Зови меня 'его' именем

      «То, что ты ищешь, ищет тебя тоже».       Ричи не помнил, где именно и от кого услышал эти слова, может быть, вообще вычитал где-нибудь. Не помнил и причины, почему они так крепко засели в его голове, но теперь, с годами, фраза эта казалась все менее романтичной и все более пугающей. Не то, чтобы он шибко взрослый и умудренный опытом, но дерьма повидал достаточно. В этом, в его, мире по умолчанию принято искать. Зловещее предзнаменование читалось между строк, хотя сам Ричард не мог понять, какое конкретно, о чем. Он не имел склонности доверять своей откровенно паршивой интуиции, и никогда не мог догадаться, будет ли сегодня контрольная или какой из двух вариантов ответов в тесте верный. Просто чутье подсказывало «будь тише, будь незаметным, тебе же так лучше», и Ричи, в привычной для себя манере решил его не слушать. Он был рожден шумным и неугомонным мальчишкой, привлекающим к себе чрезмерное лишнее внимание. Ничего не случится. Он продолжал тихонько прощупывать почву, выискивая в своем окружении родственную душу, на всякий случай, чтобы ненароком не упустить.       С лет пяти-шести он был одержим идеей отыскать вторую половинку, найти того, кто его поймет. Судьба должна была сама предоставить ему такой шанс, но почему-то многим казалось, что без их участия ничего не случится. Нужно действовать.       Очевидно, что-то пошло не так, наверное, с самого его рождения, когда запястья обхватили «браслеты» двух имен. Вроде бы также, как у всех остальных, большинство младенцев уже рождались с метками, у других они начинали проступать в течение первого года жизни. Ричи не стал исключением. Два росчерка, сделанных разным почерком: один педантично аккуратный, выведенный, будто по линейке, с острыми вершинами букв, и второй — обычный, мальчишеский. Читаемый, но чуточку небрежный, как будто сделанная наспех заметка. Оба имени были мужскими, что как раз и было причиной скандалов в семье Тозиера. Начинали их попеременно то мать, то отец. К геям они относились с отвращением, считая их омерзительной пародией на настоящего благонадежного человека. Такие либо становились преступниками, либо заканчивали жизнь в больнице, заживо сгнивая под гнетом последней стадии ВИЧ-инфекции. Всех подобных выродков изнутри сжирали СПИД, гонорея, сифилис и прочие постыдные болячки. Их сыну, судя по всему, было уготовано стать как раз одним из этих неудачников, которые коротают время в клубах сомнительного содержания, где в каждой туалетной кабинке проделана примечательная дырка для минета и прочих извращений.       Паршивый расклад. Твой единственный ребенок появляется на свет с клеймом гомика. Мать напряженно вглядывалась в сонные глазенки теплого комочка на ее руках, пока ее муж мерил шагами больничную палату. Лишь бы он ее не бросил, не вернулся к той стерве, на которой был женат до нее, до своей истинной благоверной. Лишь бы не решил идти наперекор из-за случайности — Маргарет слишком слабая, выросшая на любовных романах женщина, оставшаяся наивной девочкой глубоко внутри себя. Ей нужна эта счастливая история их брака.       Кажется, нужнее собственного ребенка.       Отец в какой-то момент вовсе перестал смотреть на отпрыска, как на взрослеющего мужчину, поручив жене все обязательства по его воспитанию. Перестал видеть «плоть от плоти своей, кровь от крови», не хотел и пытаться различить человека. Ему нужен был наследник, гордость, старший сын, успехи которого можно было обсудить с друзьями за бутылкой пива после работы. Футбольная команда, первый секс с тупоголовой девчонкой на заднем сидение автомобиля прямо на выпускном, разбитые костяшки — свою прожитую молодость он пытался наложить на Ричи. Трафарет не подходил. Отца это злило, и, в конце концов, оба пришли к единственно верному решению: максимально сократить контакты друг с другом. Мать, без колебания, оставалась в стороне: ее уход за сыном сводился к наблюдению. Не упал ли, не расшибся, не голоден и чисто ли он одет? Его как будто отделили от семьи, выбросили с корабля за борт, в ледяное бушующее море, раз родился таким, то выплывай сам. Учись. Чему? Как, например, не сдохнуть в этом до усрачки гостеприимном мире.       