Скелеты в шкафу

Джейкобу шестнадцать, ну почти — две недели не значат ничего для того, у кого вся жизнь впереди. Но сейчас вся его жизнь — бесконечные нотации родителей, тысячи страниц написанных эссе и брошюра Йеля под подушкой. Джейкоб интересуется миграционной политикой, каждое утро просматривает котировки акций в отцовской газете и мечтает о том, что однажды займет кресло сенатора. Днем у него столько забот и амбиций, что тощую грудную клетку распирает изнутри шипами взятых на себя обязательств. Днем он вполне нормальный подросток из хорошей семьи. Но только днем. Джейкоб гнет спину над рабочим столом, тонкими пальцами набивая по клавиатуре очередное эссе. Его высылать только в следующую среду, но Джейкоб тянет время отхода ко сну до бесконечности. На часах четверть второго, вставать в семь, но он упорно таращит красные, воспаленные глаза в монитор. Он знает, для чего это нужно: если устать до изнеможения, то сможешь ускользнуть от собственных мыслей, что каждую ночь сводят с ума. Ложишься, закрываешь глаза и падаешь в темную непроглядную бездну, где нет навязчивых желаний, от которых хочется блевать. Но тело лучше знает, чего Джейкоб хочет на самом деле. Гаснет настольная лампа, когда Джейкоб щелкает выключателем. Под одеялом душно и жарко — Джейкоб накрывается им с головой, прикусывает край подушки. Обливаясь потом, он торопливо перелистывает фотографии в своем телефоне — да где же она?! От легких прикосновений через пижаму он едва ли не скулит — все ощущения слишком острые, на грани. Судорожно приспуская штаны до колен, он обхватывает член рукой, растирая большим пальцем выступившую каплю. Ему хочется закрыть глаза и представить кого-нибудь из своих одноклассниц, с мягкой грудью и соблазнительными изгибами бедер, но он не может оторвать взгляда от телефона. Изображение отпечатывается на сетчатке, как клеймо, — Джейкоба почти трясет от возбуждения. Чтобы кончить, ему хватает нескольких рваных, каких-то отчаянных движений рукой. Когда ладонь заливает спермой — вязкой и горячей, — Джейкоб чувствует себя ужасно, даже хуже чем обычно. Телефон уходит в блокировку, прекращая озарять лицо призрачным голубоватым светом. Но Джейкоб помнит, что скрывает темный экран. Фотографию Рэнсома на пляже трехлетней давности — слишком тесные плавки, слишком рельефные мышцы, чересчур самодовольная ухмылка — и от этого ему еще гаже. *** «Ненавижу семейные сборища!» — шипит он с утра матери неделей позже, и та блеет что-то невнятное, но очень возмущенное в ответ. Отмазаться не выйдет — дед обожает, когда они собираются все вместе за одним столом, ну, или искусно делает вид, что ему нравится лицезреть подобострастные лица родни. Джейкоб знает, что их семья — клубок тесно переплетенных гадюк, прикидывающихся безобидными ужами, но ничего не имеет против. Змеиные языки созданы для того, чтобы вылизывать зад престарелому патриарху. При мысли об этом Джейкоб вновь вспоминает, чем занимается каждую ночь и едва сдерживает желание опустошить желудок. Какой же он извращенец! Он собирается — галстук, белоснежная рубашка, запонки и строгий свитер, очень похожий на те, что носит Рэнсом. Лицо вновь обжигает жаром, и мысли плывут. Пережить бы этот день… Дурное предчувствие царапает сердце изнутри, и все сложнее сохранять невозмутимый вид. Он изо всех сил надеется, что Рэнсом пропустит обед, как пропускал десяток подобных мероприятий до того, но когда отец, бурча себе что-то под нос, заворачивает к дому, BMW Рэнсома уже стоит у крыльца. Джейкоб забывает вдохнуть. За столом кусок в горло не лезет — Рэнсом сидит прямо напротив, хохочет и стреляет глазами по сторонам, проверяя реакцию семьи. Ему все равно, что он — паршивая овца, дурной пример для подрастающего поколения в лице Джейкоба. Он с неизменным удовольствием жует стейк и пьет вино, отчего губы его становятся бордовыми, слишком яркими. Джейкоб чувствует, как кровь отливает от мозга, медленно заполняя другие клетки, и брюки теперь кажутся невыносимо тесными. Фантазии, совершенно пошлые и грязные, не дают думать. Одно дело — дрочить на фотографию своего кузена из Инстаграмм, и совсем другое, когда объект твоего нестерпимого желания сидит прямо перед тобой, рассказывая очередную историю из жизни светского льва. Картинки, встающие перед глазами, сбивают дыхание, сердце колотится в глотке. Ремень внахлест ложится на запястья, стягивая так туго, что они отзываются болью. Голый и уязвимый, Джейкоб шире расставляет ноги, до тянущих связок в паху, прогибает спину. Тихий смешок за спиной и прикосновение горячих ладоней к ягодицам. — Хороший мальчик… Член ноет от возбуждения, Джейкоб сходит с ума. Зажатая в руках вилка дрожит, когда он прикрывает глаза, переживая очередную мучительную вспышку. Горячий язык прикасается к бедру, оставляя влажную линию. Под тяжелым взглядом Джейкобу хочется скулить, вертеть задницей и умолять, но здесь его мольбы не имеют веса. Набухший член дергается, когда первый, самый болезненный шлепок оставляет горящий след на ягодице. — Плохой мальчик… Уткнуться в телефон, не реагировать на чужой смех и разговоры. Пережить очередной семейный вечер, чтобы на долгое время оказаться вдалеке от Рэнсома. Примерно до следующего года, когда дедушкин юбилей вновь внесет в размеренную, распланированную до минуты жизнь Джейкоба хаос и сумбур. Уж лучше тайком мастурбировать под одеялом и ненавидеть себя по утрам. Джейкоб распахивает глаза и с ужасом понимает, что Рэнсом следит за ним из-под пушистых ресниц. Улыбается, но взгляд тигриный — пристальный и жесткий. Он знает. Еще одна улыбка касается красивых губ, Рэнсом откидывается на стуле, прожигая взглядом, и кожа начинает плавиться. Наверное, так он смотрит на своих девок — оценивающе и властно, и те напрочь теряют голову, раздвигая ноги. Обед продолжается, Джейкоб считает минуты до его конца. А стрелки на циферблате, словно в насмешку, только замедляют свой бег. Слинять он, конечно же, не успевает. — Иди-ка сюда. Они никогда особо не общались — слишком большая разница в возрасте, и Джейкоб с ужасом смотрит, как Рэнсом приближается. Он в два раза больше и на голову выше, Джейкоб в деталях представляет, как чужой кулак опускается ему на голову, и шейные позвонки с хрустом переламываются, оставляя его бессловесным инвалидом. Рэнсом зол — на лице пляшут яркие пятна румянца, глаза сверкают от бешенства. Что ж, признает про себя Джейкоб, отступая на шаг, он это заслужил. Как только догадался, сволочь? Мысли он читает, что ли? Кузен дергает его за руку, утягивая под лестницу, где темно и пахнет пылью — Фран халатно относится к собственным обязанностям, а Харлан уже много лет почти слеп, и пыль его точно не беспокоит. Джейкоб прикусывает губу, чтобы не заскулить от страха, и замирает как кролик перед хищником. — Ты не умеешь держать лицо, — Рэнсом слишком близко, так близко, что можно различить горьковатый, сводящий с ума запах его одеколона. Он смеется, и едва этот тихий, мурлыкающий смех касается слуха, у Джейкоба опять встает. Вот теперь точно, совершенно точно ясно — он конченный извращенец, которому место далеко за пределами этого дома. Но что-то меняется — Рэнсом придвигается ближе, усмехается и трется носом о его нос. От неожиданной ласки Джейкоб отступает назад, упираясь спиной в стену. Все, назад дороги нет. — Плохой мальчик, — шепчет Рэнсом, зажимая его у лестницы, пока семья