***
Ночь ― время, когда стук ветки в окно может вдруг показаться скрежетом чьих-то когтей по стеклу. Темнота крадет цвета, набрасывая на весь мир черное непроницаемое полотно, и тогда Еве кажется, что кроме их маленького дома ― на сотни миль вокруг ― больше ничего нет. Чуть светлее станет разве что, когда выпадет первый снег, укрывая жухлую траву в саду, но и он порой не в силах разогнать эту тьму. Сейчас около полуночи, близнецы давно спят, и только она не станет ложиться, пока не начнет светать. До тех пор, пока не уберутся тени. Гардины тяжелого бархата плотно закрывают окна, оставляя ему лишь тонкую путеводную полосу света от старинной настольной лампы с зеленым абажуром. Если бы он был здесь, то мягким жестом бы забрал у нее пяльцы, проводил бы в спальню, вдруг легко подхватив на руки в самых дверях. Когда он дома, не нужно всматриваться в каждую тень и гадать: дерево там ― или притаившаяся тварь. Но его нет. Ожидание тянется дни, недели, месяцы… Всегда по-разному: время в обоих мирах течет и изменяется с непостижимой для смертных скоростью. Когда его нет, ее спутники ― бессонные ночи, шорохи за окном и револьвер с серебряными пулями ― под маленькой диванной подушечкой. Она привыкла так жить и, если бы можно было вернуться в прошлое и сделать иной выбор, оставила бы все, как есть. Это другое счастье, совсем не похожее на то, что изображают обычно на цветастых обложках женских журналов, которые продают в городе. Свет лампы очень тусклый, и Еве приходится напрягать глаза, чтобы не ошибиться. Она давно хотела сделать оберег своими руками, но все было как-то не до того… Это таинство, которое может твориться только ночью. Если подумать, то вся их жизнь ― цепочка каких-то ритуалов, которых в других семьях нет. Но все, что происходит, кажется ей очень… естественным. Да, подходящее слово. Естественным. Такое простое, но, в то же время, ёмкое слово, как и то, что сейчас древней молитвой медленно проступает на белом шелке платка. Есть вещи, которые Еве не нужно знать. Не нужно видеть. Например, как низшие демоны обращаются в песок или пепел. И поэтому она может только представлять его среди многих тел. Тот мир для нее ― обрывки чьих-то кошмаров, в которых пустыню сменяют кровавые воды, а в древних руинах колоссы в беззвучном проклятии тянут растрескавшиеся каменные руки в серое небо. Нечасто, но они все же говорят об этом, и тогда на губах его появляется ― на один только короткий миг ― печальная полуулыбка. Демоны есть демоны. Зло есть зло. Запах победы подчас так же едок, как дым поражения. Смерть есть смерть. И разница только ― своя или чужая. Тихонько скрипят ступени лестницы. Ева отрывается от шитья и поворачивает голову на шум. Вергилий. Обычно он ходит неслышно, но в этот раз ступеньки отказываются быть с ним заодно, и она его замечает. ― Почему ты не спишь? ― спрашивает с легким укором. ― Папа, ― объясняет он и направляется к двери. Ева не перестает удивляться способности старшего сына предугадывать возвращение отца, и каждый такой случай для нее ― как первый. Ей иногда чудится, что в маленьком Вергилии больше демона, чем человека. На самую малость, но все-таки больше. А Спарды в этот раз не было три недели. В замке негромко щелкает ключ, и со второго этажа кубарем скатывается красный вихрь. ― Па-а! ― радостно, на весь дом, возвещает взъерошенный Данте. Ева выходит в коридор. Вергилий за шею обнимает опустившегося на одно колено отца, Данте крутится рядом и все время норовит подлезть под руку, не желая дожидаться своей очереди. ― Я скучал, папа. ― И я, я тоже! ― И я, дети. Получив каждый свою порцию ласки, они замирают рядом с подошедшей матерью. В неполные семь они считают себя уже достаточно взрослыми, чтобы не висеть на вернувшемся отце, как раньше. По крайней мере, это справедливо для старшего. ― Встретили? А теперь марш в постель! ― Еще немножко, ну пожалуйста! ― после таких ночных встреч Данте очень сложно угомонить и отправить обратно в кровать. Вергилий уже послушно и собранно поднимается к себе. ― Все завтра, ― Спарда мягко подталкивает сына к ступеням, но Данте упрямится и так просто сдаваться не хочет. Завтра папа может вновь исчезнуть, и поэтому он должен знать все здесь и сейчас. Вергилий, почти преодолев лестницу, но заметив непорядок, спускается и берет брата за руку. ― Пошли. Данте покорно позволяет ему себя увести, и дети скрываются наверху. Через секунду Ева оказывается в крепких объятиях. ― С возвращением, ― шепчет она, проводя рукой по его щеке. Хочется удержать это тепло, почти жар, чтобы после вспоминать ночами, не растерять ни крупицы любимого образа. ― С возвращением, ― так же тихо соглашается он, запуская пальцы в шелковистые пряди цвета самого светлого янтаря.***