Ричи постоянно возвращался к мысли: забавно, а если как раз отсутствие родительской любви и сделало его таким? Едким, с похабными шутками, озабоченным, падким на прикосновения? Недолюбленный ребенок, желающий «долюбиться». Начал курить с тринадцати лет, в шестнадцать впервые пробрался тайком в тот самый запретный клуб. Раз этим пугали его с самого детства, то почему бы не попробовать? Смешно сказать, в первую очередь он пролезал через черный вход, рискуя попасть под горячую руку охранника, чтобы своими глазами увидеть те кабинки для «секса в слепую». Для подвыпившего папаши это были воскрешенные в наши дни Содом и Гоморра. Как ни странно, в том месте, где оказался Тозиер, таких ухищрений для распространения венерических заболеваний не оказалось. Было довольно тихо и малолюдно. Играла приятная, расслабляющая музыка, что-то из джазовых импровизаций, по углам за столиками расселись компании и парочки… Для них здесь своего рода Ноев Ковчег. Убежище. Никто и не думал домогаться пацана, вывалившегося из двери напротив подсобки, испуганно хлопающего своими широко раскрытыми глазами, и так увеличенными стеклами очков.       Он ушел разочарованным — на него даже не обратили внимание. Не то, чтобы очень хотелось острых ощущений, но он так рисковал быть пойманным с поличным, что хотелось чего-то запоминающегося в этом коротеньком приключении. На улице он закатал рукава рубашки, сразу оба, вытянув руки перед собой. Он постоянно сравнивал эти надписи, вглядывался в них, прислушиваясь к своим ощущениям, в учащенное сердцебиение, дыхание. Задерживал его. Чего он ждал? Электрического разряда, мурашек по телу, озноба, жара? Кто-то из них испортит ему жизнь. Кто-то из них должен стать его избранником свыше, уже стал. Раз имя проявилось, значит, родственную душу успели родить, назвать, может, она даже старше.       Он.       Он может быть старше. Но внутри было пусто, никакого отклика.       Написанное со знанием каллиграфии или, как минимум, с терпением и старанием имя было «Патрик», без фамилии или второго имени, вторая же надпись оказалась куда подробнее. «Эдвард К». Кто из них кем являлся для него? Дарованные небесами подсказки слишком часто получались такими неоднозначными. По благосклонности бога (богов?) на одном твоем запястье значилось имя врага, на втором — родственной души. Полная противоположность, с которой вам не сойтись, полное совпадение, которое идеально тебя дополнит. И каждый человек, живущий в этом мире, боялся этих двоих перепутать, крайне трепетно относясь к выбору партнера, а лучше вовсе избегая обоих.       Только одно было известно наверняка. И с тем, и с другим ты обязательно встретишься, без исключений, они будут тебе знакомы. Как бы ты не бежал от судьбы, она все равно настигнет тебя, так что лучше продолжать жить своим чередом, пока не приоткроется завеса тайны. Единственный способ понять наверняка — после поцелуя с настоящей родственной душой имя врага исчезнет, вымоется из-под твоей кожи, как выжженная лазером татуировка. Не сразу, спустя месяц, полгода, год — у всех по-разному, поэтому и было страшно. Ты уже влюблен по уши, но имя никуда не делось, а значит вот, твой соулмейт тот второй. Может быть, другой станет твоим врагом после того, как ты бросишь его ради абстрактной родственной души?       Итак. Ричи Тозиеру исполнилось шестнадцать. Он пробовал разок курить травку, выпивал, лазил в гей-клуб и окончательно запутался в себе. В средней школе Дерри было бесчисленное количество Патриков и всего три Эдварда. Интересовал его, разумеется, только один. С того самого дня, как все члены Клуба Неудачников собрались в Пустоши, включая отбитого у банды Бауэрса Майки, началась новая эра. Прежде они были заочно друг с другом знакомы, например, Билл и Эдди часто ходили от школы до дома вместе, а Бен и Беверли учились в одном классе. Они переглядывались в коридорах, обменивались приветствиями… Но теперь впервые стали компанией. Друзьями, все вместе, и это было волшебно, чувствовать себя настолько нужным и уместным здесь и сейчас, частью чего-то важного. У них даже появился свой, мать его, штаб, как во всех этих фильмах и комиксах о храбрых подростках, с которыми творится всякая херня.       