галдит за столом. Жадные горячие руки без усилия задирают форменный джемпер — эмблема частной школы блестит, напоминая о падении, и Джейкоб только и может, что хватать ртом воздух. Он не может дышать — задыхается от ужаса и похоти, которые кипят в крови расплавленным оловом. Этому нет логического объяснения — почему вместо того, чтобы избить, Рэнсом прижимается ближе, щиплет за сосок — больно, но ток пробегает под кожей, заставляя вздрагивать. Касается губами шеи, шумно выдыхая. Чужие пальцы мнут ноющий член сквозь брюки, настойчиво гладят — Рэнсом точно знает, где ласкать, чтобы вырвать с искусанных губ смазанный стон. А затем прижимает руку к его губам, пропихивает ребро ладони между зубов, вынуждая прикусить. — Тише, — он снова смеётся, обдавая шею горячим дыханием, — если нас застукают, будет скандал. «Дедушка не переживет» — думает Джейкоб, позволяя своему брату наяву воплощать в жизнь самые развратные сны и трогать там, где не смел прикасаться он сам. У Рэнсома тоже стоит — брюки в тонкую полоску так плотно обхватывают его член, что Джейкоб может прочертить пальцами каждую извилистую вену, но отдергивает руку, едва прикоснувшись. Слишком страшно. — Не бойся, — Рэнсом урчит, вылизывая его шею, и Джейкоба трясет. Пальцы не слушаются, когда он, как во сне, расстегивает ремень — тот самый, из его фантазий. Брат коротко стонет, прикусывая кожу у ключицы, шумно дышит и вздрагивает. Он тоже не в себе. — Давай же! — он почти зол, что Джейкоб медлит, но страшно хочется потянуть время. Насладиться ощущением шелковистой кожи головки, узнать, как Рэнсом будет реагировать, если сжать и с силой увести руку вниз. Теперь он знает — будет отчаянно стонать, утыкаясь лицом в его плечо, чтобы не выдать себя. Жарко и до одури хорошо, и поцелуи становятся похожими на укусы. Металлический привкус крови оседает на языке. Однако громкий, слегка истеричный голос матери, звучащий совсем рядом, возвращает их в реальность: — Джейкоб, милый, где ты? Все заждались! Марево похоти перед глазами тает, и Джейкоб мгновенно трезвеет. Осознание произошедшего сбивает с ног сильнее девятого вала, и если бы не Рэнсом, который прижимается губами к губам, его точно бы накрыла паническая атака. — Я… — он вновь заикается, как в глубоком детстве, когда не мог за себя постоять и постоянно получал затрещины от сверстников. Хтонический ужас хлещет изнутри, мысли путаются. — Тише, — Рэнсом шумно выдыхает, прижимается губами к влажному от испарины лбу, — тихо. Все хорошо. Нет, ничего хорошего. Джейкоба колотит от того, что случилось. Ему (почти) шестнадцать, для него нормально мастурбировать при любой подвернувшейся возможности. Но в тесном простенке, с собственным кузеном — такое точно не признается за норму. — Все хорошо, все хорошо, — голос Рэнсома убаюкивает, пока тот наспех приводит их в порядок — не торчит воротник рубашки, ремень застегнут, волосы приглажены. И Джейкоб ему верит, безоговорочно, в первый раз в жизни. Расслабляется, когда Рэнсом перебирает волосы на его затылке и коротко целует в висок. — У всех есть свои секреты в шкафу. Ты — не исключение, братец. Пытаясь сдержать дрожь в пальцах, Джейкоб думает, что у Рэнсома скелеты в шкафу толпятся как ни у кого другого. Их, наверное, там десятки: скрипучие старые кости, щербатые челюсти, черные провалы пустых глазниц. Чуть позже, прежде чем все разъедутся, Джейкоб застывает на крыльце — смотрит на то, как Рэнсом прогревает машину, выставив ногу на улицу. Двигатель БМВ урчит, словно большая кошка, словно сам Рэнсом, и острый приступ неудовлетворенности сбивает с ног. Джейкоб зол на мать — за то, что помешала, на всю родню — что собрались и столкнули их лицом к