С утра моросит противный мелкий дождь, лето потихоньку сдается под натиском рьяно наступающей осени. Сквозняк по-хозяйски прогуливается по кухне, настойчиво теребит занавеску, приносит в дом холод. С моря тянет солью и сыростью. Ева еще не вставала. Спарда варит кофе. Слова, произнесенные незнакомцем на вчерашней охоте, не выходят у него из головы. Он настолько поглощен своими мыслями, что не замечает, как темно-коричневая пузырящаяся жижа льется через край турки и с мерзким шипением расползается по плите. Спохватившись, он цедит сквозь зубы ругательство на почти забытом рычащем языке демонов и пытается как-то все исправить. Еву будит резкий запах прогорклого кофе, вползший в комнату через приоткрытую дверь. Надев халат, она выходит из спальни и на кухне застает сконфуженного мужа и здоровое пятно, растекающееся по плите. Бок грязной турки, расчерченный бурыми вязкими потеками, стыдливо выглядывает из раковины. ― Не нужно, я сама, ― мягко произносит она, осторожно касаясь его руки. Вероятно, он настолько сильно озабочен чем-то, что забыл ― кофе он варить не умеет. И потом, заниматься таким пристало не Воину, но Ждущей Его. ― Прости. Я, верно, тебя разбудил этой вонью? ― Ничего страшного, ― она только отмахивается, ― я и так уже собиралась вставать. Спарда кивает ― скорее, своим мыслям, нежели словам жены ― и отходит к окну. Дождь, кажется, почти перестал. Он кладет руки на подоконник и долго, не отрываясь, смотрит в одну точку. Шумит старенький кран, натужно выплевывая воду. ― Ева, ― хрипло зовет он. ― Да? ― закручиваются с жалобным скрипом-всхлипом вентили. ― Какова сущность демонов? На несколько минут воцаряется вязкая, почти осязаемая тишина: такая, что ее не сможет рассечь даже Ямато ― а потом Ева негромко произносит: ― Я думаю, они зло. Зло, которое никогда, никому, ничего кроме зла не приносило. Пальцы судорожно вцепляются в подоконник до резко побелевших костяшек. Ева замечает это, подходит и устраивает ладонь на его плече. ― Ты ― другой. Ее руки, погрубевшие от постоянной работы по дому, резко пахнут какой-то химией. Он поворачивается, и взгляды ― хмурый и теплый ― встречаются. ― Демоны губят все, к чему прикасаются. Я не прощу себе, если с вами что-то случится. ― Все образуется, ― доверительно шепчет Ева и улыбается ― солнечно, открыто, так, как умеет только она. Тревоги вдруг отступают, превращаясь во что-то мелкое, незначительное, в то, о чем не хочется даже думать. Он обнимает ее и легонько целует в лоб. Среди серых туч приоткрывается маленькое голубое окошко. Откуда ему знать, что у людей есть обычай целовать в лоб покойников?..***
Через пару дней осень решает продлить агонию лета, дожди прекращаются, на улице заметно теплеет. Ева предлагает выбраться всей семьей на побережье, надеясь, что это хоть немного отвлечет любимого от тревог. Идею поддерживает Данте: ему уже порядком наскучило сидеть дома и выходить только в сад. Вергилий восторга брата не разделяет. Вчера отец разрешил взять из своей библиотеки нечто особенное, и ему хочется закрыться у себя, подальше от шумного братца, и приступить к чтению. Данте в который раз обзывает его занудой, но, когда Ева говорит, что это важно для отца, он соглашается. Может быть, папа расскажет о недавней охоте и поинтересуется успехами за время его отсутствия. Узкая тропинка сбегает в небольшую низину с выгоревшей пыльной травой. Последние кузнечики в этом году стрекочут надсадно, резко, будто кашляя. Впереди гордо вышагивает Данте и тянет мать за руку, за ними следуют Вергилий и Спарда, негромко переговариваясь. Когда все оказываются у скал, дети первыми лезут наверх. Перед ними открывается вид на каменистый дикий пляж и темное море, над которым медленно плывут белые