Но теперь прошло немного времени, они отпраздновали пару дней рождения, выкрали из алкогольных запасов родителей Бенджамина бутылку коньяка. Дважды. И Ричи начал понимать, насколько все паршиво складывалось для него. Он без памяти влюблен в Эдди Каспбрака, которого еще недавно мог назвать своим лучшим другом, но Эдди –убежденный гомофоб. Вот уж кто-кто «плоть от плоти» своих родителей, в особенности мамаши. Среднестатистический гетеросексуальный парень из обычного маленького городка в штате Мэн, ничего сверхъестественного от него ждать не приходилось. Каким бы особенным в глазах Тозиера он не был бы. Если Ричи вдруг «вывалится из шкафа», признается в своей ориентации, он отвернется от него точно так же, как теперь начал сторониться Беверли, узнав о ее отношениях с девушкой в прошлом. Даже нынешние их шуры-муры с Билли никак не повлияли на морщившегося от отвращения Каспбрака.       «Что? Ты целовалась в Вероникой? Прям… прямо так? Поверить не могу, это же так мерзко! И у вас обеих теперь парни?!» Наверное, Эдди ожидал другой реакции от безразлично пожавшего плечами Денбро, но забрасывать Марш камнями никто не собирался. Каспбрак всегда реагировал на все слишком бурно и враждебно, ему нужно было время переварить информацию и смириться, но, увы, Ричи уверен, что в его случае, пока Эдвард будет приходить в себя, он сам успеет десяток раз вскрыться от безысходности.       Черт. Ричи оставался в своем уютном чулане принудительной «правильной» ориентации, избегая любых подобных разговоров. Он не хотел терять первую влюбленность, как и все подростки. Он хотел сберечь ее и протащить через всю жизнь, даже оставив неразделенной. Ведь, судя по всему, как раз этот Эдди и был его родственной душой. Может, из-за мужского имени на своем теле он и злится так на всю эту тему с толерантностью? Его мать — неуравновешенная и нездоровая женщина, легко представить, как натаскивала она его выбирать исключительно девочек, что других вариантов и быть не может. Поэтому ему так некомфортно.       Как и все школьные изгои, похожие на его компанию, он с толикой здравомыслия избегал встреч с Генри Бауэрсом и его шайкой, Виком, Патриком, Белчем. Очкарик с любовью к цветастым рубашкам-гавайкам — он был излюбленной для них мишенью. Особенно выводил из себя Хокстеттер, который чаще своих дружков норовил толкнуть или вжать в стальную дверцу шкафчика, заставив задержать дыхание. Вероятно, из всех «Патриков» этот тоже был «тем самым», решивший исполнить предназначение злейшего врага. Все хулиганы, как один, носили футболки с короткими рукавами, позволявшие всей школе пялиться на их собственные метки. Обычно их полагалось скрывать, негласное правило этикета. У Генри красовались имена Гретты Боуи и его отца, ни у кого никаких сомнений не возникало, только Ричи никак не мог успокоиться: если его собственный отец так ненавидел новорожденного мальчика, то что творилось в семье Бауэрсов? У Патрика — Линда и некто, никому еще не известный, потому что широкие шипастые напульсники и вереница браслетов туго оплетали левое запястье. Ричи был уверен, что там его имя, фамилия или хотя бы инициалы, только этим он мог объяснить ту особенную враждебность, обращенную на себя. Они с Ричи — враги, и хотя бы тут все просто, без осложнений. Ненавидеть, оказывается, гораздо проще, чем любить.       