не думать об этом. В голове крутился план, от которого отказаться нельзя было.        — Отказаться всегда можно, — неожиданно раздался за спиной чей-то бархатный баритон, добродушный такой, беззлобный и не имеющий ни единой нотки укора, но слишком уж схожий на его.        Икнув, Скар бегло развернулся, не понимая, каким боком он оказался среди щербатых сводов своей пещеры. Изначально он думал, что это была одна из проделок Рафики, потому как подобные вещи были именно в его духе, но стоило ему глянуть на не званного гостя, как его тело познало временное оцепенение. Лапы подкосились, стоило увидеть перед собой льва. Такого же, как и он, прям точная копия, но глядя на него, Скар понимал, что тот был куда старше, да и пережил он за свою жизнь, видимо, немало.        Наверное, так и выглядело уродство.        Грива, некогда угольно-чёрная, переливающаяся ночной синевой, местами покрылась серебристыми росчерками седины, в то время как жасминовые радужки потускнели, став мутнее и утеряв былой огонёк задоринки, а тело, отчего-то став рельефнее, было обрамлено прорвой ещё не заживших шрамов. Левый глаз, тот самый, который благодаря брату более ничего не видел, был с трудом виден ему за многочисленными рубцами.        — Кто ты такой? — фальцет предательски дрожал при виде такой жалкой и несчастной копии самого себя, но тот, услышав вопрос, тихо хихикнул.        Скар бы не стал так делать, будь он в таком состоянии.        — Не узнал самого себя? — и спрашивал он так, будто говорил не со взрослым львом, а с маленьким котёнком, глупым таким и ничего не понимающим, вроде того же Симбы. — Да, знаю, ты в удивлении от увиденного…        — В удивлении?! — одновременно с риторическим вопросом воскликнул Скар, клацнув клыками и оскалившись, будто бывалый трепет покинул его. — Я в ужасе! Как ты тут оказался?!        — Когда надо наставить кого-то на верный путь, то…        — Мне не нужны твои наставления! — разозленный рокот эхом прошелся по рябым стенам грота, а сам лев нервно дёрнул хвостом, презренно глядя на стоявшего перед ним… Себя. — Сначала отец, который, слава Айхью, скончался, морочил мне голову своей мудростью, а теперь и ты?        И он, подняв наверх уголки рта, улыбнулся его наивности, разочарованно покачав головой. Скару мерзко. Скару это не нравилось. Ему казалось, что он был сейчас детёнышем, который ничего не мыслил в этой жизни, которым можно было потыкать без остановки.        — Ты же не убьёшь своего старшего брата, верно ведь? — спросил он, точно на другой ответ не рассчитывал, точно не могло быть иначе.        Принц оскалился, когда помимо собственной судьбы, вставшей спиной к нему, тоже самое сделал с ним он сам.        — Убью с великим удовольствием, — ненавистно просипел Скар, краем уха слыша, как вздохнула его копия, старая и страшная, явно ощутившая всю мощь чьих-то когтей и клыков. — Почему ты улыбаешься, чёрт возьми? Или ты строишь из себя невинного? Наверняка сам убил Муфасу при первой попавшейся возможности.        — Убил, — между вздохом ответил старец, буднично пожав плечами. — И пожалел об этом. Знаешь, убивать часть семьи, оказывается, не так-то просто, как кажется. Потом совесть гложет, а наказание за содеянное приходит само собой. Вот, посмотри.        Когтистой лапой он указал на шрамы, что украшали всё его тело, а в особенности исполосованный кем-то бок, точно кто-то изрядно постарался оставить на память о себе сильнейшие раны.        — А ты знал, что гиены — не лучшие союзники? — старик поморщился, стоило ему упомянуть о гиенах, и Скар изогнул бровь в непонимании, не желая доходить до такого близкого к нему аспекта. — И что во сне родня тоже может с тобой порой поговорить? Ох, видеть разочарованный взгляд мамы было больнее во сто крат, чем гневные тирады отца!        — Н-но… — обессиленно начал он, судорожно бродя взглядом по всему периметру пещеры. — А как же всё то, что сделал мне брат?! Ты не забыл о том, что он сделал и со мной, и с тобой?        — А что же он сделал такого? — вновь бесхитростно спросил он, будто и вовсе не был его копией. Будто не проходил через всю ту боль предательств и измены.        — Как это, что сделал? — возмущенно пророкотал лев в полнейшем бессилии, после чего, рыкнув, пагубно прошипел: — Он забрал у меня всю любовь и уважение Ахади!        — Так тебе казалось, — панибратски перебил его старик, заметив, что тот хотел продолжить. — Отец любил одинаково и тебя, и Муфасу, только вот поняли мы все это слишком поздно.        — Он забрал у меня возможность стать королём.        — Значит, так было нужно. Брат был сильнее, а значит, и шансов стать королём изначально было больше.        — Муфаса забрал мою любовь! Единственное, что у меня осталось! — Скару вдруг захотелось плакать, и плечи его уже тряслись, но, пересилив себя, он смахнул не прошенную влагу тыльной стороной лапы. — Он забрал у меня Сараби, чёртов гад…        — Ну и пусть, — вновь пожала плечами его копия. — Как там говорили в детстве? Сердцу не прикажешь. Значит, Сараби с самого начала не была твоей.        — Да что с тобой такое?! — не выдержал лев, топнув лапой от злости и рыкнув на своего собеседника. Невольно в нём, старом таком и улыбающемся так, словно он победил, Скар разглядел Ахади, и оттого ему было в разы хуже от мысли, что он являлся таким похожим на отца. — Родитель любил меньше? Нет, это не так! Забрали престол? Ну и пусть, что тут сделать. Единственное счастье забрали прямо под носом? Ну и хорошо, так и должно было быть. Бросили, как никому ненужный мусор, забыли и сделали нянькой тупого львиного ошмётка? Вот тебе и занятие на всю оставшуюся никчемную жизнь, да? Так бы ты ответил? Что с тобой приключилось? Ты будто совершенно другой я. Ты будто не проходил через то, через что прошел я. Разве тебе не было так же больно, как и мне, когда прямо при всех объявили королём Муфасу, а не тебя, или когда даже любимая львица бросила тебя, посчитав за большую выгоду быть женой короля?        — Было больно, согласен, — простодушно молвил он, тряхнув чёрной гривой. — Но знаешь, что нас различает? Я был на волоске от смерти. Я мог умереть в клыках тех, кому доверял, а перед смертью, как правило, проявляется наша истинная сущность. Видишь? — старый лев поднял лапу, положив на сердце, которое всё ещё отчаянно билось где-то там, за прутьями рёбер. — Оно не такое тёмное и безжизненное, как я думал. Как ты думал. Я не знал, как будет страдать Сараби, которая с трудом перенесла смерть своих родных. Не знал, как будет страдать Симба, который винил себя в кончине отца. Не знал, как буду страдать я сам, обвиняя себя в смерти брата. Этого ты хочешь, скажи мне? Поверь, в мире есть львица, которая полюбит тебя, а ты — её. Ангард, Скар. Помнишь ведь это, да? Хочешь снова услышать это слово, но на сей раз из уст гиен?        Скар, молодой и теряющийся в двух огнях, дёрнул ухом.        Нет, он хотел не этого.        Ему бы хотелось что-то сказать, отрицать домысел своего двойника, возможно, спросить о чём-то ещё, но неожиданно чей-то детский голос пронзил его чуткий слух, заставив оглянуться в смятении и непонимании.       — Дядя Скар!       — Эй, дядя Скар!        — Ну, мне, кажется, пора, да и я тебя задержал сильно, — усмехнулся старик, ковыляя подбитыми лапами в сторону стены, как вдруг перед глазами молодого льва всё стало расплываться колоритной рябью, не дающей ничего разглядеть. — Счастливо оставаться, мой юный друг! И, надеюсь, этот разговор нам продолжить не придется. Ты сам всё услышал и повидал, а я… А я просто хочу побыть один.        Он исчез так, будто его не было и вовсе. В то же время округа вся подле молодого Скара расплывалась в притягательной фантасмагории, искажала пространство так, как это было возможно, пока в ушах его всё ещё трелью звенел знакомый голос ребёнка.        — Дядюшка Скар, ну ты чего? — более четко, чем прежде, послышался вдруг чей-то несколько недовольный вопрос снизу.        Лев зажмурился, мотнув гривастой головой и оглянувшись по сторонам. Он и сам не понял, как из пещеры он перенесся в тот самый каньон, где вот-вот по его плану должна была осуществиться так скрупулезно придуманная им кровавая вендетта. У его лап в то же время, нахмурив мордашку, из стороны в сторону ходил неусидчивый и строптивый львёнок.        — Что произошло? — непонимающе спросил Скар, глядя на племянника, вздохнувшего от облегчения, когда через пару минут подобного ступора дядя наконец-то обратил на него внимание.        — Мы остановились у карниза, а потом ты… Заснул, что ли? — склонив голову набок, пролепетал Симба, но почти сразу же вскочил обратно и любопытно вильнул хвостом. — Но ты хотел отвести меня в каньон, верно, дядя?        Лев сжал клыки, смотря на высокие своды неровного каньона, а после вспоминая въевшиеся в черепушку слова самого себя, старого и познавшего иную горечь жизни, которую ещё не познал он. Скар, вздохнув, одной лапой прижал поближе к себе племянника, не сводя взгляда с пустующих равнин.        — Нет, Симба, пойдём отсюда, — всё же найдя в себе силы сказать что-то, проговорил молодой лев, мотнув головой в другую сторону.        — Почему? — озадаченно спросил золотистый львёнок, следуя за дядей и только время от времени оборачиваясь назад, чтобы вновь посмотреть на каньон.        — Это… Не то место, которое тебе стоило бы посетить, — протянул Скар, мягко ступая по неровному и кем-то уже взрыхленному грунту, боковым зрением замечая идущего подле него детёныша. — Пойдём в другое место, а каньон перенесём на другой раз, ладно?       А лучше уже на никогда.