Bite

Говорят, ведьмак – редкое чудовище, редкое и опасное, и, выходя из очередной таверны после попойки, Лютик почти не помнит ничего, что знал ранее о староприобретенном друге; дороги сошлись снова, отличный повод отметить, не хуже любого другого. Выходит Лютик, чтобы отлить, неспешно делает это в кустах за конюшней, смотрит какое-то время на небо, не застегнув ширинку – вот так неземные красоты застают иногда врасплох. Слышит нетвердые шаги за спиной, шаги больной, или бешеной, или очень пьяной большой кошки. Звезды не мигают, они медленно кружатся, совершают обход небесного свода, и руки, которые Лютик ощущает на своих плечах, так же медленно совершают обход напряженных от неожиданности мускулов плеч и лопаток, и между ними, особенно щекотливо, большой палец проходится по хребту, словно примериваясь, и Лютик уже знает, что будет дальше, дальше будут – лютики, а так же ромашки, маргаритки, пастушья сумка, еще тысяча разнообразных трав, цветущих в летнюю пору, на его, Лютика, белом лице, на его покрытой пушком от нечастого бритья щеке – настоящая борода не растет, весь он мальчишески стройный и ни разу не выдающий истинный возраст. Небо опрокидывается, и на секунду мысли об обсидиановой звезде наводняют и без того полную мыслей – что же ты делаешь, Геральт, это преда – это вдвойне предательство, поскольку и любви, и дружбы, но большая кошка, что нетвердыми шагами приблизилась в ночи, явно об этом не думает, и вот уже на его, Лютика, земле, чужая твердая подошва, и вот они, маргаритки, он видит их очень близко. Геральт видит очень близко траву, кошачьи зрачки рисуют каждый длинный зеленый прутик, и челюсти сами сжимаются в основании шеи – чтобы сжаться еще сильнее, чтобы почти прокусить, чтобы тело под ним дошло до предобморочной неги, в которой так приятно поддерживать, не давая упасть, и клыки неожиданно воспроизводят вкус крови – что я такое – я не человек, значит, все будет не по-человечески – вкус соленой от пота кожи и шершавость затылка, знание, алмазное, о том, что это самое чувствительное у поэта место – откуда оно, это знание, - нет ничего драгоценнее в данный момент. Объединение проходит так, как надо, на ворохе июньской молодой травы, они находят идеальный коннект, безупречное положение, стройный порядок вещей, путь к дому, электрически начертанный в темноте, жар обоих тел – два равных друг другу тигля, именно это равенство и заводит сильнее всего, нет в этой темноте ни Йеннифер, ни прочих, есть соленая кожа предплечья и спасительная глубина, «утонуть в тебе» - кто автор столь пошлой метафоры, стоит спросить у Лютика потом, и внезапно порыв звездного ветра срывает последние покровы пристойности и стоны разносятся над свежим июньским лугом. Маргаритки видели и не такое, лютики стыдливо прикрыли бутоны, пастушья сумка неторопливо качается, хотя ветра нет, в лесу свистит ночная пичуга – реальный мир возвращается, когда возвращается способность находить губами губы и жадно сжимать зубами, непременно и тут тоже, прикусить, облизать, вынимать вовсе не обязательно, можно заползти языком в ухо и сказать, что так и было, но Лютик уже, кажется, все – ему нужен отдых после того противоборства, что устроил ему ведьмак, и ведьмак, деликатный, в который раз отступает, чувствуя, что дорога к дому измерена не только его шагами. Открыв глаза, Лютик снова один, и его мир рассыпается на паззлы из поэтических и прозаических образов, и слегка тошнит, и слегка саднит, и слегка обидно, что он ушел – но будет утро, и призрак женщины снова налетит на маленькую с высоты пару верховых, и не будет больше ничего, поэтому вцепиться в траву и позволить себе слегка всхлипнуть – вовсе не постыдно.