хлопья облаков. Близнецы ловко перелезают и наперегонки бегут к воде. Сейчас отлив; на берегу наверняка найдется что-нибудь интересное. Следом взбирается отец; спустившись, он ждет, когда к нему присоединится Ева, и ловит ее на руки, улыбаясь переливчатому смеху. До их нежностей детям дела нет: они заняты куда более важным ― очередным состязанием. ― Верг, а спорим, ты дальше меня не кинешь? ― Данте хватает первый попавшийся крупный голыш, отводит руку назад... И тут ему прямо в глаза бьет не вовремя высунувшееся солнце. Булыжник улетает совершенно не в ту сторону, плюхается совсем близко к берегу, взметнув кучу искрящихся брызг. ― Промазал, ― Вергилий поднимает несколько камней и подбрасывает каждый на ладони по паре раз, выбирая подходящий. Определившись, зашвыривает его далеко в море. Данте насупливается, прячет руки в карманы и сдувает с глаз челку. ― Подумаешь… Он бредет по пляжу один, уставившись себе под ноги и пиная мелкие камешки. Уходит так довольно далеко ― еще чуть-чуть, и за поворотом покажется старый заброшенный порт ― а когда останавливается, чтобы оглянуться на родителей и брата, замечает развалины на одном из холмов. ― Пап! Что там такое? Замшелые руины, заросшие сухим вереском, почти сливаются с закрытым тучами небом. Капризная августовская погода портится в считанные минуты. Спарда смотрит, куда указывает младший из близнецов, и резко меняется в лице. ― Па?.. В воздухе пахнет надвигающимся штормом и едва уловимой опасностью. Среди кустов мелькают тени. В развалинах древнего святилища ― портал, через который Темный Рыцарь обычно отправляется на охоту. Вернувшись, он вновь опечатал его ― но кто-то все же сумел выбраться. ― Данте, сюда, скорей! Мы уходим! ― Что, уже? ― с кислой миной отзывается он, но послушно бежит обратно. Если что-то смогло напугать папу, значит, все и вправду серьезно. ― Идем, милый, ― Ева берет его за руку, и семья быстро покидает пляж. Вергилий чуть отстает и бросает заинтересованный взгляд на руины. С потемневшего неба падают первые крупные капли дождя.***
С утра Ева не может дозваться Вергилия. Данте на все расспросы только упрямо молчит, и вскоре родители оставляют попытки разговорить его. Он ни за что не выдаст брата. У них есть свой особый мир, куда они никого не пускают, и иногда Спарда думает, что близнецы позволяют им с Евой знать о себе ровно столько, сколько определяют сами. Расстроенная мать сидит на кухне и пьет чай с травами. Данте наказан и закрыт в своей комнате. ― Я его найду, ― клятвенно заверяет Спарда, берет с собой Ямато и отправляется на поиски. Он уверен, что Вергилий далеко не ушел, и его догадка подтверждается: сын сидит на скамейке под старой вишней в отдаленной и, кажется, забытой всеми части сада; стащенная из сарая бечевка в его руках медленно превращается в оплетку деревянной катаны. Он так сосредоточен на своем занятии, что не замечает подошедшего отца. Тот негромко кашляет, и лишь тогда Вергилий поднимает голову, и встречается глазами со строгим взглядом Спарды. ― Это Данте сказал, где я? ― Нет. Идем в дом, мама волнуется. ― Она всегда волнуется, ― резонно замечает Вергилий. ― Как ты меня нашел? ― А как ты чувствуешь мое возвращение? ― парирует отец. Ненадолго задумавшись, Вергилий кивает, предполагая, что связь работает в обе стороны. ― Почему катана? Не то, что бы вопрос загоняет старшего из близнецов в тупик, но он заставляет его отложить в сторону самостоятельно выструганный меч и чуть нахмурить лоб ― как и всегда, если ответить сразу он не может. ― Она не подходит Данте. Он не видит ее красоты. А я вижу. Спарда поражен его ответом и проницательностью. Совершенно недетской проницательностью, которая всегда отличала его от брата. Теперь он абсолютно уверен: лучшего хозяина для Рассекающей Миры ему не найти. ― Что ж, в таком случае... Думаю, пришло время вас познакомить, ― он протягивает сыну оружие. Вергилий принимает клинок из отцовских рук с величайшей бережностью и почтением. В глазах его ― удивительное спокойное восхищение, так отличающееся от искреннего ребячьего восторга Данте, когда он смотрит на Ребеллион. Пальцы скользят по шершавой оплетке, спускаются к цубе и обводят гравировку, несколько секунд оглаживают желтую шелковую