Хуже и быть не могло. Тозиер готов был поклясться и дать на отрезание руку, пока в один вечер все Неудачники не решили напиться вместе. Тогда все пошло по пизде окончательно. Бесповоротно. Ребята доигрывали партию в Монополию, пока пьяный в стельку Тозиер, обанкротившийся раньше всех, вдруг решился признаться Эдди в своей симпатии. Через секунду из разбитого носа брызнула кровь, алая и жидкая. В глазах защипало от слез, не от обиды, а от внезапной боли. Первым же движением Ричи ощупал очки, стащив их с лица, проверяя, остались ли они целыми — на новые денег тупо не было, и это оказалось единственным, за что он мог бы разозлиться на Эдди. Обошлось. Подскочившая Беверли подхватила его под руку и отвела на кухню. Никто и подумать не мог, что гребаный маменькин сыночек Каспбрак может бить с такой силой. Ужас в его глазах не пропал, даже когда пальцы вцепились в выпавший из кармана ингалятор, прижимая его к губам. Он тоже, конечно же, выпил, побольше некоторых, например, тех же Билла и Стэнли, поэтому отреагировал так… Не успел сообразить. Пока Бев колдовала с обезболивающим, кровоточащим опухшим носом и пакетиком льда, Эдвард выскользнул из дома, проветриться. Вернувшись, Ричи был рад его отсутствию в гостиной. Он смог быстро распрощаться со всеми, прежде чем трусливо сбежать. Пользование исключительно запасными ходами становилось его фишкой.       Уже на следующий день Эдди отчаянно извинялся перед Ричардом: «Тебе просто не надо было пытаться поцеловать меня, так я бы понял, мы поговорили бы». Только и всего, это была реакция, защитный рефлекс. Но Ричи заметил, что, прося прощения, Эдди держится непривычно на шаг назад, как бы избегая близкого контакта. Он не протянул руки, не хлопнул по плечу. Отстраненность. Паника, мелькнувшая во взгляде, когда Ричард решил проверить свои опасения и взметнул в воздух руки. Облегчение, когда оказалось, что он просто потянулся. Дружба разрушилась, как песочный замок, рассыпалась, истлела. И не из-за драки, из-за вот этих перемен, оставшегося у обоих осадка. Ричи хотел выть. Свернуться калачом посреди комнаты и скулить, как раненный щенок, бить кулаками о стены, кричать. Вместо этого он молча сидел на кровати, облокотившись о подушку, и выдергивал заусенцы на пальцах. Мелкие ранки саднили и жглись.       Кислый привкус желчи горчил на языке, в горле застрял мешавший дышать комок. Проебался. Снова. Дерьмовые сигареты не перебивали отчаяние, поэтому Ричи принялся избегать своих лучших друзей, в течение последующей недели не приходил в их логово в Пустоши, предпочитая автостопом добираться до соседнего крупного городка, проводя время в забегаловках и барах. Преимущественно в последних. Ему скоро семнадцать, практически никаких законов своим нахождением там, вдали от тех, кому он противен, он не нарушал. Почти пай-мальчик, верно? Пай-мальчик, мечтавший о том, чтобы какой-нибудь больной ублюдок пристал к нему прямо здесь, чтобы был повод начать драку, сломать кому-то челюсть или лишиться пары костей в организме.       Иногда он думал согласиться на чье-нибудь предложение, поехать в чужой дом. Трахнуться. Стать окончательно испорченным, раз уж таким видели его близкие люди, в том числе родственная душа. До этого он думал о несправедливости такого отношения к себе, но, опустившись на дно, он наконец-то сам начнет испытывать к себе отвращение. Все сойдется, уравновесится. Но почему-то в последний момент принципы отказывались давать сбой и удерживали от безрассудства. Лучше уж драться.       Худший момент в его жизни оказался еще впереди. Определенно худший, потому что если на будущие лет двадцать жизнь заготовила что-нибудь еще, то Ричи был готов прямо сейчас согласиться на пущенную в лоб пулю или порцию яда, разбавленного местной текилой. Потому что нервная система все равно с большим не справится, лучше уж отделаться от всего сразу. Ричи терпеть не мог четверги, так как сам родился в этот день недели. Не трудно догадаться, какой день был сегодня, да? В пору взвыть, в пору нахер забаррикадироваться в комнате и стать отшельником, затворником.       