лицу, и на себя — за то, что конченный извращенец. В голове пульсирует только одна жалкая мысль: «Хочу еще». Телефон пиликает в руке, и Джейкоб смахивает уведомление, повелевая ему раскрыться, словно цветку. Он едва ли понимает, что делает — действует на автомате, и застывает от ужаса и предвкушения, щекочущего под кожей: Рэнсом: «Помнишь, где я живу?» *** Конечно, он помнит, пусть и бывал здесь пару раз — Рэнсом не любит гостей, когда они приходят с приглашением и без оного. Смотрит волком, маскируя недовольство под ироничной усмешкой. Его дом — его неприступная крепость, где караул несут скелеты в дальних шкафах и за дверью. Джейкобу неуютно — слишком много открытого пространства, он привык к старомодному, скрипучему дому родителей, даром что заведуют современным издательством. Рэнсом не любит гостей, приходится напоминать самому себе, прежде чем постучать в стеклянную дверь. Но сегодня все иначе. — Не рановато пить? — Джейкоб ледяным взглядом провожает стакан с виски, который Рэнсом балансирует на ладони, но изнутри все тает и плавится. Рядом с ним Джейкоб сам не свой. Когда это началось? Он не может вспомнить, но сейчас хочется, чтобы сладкий сон — а что это может быть, кроме сна? — никогда не заканчивался. — Сегодня особенный день, можно и отпраздновать, — Рэнсом салютует рукой, опрокидывая в себя виски одним глотком. — Тебе налить? Джейкоб морщится — алкоголь не его стезя. Отец выпивал перед сном пару рюмок бренди, иногда крепко прикладывался на приемах и вечеринках, а мать… Ох, он был уверен, что она — тайная алкоголичка, раз столько лет терпит его отца, неврастиничного, неуверенного в себе нарцисса. Где только прячет бутылки? — Я несовершеннолетний, — напоминает Джейкоб, оставляя пальто и рюкзак на банкетке у двери. Стеклянные стены вокруг, весь дом Рэнсома похож на игрушечный. Ненастоящий, как и сам Рэнсом. Фальшивка. Тот оглядывается через плечо и закрывает бутылку. Ерошит идеально уложенные волосы, и Джейкоб сглатывает ставшую вязкой слюну. Член пульсирует, наливаясь кровью. Тесная ткань сдавливает его, отчего каждое движение вызывает резкую боль и тянущее, томное удовольствие. Один только взгляд туда, где ворот свитера, сползая, обнажает кожу с отчетливым следом загара, и крыша едет. — Ты же знаешь, зачем сюда пришел? Вопрос застает врасплох. Замерев, Джейкоб таращится на брата и хватает воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Нырнуть бы обратно в морские глубины, чтобы спрятаться от этого взгляда. В нем сразу все — ожидание и обещание, жестокость и соблазн. — Я… И, правда, зачем? Потому что Рэнсом позвал? Или потому, что сам захотел? Впервые в жизни Джейкоб руководствовался желаниями, а не логикой, и надеялся, что все будет просто. Без долгих разговоров, прелюдий и выяснения отношений. Рэнсом всегда был для него образцом легкомысленности. Лег-ко-сти. Но он не успевает ни додумать мысль, ни произнести хоть слово. Пока он теребит манжету рубашки, Рэнсом пересекает комнату, бескомпромиссно притягивая его к себе. Стены сдвигаются, угрожая раздавить, когда чужие пальцы уверенно стягивают с него свитер, ослабляют галстук. Скользят по коже горла, где кадык ходит ходуном, лаская и дразня. Между ними ровно один глоток воздуха, которого на двоих не хватит. Рэнсом опрокидывает его на диван — движение, отработанное до автоматизма, и Джейкобу становится мерзко. От самого себя, что так покорно пришел на растерзание в логово зверя и позволяет вертеть себя, как тряпичную куклу. От Рэнсома, который проворачивает на нем все те же, привычные фишки. Сколько девок он также перегибал через подлокотник, стаскивая джинсы, задирая юбку? Горячие пальцы скользят по чувствительной