ленту, а потом неторопливо пробегают по матовым ножнам. ― Ямато, ― тихо произносит он, словно пробуя имя на вкус. Он почему-то уверен, что Ямато ― это она, и Вергилий думает, что если бы она была человеком, то походила бы на женщин из альбомов по восточному искусству, которые он видел в библиотеке отца. У Ямато было бы строгое кимоно черного шелка, перехваченное ярким поясом-оби, а его длинные, до пола, рукава плескались бы на ветру, когда она танцевала. А еще у нее была бы высокая прическа со множеством разных заколок, которые мелодично звенели бы при каждом ее движении. Одно он знает точно: Ямато потрясающа, но Данте она никогда так не покажется и не станет танцевать для него. Спарда внимательно следит за сыном, за таинством его знакомства со своим будущим мечом. Каждое касание ― осторожно-изучающее, скупое, но при этом емкое, и с каждым таким касанием он все больше убеждается в правильности своего выбора. ― Вынь ее, ― тихо велит он, и сын подчиняется. С негромким лязгом клинок на свет, и Вергилий проводит по лезвию ― пальцы покалывает от переполняющей Ямато силы. Он аккуратно кладет ножны на скамью; поднимается. Катана рассекает воздух с едва слышимым мелодичным свистом, хотя движение ― по-детски неуклюжее, ведь деревянный меч лишь формой походит на настоящий. ― Она поет для меня, ― откровение, произнесенное с плохо скрываемым восторгом. Спарда улыбается: Ямато его признала. Если бы на месте Вергилия был Данте, тотчас унесся бы за калитку ― сражаться с зарослями крапивы, которые в его воображении непременно превратились бы в самых свирепых и страшных демонов. Вергилий ― другой, и он держит Ямато с тем священным трепетом, какого и заслуживает этот великолепный клинок. Катана отправляется в ножны со щелчком, в котором слышится едва различимое недовольство. Она редко видит что-то кроме хозяина и его врагов, и сейчас ей совсем не хочется возвращаться в черный покой. Но в следующее мгновение Вергилий, пытаясь повторить молниеносное движение, подсмотренное у отца, выхватывает ее, и на траву падает пара почти завядших желтых георгинов. Он не ставил перед собой цели срезать цветки, но вот они, лежат на земле. А ведь Ева их так любит... Спарда, словно прочитав его мысли, хитро подмигивает и говорит: ― А маме мы ничего не скажем. Вергилий смотрит на него с благодарностью. Пусть Ева ― всего лишь человек, но он не хочет ее расстраивать. ― Слушай меня очень внимательно, ― Спарда опускается перед ним на одно колено и устраивает ладони на узких плечах, ― когда придет время моей последней охоты... ― он делает паузу и вглядывается в лицо сына. Вергилий, этот маленький Воин, серьезен и спокоен, и сложно понять, что он чувствует на самом деле. ― Я оставлю тебе Ямато. Она приняла тебя. Обещай мне заботиться о ней. ― Обещаю, отец, ― горячо произносит Вергилий, и в этот момент ему кажется, что не такие уж они с Данте и разные. Спарда встает и отряхивает брюки. От травы осталось большое грязно-зеленое пятно, Еве сложно будет с ним справиться... Но пятно от травы ― не пятно черной крови. Впервые Вергилий называет его отцом, а не папой. Кажется, что он незримо повзрослел за те несколько минут, что Ямато была в его руках. ― Идем. Вергилий убирает меч в ножны и следует за отцом. Деревянная катана с незаконченной оплеткой остается на скамейке.***
― Это безумие! ― негодует Ева. ― Даже не проси. ― Ничего не случится, ― возражает Спарда, ― я буду рядом. ― Он же еще ребенок! Уже полчаса они ведут спор. Он собирается взять с собой на охоту Вергилия, она решительно против. Мысль приволочь демона-недобитка тоже встречают в штыки. Ева всеми своими скромными человеческими силами хочет уберечь сыновей, но в глубине души понимает: когда-нибудь ее мальчикам придется это сделать, встать на защиту людей, закрыть их мир собой, словно живым щитом. И у них будет больше шансов остаться в живых, если отец обучит их всему. Иногда по ночам приходит Данте и рассказывает о тенях, которые бродят у него под окном; он остается в спальне и, успокоившись, засыпает, пристраиваясь возле родителей, ― после такого Ева никуда не хочет их отпускать. Младший из близнецов всегда отчего-то оказывается в эпицентре спора: она прижимает его к себе, и Данте переводит