На плечо легла ладонь, казалось бы, незнакомца. Обернувшись, Тозиер удивленно вскинул брови, рассеянно улыбнувшись. Приподнятые уголки губ и взгляд, немного расфокусированный из-за отсутствия очков, как бы спрашивали без слов «Ты кто?» По крайней мере, Ричи не сразу узнал заостренные черты лица парня перед собой, слишком неестественной и неожиданной смотрелась угольно черная подводка на его глазах, золотистые тени — чужеродные пятна, придававшие зловещее сходство с персонажами комиксов DC и Vertigo, с каким-нибудь Песочным Человеком. Бледный и явно обдолбанный чем-то Патрик улыбался. Хокстеттер и так не внушал доверия и добрых предзнаменований, а под воздействием наркотиков вовсе становился бомбой замедленного действия со сломанным пусковым механизмом. Вроде тикает, но черт знает, когда рванет. Широкие зрачки дернулись, сузились и снова заполнили карие радужки. Неестественно широко он растянул губы в усмешке, искусанные и алые, с поблескивающей в бесчисленных трещинках сукровицей. Или это вишневый блеск? Неустанно щелкала ходившая ходуном челюсть.       — Так ты все-таки пидор? — не оскорбление, не повод для очередной потасовки, просто факт, и Ричи далеко не сразу соображает, откуда такая милость к его провальному положению. Почему Патрик не бросился на него с тычками, почему так заинтересован? Он вообще в последнее время исключительный тугодум. Но все-таки до него доходит, что Патрик, размалеванный и под кайфом, в блядской сетчатой футболке поверх обычной, тоже здесь. И это тоже о чем-то да говорит. Говорит о многом.       — Ты тоже, — Ричи едва удержал себя от вопросительной интонации, чтобы окончательно не сойти за дурачка. — Один?       — Нет, Бауэрса притащил, — увидев, как вытянулось побледневшее лицо Тозиера, Патрик рассмеялся, склонив голову в бок. Его длинные, отросшие в каре волосы упали на лицо. — Шучу, идиот. Блять, серьезно, ты думаешь, Дерри целиком состоит из педиков? Ублюдки и мрази — да, но не геи.       — Не тебе судить, Хокстеттер, — пальцы мазнули по переносице, по привычке поправляя очки, которые Ричи в бары принципиально не брал. Особой необходимости в них в этом полумраке среди литров алкоголя не было. — Ты поэтому так меня доебывал? Дергал за косички и пытался склеить?       Неожиданно ему показалось, что глаза Патрика потемнели сильнее, он сжал челюсть так, что выступили побелевшие желваки, морщась, точно прикусил себе язык. Злость. Такая праведная ярость, что Ричи только испуганно выдохнул, отступая на шаг. Попытку к бегству прерывали тут же, схватив за предплечье и потащив в темный угол, чудом оказавшийся свободным. Чудом? Нет, это просто проклятие имени Ричарда Тозиера, не иначе. В стену его впечатали крепко, вжимаясь, нависая сверху, начисто закрывая от других посетителей. Вечер, многолюдно, никто не смотрел на них, даже не вздрогнул от сдавленного писка мальчика. Патрик в выпускном классе, но оставался несколько раз на второй год, он старше, выше, сильнее. Получать от него обыкновенные тычки было гораздо больнее, чем один раз вытерпеть удар от Каспбрака по лицу. Если этому садисту пришло бы в голову удушить его прямо здесь, вряд ли бы что-то могло помешать ему исполнить желаемое. Но он просто прижался. Через секунды две это стало уже скорее интимным, нежели угрожающим, и Ричи вздохнул еще раз.       Поднял взгляд как раз вовремя, когда Патрик наклонился к его уху. Шепот щекотал чувствительную, разгоряченную в душном и тесном помещении кожу.       — Маленький ты засранец. Ублюдок мелкий, смотри, что ты сделал, — и Патрик пихнул ему под нос свои руки. Странно, но никому неизвестная Линда пропала, стерлась, и только сейчас Тозиер припомнил. Имя этой девушки было написано тем же самым острым почерком, что и на запястье Ричи, он никогда и не подумал бы их сравнивать. Тональный крем? Краска? Перекрыть метку можно было чем угодно, особенно написанную мелким и убористым почерком Тозиера. — Твое имя, и там, и там, это какая-то херня. Почему ты мой враг и избранный? Пиздатая судьба у нас, верно? Почему я не могу просто придушить тебя, как ебанного щенка? Даже сейчас… — Патрик тяжело дышал ему в шею, его длинные, изящные руки оплели пояс, заставляя податься к себе. Его бедра так близко, а ремень с клепками холодил под задравшейся кожей живот. Как будто разряд тока. Те самые мурашки. И озноб, и жар. Получи, распишись. Не забывай жадно глотать воздух. — Даже сейчас ты похож на промокшего под дождем котенка, которого хочется согреть. И затем свернуть шею.       