коже спины и ягодиц. Джейкоб вздрагивает. — Не надо, — он пытается вырваться, но Рэнсом держит крепко, дышит за спиной тяжело и часто, — не надо…так. Позорный всхлип сдержать не удается. Он не мечтал о шелковых простынях, алых розах и Стинге, томно шепчущем о любви. Но и не ожидал, что на его долю выпадет хмельной кузен, сжимающий руки на его бедрах до синяков, облизывающий шею. Колени прилипают к кожаной обивке дивана, словно у последней шмары, вызванной на «потрахаться по-быстрому». Мерзко, пошло и грязно. От-вра-ти-тель-но. Рэнсом раздумывает недолго — Джейкоб видит его тень на полу, склоняющую голову в размышлении. А затем слитным движением он перекидывает тощего Джейкоба через плечо. — Куда мы?!.. — разговаривать вниз башкой не слишко удобно, начинает мутить, и Джейкоб не может сдержать страх, что сочится из каждого слова. Но он же добровольно шагнул к зверю в клетку, его не за что жалеть. Белая дверь распахивается от пинка, и Рэнсом швыряет его на кровать — полуголого и дрожащего. Хмурый взгляд бродит по тощим бедрам, по костлявым бокам с алыми отметинами от зубов. — Поразмыслив, я склоняюсь к мысли, что трахать своего несовершеннолетнего кузена — полная хуйня. Он не шутит. Больше не тянется поцеловать или прикусить кожу за ухом. Просто смотрит на Джейкоба, свернувшегося на кровати в клубок, и тяжело дышит. Как ни отводи глаза, все равно заметишь, что мягкие домашние штаны приспущены, а к животу прижимается набухшая от темной крови головка. Джейкоб едва подавляет в себе желание прикоснуться, обхватить пальцами и провести вниз-вверх, получая в награду стон. Без горячего тела рядом становится холодно, французские окна пропускают все сквозняки. Кожа покрывается мурашками, живот сводит от страха. Неужели, он сейчас передумает? Отстранится, прикажет одеться и выставит вон, как побитую собаку? Джейкоб пришел сам, наплевав на принципы, гордость и табу, запрещающие раздвигать ноги перед братьями. Даже если очень хочется. — Вся жизнь это полная хуйня, — продолжает рассуждать Рэнсом, медленно опираясь коленом на край кровати, — но что ж теперь, не рисковать? Он скидывает футболку, штаны, а затем принимается за остатки одежды Джейкоба. Рубашка, галстук, белье — все разлетается в стороны, как упаковочная бумага в рождественское утро. Рэнсом распаковывает свой подарок, облизываясь и рыча. Джейкоб закрывает глаза, отдаваясь в чужие руки. Страх отступает — некогда переживать за неизбежное, он и так слишком далеко зашел. Это приятно — скользить ладонями по мышцам спины, впиваться ногтями в плечи, когда Рэнсом исследует пальцами и губами каждый сантиметр его тела. Он не раздумывает — берет все, что хочет, пока есть такая возможность. И мысли покидают голову стаей перепуганных птиц. Рэнсом доводит его до исступления, поцелуями, касаниями пальцев и языка. Он и думать не смел, что секс может приносить столько удовольствия — и это только прелюдия, тягучая как соленая карамель. Волосы прилипают ко лбу, когда Джейкоб мечется на простынях, зажимая рот рукой. Голова Рэнсома между его бедер выглядит произведением искусства, нежно-розовая головка члена, зажатая между губ — верхом порнографии. — Я больше не могу! Пожалуйста! — выдыхает, устремляя глаза в потолок, смаргивает выступившие слезы. Сколько раз он уже доводил до края, не позволяя сделать последний шаг за черту? Когда Рэнсом, наконец, берет его — нажимая на поясницу, вынуждая прогнуться, — это лучше, чем любые фантазии. Грязно и пошло. Вос-хи-ти-тель-но. Джейкоб — мороженое с шоколадной крошкой, забытое на солнцепеке. Джейкоб — огарок свечи, зажженный в самую темную ночь. От того, как внутри упруго и жестко двигается член, наполняя до