растерянный взгляд с ее раскрасневшегося от волнения лица на бледного хмурого папу и обратно. Вергилий никогда не говорит о тенях. Если он их и видит, то, кажется Еве, просто не способен бояться. Ссора (хотя, конечно же, это тяжело ею назвать) затихает быстро: уже очень поздно. В саду тревожно шумят деревья, ветер с моря гонит иссиня-черные пузатые тучи, вдалеке глухо ворочается гром. Наверное, это последняя гроза уходящего лета. В спальне наконец гаснет свет. Грохот стоит такой, будто огромные осколки разломанного неба сыплются на землю. Данте еще боится гроз, потому что в грозовые ночи обязательно случается что-нибудь плохое; он ворочается и никак не может уснуть. С тех пор, как у них с Вергилием появились свои комнаты, ему тяжело засыпать без брата. Он спускает ноги и, стараясь не смотреть в окно, шлепает босиком к двери. В доме темно и тихо, а вот на улице ― настоящий Ад, если, конечно, в Аду есть такие же грозы. Данте убежден, что есть, только там они ― сухие и оттого более страшные. Он уверен, что брат не спит, и точно ― из-под одеяла виден свет фонарика, старший снова что-то читает. Данте захлопывает за собой дверь и ныряет к близнецу. ― Уйди, ― шипит Вергилий, ― ты мешаешь. ― Подвинься! ― пихается Данте. ― Все еще боишься? ― презрительное фырканье. ― Как глупо. ― Сам глупый, ― обиженное сопение. Начинается борьба. Первым на пол летит фонарь, за ним ― книга. Дети падают, запутавшись в одеяле, и в тот же миг яркий всполох молнии освещает застывшую в окне жуткую клыкастую морду. Данте смотрит на нее широко распахнутыми глазами, раскрыв рот в беззвучном крике, и до боли сжимает руку брата. Вергилий только крепче стискивает зубы. Младший кое-как выкарабкивается, распахивает дверь ― и несется в родительскую спальню. Ева спит чутко и оттого слышит топот на втором этаже. Данте. Вслед за ней просыпается Спарда, а сын врывается в комнату. ― Мама! Мама, там демон! ― он забирается на постель, и Ева прижимает его к себе. В дверях возникает Вергилий. Спарда встает и стремительно выходит, бросая через плечо: ― Останьтесь здесь. Вскоре он появляется в коридоре, с Ямато и в своем фиолетовом сюртуке, порывисто обнимает Еву и покидает дом. Стук захлопывающейся двери тонет в громовом раскате. Ливень ― стеной. Трудно дышать, воздух холодный и влажный, но отчетливо несет гнильем и серой. Тени мечутся, дразнят, заводят во мрак. Сапоги скользят по мокрому гравию дорожки, и каждый шаг ― медленный, выверенный. Со всех сторон слышен приглушенный рык. Пелена дождя застилает глаза, посеревшие влажные пряди липнут ко лбу. Он выходит из сада и чувствует, что твари неотступно следуют за ним. Ничего серьезного, просто несколько падальщиков угодили, вероятно, в дикий портал, и их выбросило сюда. ― Ну же... Вспышка молнии выхватывает из тьмы демона, приготовившегося к прыжку, и через мгновение обезглавленная туша падает. Падальщики обрушиваются на него, словно штормовая волна. Когда со всеми покончено, он идет к развалинам закрывать портал. Больше никто не посмеет напугать его детей.***
Уже около полудня, но на улице слишком прохладно даже для конца августа. Листья тронула первая позолота, трава кое-где пожухла, и лишь несколько кустов поздних роз, посаженных точно под окном гостиной, все еще пышно цветут. О ночном происшествии напоминают разве что комья взрытой земли да борозды от когтей на белой стене, где демон карабкался к окну. Нужно взять из сарая хорошую краску и замазать поскорей. У Данте есть привычка считать дни после ухода отца. Когда папа с ними, все... по-другому. Можно ходить к морю, взбираться на холмы, а иногда ― бывать в городке неподалеку, есть там разные сладости и смотреть на рыбацкие катера. Такие дни пролетают до обидного быстро. Данте скучно, и он идет в сад, где застает тренирующегося брата. Опять. Как будто в целом мире нет больше ничего интересней его деревяшки и чучел. ― И не надоело тебе?.. Вергилий даже не оборачивается, только утирает пот со лба и удобнее перехватывает деревянную катану. Данте из упрямства и желания досадить лезет на дерево. ― Эй, Верг, гляди, как я могу! ― забравшись на присмотренное заранее место, он отпускает руки и повисает вниз головой. Почти сразу же на привязанный к ветке ниже мешок