У Ричи онемели ноги. Он не мог вдохнуть, впервые видя Патрика таким. В глазах хулигана, психопата, который убивал чужих, блять, домашних животных, стояли слезы. Он как будто сожалел обо всех этих сравнениях, рвавшихся откуда-то изнутри, Ричи знал, что значит не уметь контролировать собственный рот. Но тут, казалось, скрывалось нечто другое.       — Я на таблетках. У меня шизофрения, мать ее, я ебанный псих, который просто не может видеть мир нормально. Говорят, он другой, и мать пытается вкладываться в это лечение, но ни черта. Мне иногда лучше, — дрожащие пальцы, жилистые, как и весь Патрик, вплелись в волосы на затылке. — Ты можешь убежать от меня. Я буду гнаться за тобой все равно, хочу попробовать. Но ты можешь убежать…       — Давай поцелуемся? — Патрик замер. Ричи готов поклясться, что замерло не только его дыхание, но сердце. Сегодня он трезв, не успел урвать с барной стойки ни единого стакана с коктейлями, ни одной банки пива. Это способ заглушить боль. И, если Патрик действительно прав, убрать способ убрать со своей руки травящее душу имя, любимое и драгоценное, но чужое. Ему не принадлежащее. Если Патрик прав, то Ричи сможет избавиться от желания срезать его лезвием, вместе с кожей. — А что? Последний раз, когда я попробовал, мне сломали нос.       Собеседник рассмеялся. Как-то надрывно и сипло.       Хокстеттер целовался болезненно, кусаясь, оттягивая нижнюю губу, не давая никакого доступа к кислороду. Шальные ладони, ледяные, забрались под одежду, задирая ту чуть ли не выше живота. Касания, касания, касания. Контакт. Ричи впервые чувствовал себя кому-то до такого приступа нужным. Тревожное стремление принадлежать кому-то, кто не отступится, не уйдет просто так. Поцелуи превратились в укусы, спустились сначала на линию челюсти, подбородок, затем оставили горсть засосов на шее и плече. Оттянутый трикотажный воротник так и не вернулся в прежнюю форму, но, игнорируя треск ниток и возмущенное бормотание Ричи, Патрик продолжал целовать его. Так напористо, словно собрался сточить о него губы. Он не способен на заботу и нежность, но на это способен сам Тозиер. Патрик дал ему другое, чего лишали его с детства. Он дал ему возможность почувствовать себя частью чего-то.       Половинки своей изуродованной, увечной души. И Ричарду, как ни странно, хватило.       Имя Эдди не исчезло через месяц, не начало выцветать или как-либо меняться. Именно тогда он и пришел к нему. Сам Каспбрак. И предложил встречаться, мол, все правда было из-за чокнутой Сони с ее гиперопекой, и он не успел понять самого себя, поэтому так оттолкнул. Он хотел начать все сначала. Слово «Патрик» начало выцветать спустя дня четыре после того похода в клуб. Начал действовать тот пьяный порыв за Монополией, Тозиер успел-таки коснуться губ своего избранного, прежде чем улететь в нокаут.       Он смотрел в глаза Эдди. И ничего особенного не чувствовал.       Ток и бешено стучавшее в ушах сердце осталось где-то позади.       — Прости, но… у меня свидание вечером.       Вот так просто.       На самом деле, как выяснилось уже потом, никаких имен у Патрика нет, ни на одной из рук. У Патрика, сидящего на серьезный нейролептиках, видящего и слышащего то, чего нет на самом деле. У Патрика, которому еще в далеком детстве поставили диагноз "шизофрения", и, видимо, его искалеченной и раздробленной душе никаким образом не подобрать половинку. Да и может ли быть у человека, который так искаженно воспринимал реальность, настоящий враг? Вне каких-то больных иллюзий. Возможно. Возможно, что-то и могло быть. Ведь его-то имя таинственное провидение судьбы Ричарду все-таки даровало, пусть оно теперь и вздумало забирать его потихоньку обратно.       Патрик Хокстеттер все-таки разрушил его жизнь, но, признаться, Ричард ничем не мог возразить. Он сам отказался от бегства. Впервые в жизни он решил не убегать от самого себя.