краев, хочется скулить, кусая ладонь. Зубы оставляют яркие вмятины, заполняющиеся кровью, но Джейкобу слишком хорошо, чтобы заметить это. На утро вмятины превратятся в синяки, у матери будут вопросы, но сейчас это все — такая мишура. — Не молчи, — Рэнсом, двигаясь медленно и мощно, наклоняется, чтобы поцеловать хрупкие позвонки, потереться лицом о крылья лопаток. Сладкий шепот льется в уши, срезая все печати и табу. Несколько вздохов — обжигающих, разъедающих легкие, — и Джейкоб отпускает себя. Расставляет ноги шире, припадая грудью к простыне, задирает задницу вверх, позволяя Рэнсому двигаться так, как тот хочет. За спиной слышится почти животный рык — Рэнсом сходит с ума, наращивая темп. От пошлых шлепков плоти о плоть, от влажных поцелуев в плечи и спину, голова идет кругом. Скулеж и стоны срываются на крик. Возможно, слишком громкий, ведь стая птиц за окном рванула вверх, в небо. Все тело трясет, когда оргазм молнией проходит навылет, тугая пружина в животе ослабевает. На простыне расплываются некрасивые пятна, но это не имеет значения. Глядя в белоснежный потолок, такой чистый и неприкосновенный, Джейкоб понимает, что спустился на самое дно. Запретный плод сладок и вызывает привыкание почище той дряни, на которой сидит Рэнсом, по словам отца. Страсть, тлевшая внутри годами, разгорается и не собирается утихать. Джейкоб окончательно, бесповоротно испорчен. Растянутые мышцы ноют, и фантомное чувство, что Рэнсом все еще внутри, вызывает дрожь. Любовник — он же может теперь звать Рэнсома так? — тихо смеется в подушку, пушистые ресницы откидывают тень на щеку. — Что смешного? — ледяная маска настолько прилипла к лицу, что даже после секса не тает. Скулы сводит от напряжения, хочется сбежать. — Несовершеннолетний кузен, в моей кровати, — Рэнсом заходится смехом, но это не истерика. Это звучит как торжество. Язык проходится по припухшим от поцелуев губам, обнажая лисью усмешку. Рассматривая крепкое, тренированное тело, всклокоченные волосы и голубые глаза, Джейкоб понимает, что отдал власть над собой в чужие руки. Прикажи Рэнсом сейчас, он встанет на колени, возьмет в рот, будет сверху или позволит себя связать. Все, что угодно. Все, что он захочет. — Я такой придурок, — сквозь зубы вздыхает Джейкоб, пытаясь отодвинуться подальше. Но тело противится — его тянет к Рэнсому, к гладкой коже и сильным рукам. — Как и я, — соглашается тот, прижимая его к себе. Скелеты в шкафу, затаясь, тихо поскрипывают костями. Этой связи суждено быть недолгой. Через несколько месяцев, наполненных жарким сексом, встречами тайком и ночными переговорами, Рэнсом и дед Харлан устроят грандиозный спектакль в попытке переиграть друг друга. Результат — металлические браслеты на запястьях, очень похожие на те, что однажды они используют в своих играх. Рыжая форма заключенного — жуткая безвкусица, не чета дизайнерским свитерам, но даже она пойдет Рэнсому как самый дорогой наряд от кутюр. Из-за тюремного стекла его улыбка будет казаться закатным солнцем, от света которого в животе что-то болезненно пульсирует. Адвокат будет бороться за минимальный срок, семья — за существование без денег старика Харлана, а Джейкоб уедет в Йель — подарок Марты на Рождество, и она так великодушна, что он сомневается — стоит ли ее действительно ненавидеть? Время будет тянуться, календарь — менять даты. Учеба и прочие заботы окунут в свои бурлящие недра Джейкоба с головой. Некогда будет думать, где Рэнсом повернул не туда и можно ли было его остановить. И только получая из тюрьмы письма — многие страницы, исписанные бисерным почерком, Джейкоб будет думать, что восемь лет — не так уж и много. Особенно для того, у кого вся жизнь впереди.