с песком приходится мощный удар, и Данте спасает только врожденная быстрота. Он принимает кое-как устойчивое положение, весь подбирается, хочет сказать что-то этакое, но затем только фыркает и карабкается почти к самой вершине. Оттуда отлично видно низину и прибрежные скалы, и, если папа появится, он наконец-то первым его заметит. А еще мама в окне кухни ― до смешного маленькая. Внезапно его внимание привлекают странно колышущиеся розы. ― Верг... Брат отзывается тут же, но в его голосе слышится раздражение: ― Ну, что еще? ― Там, ― коротко произносит Данте, указывая на кусты. Как назло, кто-то в них прекращает копошиться, и цветы неподвижны. Вергилий пожимает плечами и бросает слегка сердито: ― Не отвлекай меня. ― Но там точно что-то было! Данте ловко спускается. Розы снова странно колышутся, хотя ветра нет. ― Вот! Вот, смотри! Вергилий оборачивается ― разве может Данте так просто отстать? ― и видит то же. ― Верг, ― Данте переходит на шепот, ― а вдруг там демон?.. Вергилий становится серьезнее обычного, и, твердо сжав рукоять катаны, направляется к клумбе. Он знает ― отец рассказывал ― есть такие демоны, что умеют быть невидимыми. ― Держись за мной, ― первый удар сметает несколько цветков и вжимает крупные темно-зеленые листья в почву. ― Ха. Ни за что, ― Данте совсем не хочет пропускать свою первую охоту и бросается на поиски палки потяжелее. Находит, бежит обратно и успевает к тому мигу, когда на двоих остается последняя роза. Она и становится его жертвой. Любимые мамины цветы ― помятые, с обломанными стеблями ― лежат на земле, а таинственный демон, который в них прятался, бесследно исчез. Только еж, которого братья не заметили, увлеченные первым боем, сердито фыркая, спешит прочь. ― Ну, и куда он делся? ― Не знаю. ― Вергилий! Данте! Мальчики, печенье готово! Ева показывается из-за угла дома, идет к ним, взгляд падает на розы... Улыбка исчезает с ее лица, она прижимает ладони ко рту. Данте бросает палку с таким отвращением, будто в его руках только что была ядовитая змея, и бежит к матери. Крепко обнимая, пытается оправдаться: ― Мамочка, они шевелились странно!.. Мы подумали, что там демон... Прости нас, пожалуйста! ― Мы хотели защитить тебя, ― тихо произносит Вергилий, подходя к ним. Ева обнимает обоих, глаза ее влажно блестят. ― Милые мои... Все хорошо... Главное, с вами ничего не случилось, остальное неважно... ― Прости нас, ― эхом повторяет за братом Вергилий. ― Конечно, прощаю, ― слабо улыбается Ева, смаргивает проступившие слезы, целует каждого в макушку, и они уходят в дом. А поздним вечером возвращается Спарда.***
Он приходит с ночным дождем, вваливается в дом сам на себя непохожий. Впрочем, нет, похожий на себя ― прежнего. С него течет розоватая вода, сюртук порван в нескольких местах, монокль висит на цепочке и раскачивается из стороны в сторону диковинным маятником. Это в который раз напоминает Еве, что он не человек, и человеком не станет, сколько бы ни пытался. Даже мальчики не спускаются его встречать: Вергилий чувствует, что отец не в духе. Все же, он не то, что бы не в духе... Еве кажется, что он пьян. Пьян кровью и битвой. Она только стоит и молчит, не смея даже поднять на него глаза. Иногда ему нужен ее голос, но сейчас ― нет. Он уходит вниз, в подвал, а что там, она не знает. Он спускается туда уже во второй раз: впервые это случилось еще в то время, когда она носила под сердцем близнецов. На нее попытался напасть демон, и любимый в припадке ярости вырезал не одну сотню тварей в Преисподней. Он вернулся тогда таким же. Пройдет ночь, и Спарда вновь станет любящим мужем и отцом, а пока Ева оставляет его одного, тихонько пробираясь в спальню и притворяя за собой дверь. Она знает одно: им он никогда не навредит. Появится он только с рассветом. После завтрака Ева уезжает в город за розами, а возвращается к вечеру, к ранним сумеркам, обойдя не один рынок. Она привозит несколько кустов сорта с музыкальным названием «Баркаролла» и, пока еще не стемнело, принимается их сажать. Неподалеку близнецы тренируются под присмотром отца; на время он оставляет их, чтобы помочь, но Ева уже заканчивает, встает, не отказываясь от его помощи, и снимает перепачканные садовые перчатки. Под окном гостиной снова растут необыкновенной красоты розы с бархатистыми темно-красными цветами и тонким приторным ароматом. ― Правда они замечательные? ― Они чудесны, Ева, ― отзывается Спарда, накрывая ее ладонь своей. ― Вергилий, Данте! Оставив свое занятие, дети бегут к ним. Точнее, бежит только младший, Вергилий бегать не любит, но Ева не раз видела, какой он на самом деле быстрый. ― Ух ты! Красиво, мам! ― восклицает Данте, чуть не врезаясь на полной скорости в отца. Тот еле успевает поймать его за ворот куртки. Ева улыбается. Подошедший степенно Вергилий сдержанно спрашивает, разглядывая клумбу: ― А они бывают синими? ― Нет, милый, синих роз, к сожалению, в природе нет. ― Жаль. ― Ну ты даешь, Верг! Синие розы, ха-ха! ― Молчи, ― спарринг, но уже неконтролируемый, возобновляется с новой силой. ― Хватит! ― Спарда разнимает сыновей. ― Кто будет драться, останется без ужина. Остаться без ужина не желает никто, и близнецы, вскинув головы и стараясь не смотреть друг на друга, отправляются в дом вслед за родителями. Утром на клумбе обнаруживается синяя роза, а под кустом ― засохшие пятна масляной краски.***
В этом году все иначе. Осень никак не хочет наступать, дни стоят ясные и сухие, и почти все время дети проводят на улице. Спарда всерьез взялся за них, хотя дома он теперь появляется куда реже обычного. Близнецов не оставляет ощущение, что вскоре должно случиться… нехорошее. Одной тихой ночью Вергилий выходит из дома ― чувствует: с отцом что-то неладно. Он находит его сидящим на ступеньках крыльца, Ямато мирно лежит рядом, Спарда смотрит на звезды и вовсе, кажется, не замечает пристроившегося подле сына. ― Ты уходишь, ― скорее, утверждение, нежели вопрос. Это выводит задумавшегося демона из оцепенения. ― Так надо, ― глухо отвечает он. Вергилий знает: сейчас ― особенный момент, и отец не погонит его обратно и не станет ругать. Несколько минут они молча сидят и смотрят на небо. Черное полотно рассекает тонкая бело-золотая линия. ― Успел загадать желание? ― спрашивает Спарда, чуть повернув голову. И тут же добавляет: ― Не говори, а то не сбудется. Вергилий не верит глупым людским предрассудкам, но, как и любой ребенок, пока еще верит звездам, что исполняют желания, если очень-очень их попросить. ― Я загадал, чтобы ты вернулся. Отец тяжело встает и вручает ему Ямато. Вергилий почтительно принимает меч, с трепетом прижимает катану к груди. ― Так надо, ― повторяет Спарда и уходит. Сделав с десяток шагов, оборачивается. Из-за туч выглядывает луна, но в саду все равно так темно, что Вергилий может различить только отблески на монокле. Ева просыпается одна в холодной постели. На тумбочке рядом с кроватью ― амулеты с половинками красного камня искусной огранки. Она сразу же все понимает, они говорили об этом не раз, но... душе от этого не легче. Она даже не слышала, как он ушел. Ева едва успевает спрятать их, как в комнату забегает совершенно счастливый Данте. ― Ма, идем! Он тащит ее наверх, к себе. Ева уже знает, что там увидит, и точно: рядом с дверью к стене прислонен Ребеллион в раскрытом черном футляре. Череп на гарде скалится в глубь маленькой светлой комнаты стальными глазницами. ― Правда здорово, да? Ева рассеянно кивает. ― А вот я... ― Данте пытается поднять тяжелый двуручник, но мать останавливает его. ― Не сейчас, милый. Позови брата завтракать. ― Ага. Верг! Завтрак! ― Данте пробегает мимо комнаты близнеца и уносится на кухню. Все его мысли занимает чудесный подарок папы. Странно, конечно, что он его оставил, но ведь папа сильный, папа вернется. Папа всегда возвращается. Зато с таким мечом Данте уж точно задаст братцу!.. Вергилий появляется, когда завтрак почти закончен. Ева ахает и роняет блюдце: с ним Ямато, а волосы... волосы зачесаны назад, на отцовский манер, но они короче и потому топорщатся. Данте прыскает в кулак, но тут же сосредоточенно начинает возить в тарелке ложкой, будто это не он, и вообще сейчас ничего такого не было. Вергилий не обращает внимания, лишь отставляет катану и молча принимается собирать осколки. Ева, опомнившись, торопливо опускается сама, поднимает все, что осталось, и выбрасывает в ведро. Хватает Вергилия за руку и пристально рассматривает его ладонь, позабыв, что любой порез у детей затягивается за секунды. Нет ни следа ― и она неохотно отпускает. Вергилий садится рядом с братом, как обычно. Место во главе стола слишком священно, чтобы его занять. Когда близнецам исполняется восемь, Ева отдает им амулеты. Она верит, что Спарда вернется, и готовит по-прежнему на четверых. Ставит на стол четыре тарелки. Данте верит тоже, один Вергилий знает всю правду и не питает никаких иллюзий. Ева не спрашивает его, что случилось в ту ночь, когда ушел их отец, потому что знает ― это касается только Воинов, и ей не следует в это вмешиваться. Все, что она может ― наблюдать, как он пропадает часами в кабинете, разбирая оставшиеся бумаги и пролистывая все книги, до каких только может дотянуться, упражняется с Ямато в саду. Вергилий благодарен матери за понимание ― с той, что не понимает, отец не остался бы. Она знает, что он любит ее ― хоть и не показывает это так, как Данте. Данте всегда рядом. Он взвалил на себя другую ношу ― не дает замыкаться в себе, чувствовать себя брошенной и ненужной. Предавший однажды предаст и дважды? Это не о Спарде, которого знает она. Но Ева боится. Панически боится той пропасти, которая день ото дня растет между ее детьми. Она совершенно не представляет, что с этим делать. Время бежит, сыновья растут ― сила, разделенная надвое, растет внутри них. А Ева верит. Верит даже тогда, когда в дом врываются твари из бездны. Верит ― угасающим сознанием, когда когти рвут ее тело. В дверном проеме не возникает силуэт в фиолетовом, не выпрямляется в полный рост черный рогатый демон с алыми глазами. Он не пришёл.***
С событий на Темен-ни-Гру минул год. Не сильно-то большая дата, но именно сегодня Данте решает отправиться на могилу матери ― впервые за несколько лет. То-то Леди удивится, обнаружив контору запертой. К черту Леди. Что она понимает. Погода солнечная, жаркая, но в поезде прохладно: шумит, надрываясь, старенький кондиционер. Данте сидит, закинув ногу на ногу, положив руки под голову, и смотрит в окно. Пейзажи сменяют друг друга, точно картинки в калейдоскопе, ехать долго. В детстве они всей семьей тоже куда-то путешествовали на поезде. Давно это было… Они с братом тогда о чем-то таком поспорили, только вспомнить никак не удается. Вспоминать что-либо из того времени нелегко: события кажутся чужой жизнью; чьей угодно ― только не его. «Верг, а спорим…» ― с этого всегда все начиналось. Теперь спорить не с кем. Хотя нет, не так. «Верг, а спорим, ты жив», ― думает Данте и усмехается про себя. Нет уж, он его вытащит. Вот только придумает, как, и обязательно вытащит. Но не сегодня. Сегодня он навещает маму. Несколько часов пролетают незаметно. Приморский городок сильно разросся, и Данте с трудом может узнать прежние места, но дорогу на кладбище помнит. Он решает купить живые цветы, обязательно розы: мама их любила. Заходит в первый попавшийся на дороге магазин и долго присматривается, придирчиво выбирая. В подобном вопросе несерьезным быть нельзя. Вырос город ― выросло и кладбище. Данте идет в старую часть ― запущенную, с потемневшими от времени, покосившимися оградами, где за могилами давно уже некому ухаживать. Под засыхающей ивой ― маленькое скромное надгробие. На нем нет фотографии, лишь высечено: «Ева. Самая удивительная мама на свете». Данте замирает перед ним. Подбирать слова трудно. ― Здравствуй, мам. Извини, что я так долго. Затянувшееся молчание и кладбищенскую тишину вспарывает колокольный звон из церкви неподалеку. Чьи-то похороны. Скоро здесь будет людно. Начнутся ненужные расспросы. ― Прости, Верг… Он… ну, не смог прийти, так что ― это от нас обоих, ― на землю ложатся два крупных цветка. – Розы, как ты… ― Любишь? Любила? Данте не знает, как правильно нужно сказать. ― Синяя ― от него. Через какое-то время он произносит дежурное: ― У меня все хорошо. Еще бы самому в это поверить. Данте покидает кладбище, оглянувшись напоследок. В воротах сталкивается с похоронным шествием, выползшим из церкви черной стенающей змеей, пропускает его и выходит. В этот же день он уезжает из города, больше ничто его здесь не держит. Нужно придумать, как вытащить этого жадного до силы идиота из Преисподней. Данте еще не знает: демон, закованный в броню чернее ночи, уже ждет его на далеком острове Маллет.